Страница 2 из 38
— Я сегодня дежурный наблюдатель, — напоминает Димка. — Вы копайте траншеи, а я потопал...
— Он дежурный! — вскрикивает Искандер. — А я? Мне не нужна ясная погода? У меня теодолит, я без видимости — ничто! Вчера двадцать километров зазря отсчитал! Земля и небо крутятся, где верх, где низ — не поймешь!..
— Не забывайте, что это главный научный прибор! — Олег торжественно вручает совковые лопаты, и все, ворча, выходят на аврал.
И вот прорыта заново траншея в голубоватом, просвечивающем снегу. Как мимолетное виденье, исчезает завтрак. Распределены маршруты. Последний Димкин негодующий вопль: «Кто взял мой актинометр?»
Обычное утро рабочего дня. Только небо, синее до черноты, и пылающий костер солнца, и сердце, вдруг ощутимо толкнувшееся о ребра, напоминают: высота три тысячи семьсот метров над уровнем моря.
Вечер тоже начинается обычно.
Первым, пыхтя, топоча и шлепая себя по замерзшим щекам, ввалился Искандер: «Товба! Совести нет у этого мороза — как собака, грызет!»
Мнение единодушное. Подходит вскоре Артем: «Температура — бешеная!» И сумрачный Димка: «Замерз — до последнего атома!»
Началось раздеванье, именуемое «чисткой лука»: одна за другой стягивается добрый десяток одеж, промерзших, гремящих, как жесть. Нудную эту процедуру скрашивали, гадая насчет обеда и поводя носом в сторону кухни:
— Пшено? Ну, что ж? Поклюем. Ясно, что не разварено: водичка-то ниже ста закипает.
— А вы заметили, что у перлового концентрата — ярко выраженный каучуковый вкус?
Искандер вдруг замер — вздрогнули, расширились ноздри:
— Братцы!.. Запах! Курицей пахнет!
— Эй, метрдотель? Ты чего там устряпал?
Олег захлопнул дверь перед любопытствующими носами:
— Не нарушайте творческий процесс!
Димка самым странным образом не проявлял интереса.
У него медно-жаркий загар — и нетронутая белизна вокруг глаз, сбереженная очками-светофильтрами. Физиономия получилась необычная: не то тропический зверок лемур, не то вообще марсианин. И смотрит будто с седьмого неба.
Замерз, что ли? Артем ринулся расшевелить парня:
— Не тоскуй, физик! Если бородач двинет на нас свой макаронный клейстер — бастуем. Вытопим лучше сало из твоей штормовки...
— Ты с ума сошел! — сходу включился Искандер. — Наш Димур на нее патент получит! Просто, как палец, — два года без стирки! И вода не берет, и ветер не продувает!
Димка поглядел на них с видом человека, до которого никак не доходит самая соль анекдота. Но тут прозвучали могучие слова «Обед на столе!» Кухня (она же столовая) наполнилась голодным народом, оживленным говором и волшебной алюминиевой музыкой — другая посуда, на второй год зимовки, превратилась в раритет.
После первой же ложки Артем тихо ахнул:
— Что мы едим?
Олег сиял скромно и безудержно:
— Прежде это называлось чудом...
Искандер, активно истребляя варево, объяснял взахлеб:
— Не чудо, а ворона! Мы на Муздаге сколько их поели! Они к нам — ящики грабить на склад, а мы — пах-пах!
— Ворон не едят, — сказал Димка. — Они живут триста лет.
— Ты! — Искандер воззрился жаркими очами — как черный уголь на белом фарфоре. — Своих, русских пословиц не знаешь! «Попался, как ворона в суп!»
...Восторг был всеобщим и бурным. Артем, плача от смеха, развивал мысль:
— И хорошо... если молодка... лет на сто пятьдесят... А то — не уваришь!
Просмеявшись приступил всерьез:
— А все-таки, Олег, объясни, поскольку чудес не бывает! Вороны — и те возле нас исчезают в зиму...
— Не томитесь. Галка это, альпийская. Жалко было стрелять. Но вас, чертей, жальче. Вы же не ученые, вы — едоки! — Олег щедро добавлял в миски.
— Галка? В это время года? На такой высоте? Противоречит всем данным!
— Пусть себе противоречит. Вкусно ведь?
— Решила пожертвовать собой, — с полным ртом выдвигал версию Искандер. — Примчалась, чтоб разнообразить рацион молодых героев науки...
Шутки — хорошо, но после обеда Артем ринулся к стеллажу поглядеть, что говорится в литературе. Остановил его странно возбужденный и словно надтреснутый голос Димки:
— Галка, галка! А я вот барса видел!
Рассказывал он долго и путано, и не столько слова, сколько голос, глуховато-напряженный, и беспомощные, какие-то вывихнутые, жесты выдавали накал его чувств.
Было так.
На Гульчинской лапе ледника, завершив серию измерений, Димка готовился к следующей — и отчего-то замешкался.
Может, это была минута, знакомая каждому, — оторвавшись от привычного дела, вдруг чувствуешь себя застигнутым жестокой и торжественной красотой: ослепительные снежники врезаны в черно-синее небо, тишина огромна, как мир, и в сердце возникает ощущение сладкого и смертельного полета...
Тогда и приметил Димкин отдыхающий от рабочего напряжения взгляд — на нетронутой сметанно-белой целине — реденькую цепочку синеватых вмятин, пролегшую метров за тридцать. Он пошел туда, еще не веря, что это не причуда ветра, не игра света и тени. И увидел следы, отчетливые, как гравюра, запечатлевшая даже пушистость комковатой лапы.
Глубокий и круглый, след мог принадлежать только ирбису — снежному барсу. Но знал же Димка, что ирбису нечего делать на леднике в такую пору! Несомненная реальность следа была ему смешна, словно какой-то нелепый розыгрыш.
Пройдя порядочно, он остановился поглядеть, куда завернет след, но цепочка метрах в пятидесяти обрывалась. Заинтригованный вконец, Димка протер очки, всмотрелся: нечто, принятое поначалу за мелкокрапчатую рябь ветра на снегу, переместилось вперед. И, словно проступающий в проявителе снимок, четко обозначилась на белом большая кошка, — высокий мех ее отливал светлой сталью, хвост, окольцованный черным, чуть двигался вправо-влево, был он необыкновенно длинный («метра два!» — показалось наблюдателю).
Единственное, что могло сойти за оружие в Димкиных руках, была снегомерная рейка, но ему и в голову не пришло отступиться. Напротив он ускорил шаги и мчался вперед в легком ознобе волнения, пока не понял, что по свежему снегу, без лыж, зверя не догнать — барс не шел, а словно скользил и струился над сверкающей гладью. Тогда Димка остановился и во всю силу легких заорал: «Ого-го!» Что произошло дальше, он никак не мог объяснить и что-то изображал согнутой рукой.
Видимо, барс, ошеломленный криком, свился в кольцо и шестиметровыми, невероятными прыжками начал уходить в нагромождения ледовых сбросов. Словом, через секунду ничего уже не было — и Димка побрел обратно.
Выслушав сумбурный этот рассказ, Артем резким толчком ладони выколотил пепел из погасшей трубки. Лицо его, усмешливо-спокойное, начало наливаться гневной красниной.
Коротко и сильно выразил он свое мнение о людях, окликающих барсов со снегомерной рейкой в руках. Димка щурился виновато:
— Ты понимаешь, он был какой-то пришибленный. Волочил брюхо по снегу, прикладывал уши. И вообще, слишком необычайно, я просто не сумел испугаться...
Горы — дом родной для снежного барса, бесшумной и стремительной кошки больших высот. И ничего странного не было бы в этой встрече, если бы не зима.
Прошлым летом, когда в солнечных проединах показались горбатые спины скал («Черное! Прочное!» — радовался Димка), на зимовке, как говорил склонный к гиперболам Искандер, «житья не стало от живности».
Ветром наносило окоченелых бабочек, комаров-долгоножек, застекленевших на морозе, — стоило солнцу прижарить, как они оживали и хлопотливо улетали куда-то по своим насекомым делишкам.
В проталинах на южной стороне выросли даже цветы. Варварски пестрые и на очень коротеньких стебельках, они напоминали рассыпанное драже «Цветной горошек». Димка, орудуя пинцетом, умудрялся составить «букет», высотой в три четверти спички.
На мусорных кучах черными колышками торчали вороны, озирались по-разбойничьи: чего бы урвать? Однажды внезапным снежным шквалом занесло воробья. Шефство над ним взял Олег. Воробей держался бодро и независимо, ел подчистую все, что давали. Через неделю его выпустили — чирикнув изумленно, маленькая птаха потонула в сияющей синеве.