Избирательный долг

Шума, которому страсть как хотелось курить, с немой благодарностью в глазах за эту просьбу тут же полез во внешний карман пиджака и выудил помятую пачку «Примы».

– Тайны я люблю, – признался он, протягивая сигарету товарищу Степану, который присел рядом с ним на нары. – Вот, помню, искал я как-то отцовскую заначку. Батяня держал ее в такой тайне, что не только я, а даже он сам забыл, куда спрятал деньги. До сих пор их не нашел. А недавно маманя мне призналась, что она эту тайну давно раскрыла и потратила отцовские деньги на то, чтобы батяню закодировать. Только батяня мне еще раньше признался, что те деньги, которые, оказывается, из его же заначки были, он пропил, а мамане сказал, что закодировался. А то, что от него самогоном пахнет, так это, говорит он ей, такой новый метод кодирования придумали. Отговорка, конечно, никакая, но маманя почему-то поверила. Теперь у них обоих по тайне, а я держу в тайне то, что обе их тайны давно раскрыты и уже не являются тайной. Только это тайна, которую я не могу им раскрыть. Иначе та-акое может случиться, что мне точно не поздоровится…

– А ты фрукт забавный, – усмехнулся, закуривая, товарищ Степан. – Сразу видно, наш человек, из рабочих, пролетарий, одним словом. А я, дорогой мой Шума, из левых.

– Из левых? – удивился Шума. – Левой водкой, что ли, торгуешь? Ты смотри, я этого не люблю, один раз так отравился, думал – помру. Еле отхлеял.

– Ты зачем обзываешься?!

– Я не обзываюсь, так у нас на Драгуновке говорят: отхлеял, в смысле, отошел. С тех пор зарекся я пить «левую» водку. Теперь у меня принцип железный: только самогонка и только взятая в проверенных точках. Короче, там, где мне еще верят. А то, знаешь, могут и димедрол подсыпать из вредности, чтобы градус был меньше, а с ног валило. Или антифриз добавят, чтобы больше не приходил. Ну, антифриз еще ладно, он на вкус приятный, только от него потом сильная изжога. Но лучше всего жидкость для мытья стекол, хотя и дороговата, денег на нее не напасешься. Помню, жил у нас на Драгуновке один кореш, так тот всем задолжал столько, что на пропитые деньги мог бы закодироваться и открыть свой ликеро-водочный завод. Но он предпочитал пить дома и не лезть в бизнес, боялся, что там его прибьют конкуренты или компаньоны. В общем, продолжал ходить по «точкам» и просить в долг, «под тады». Его сначала просто гнали. Потом начали бить. А затем одна бабка, которой он особенно надоел ночными визитами, вместо самогона продала ему разбавленный антифриз. Через полчаса у кореша отказали почки, и он окочурился. А те, кто с ним тогда пил, ничего, отхлеяли и пошли к бабке за второй бутылкой, чтобы проверить, от чего кореш умер – от первой бутылки или от несчастного случая. С тех пор она только разбавленным антифризом и жидкостью для чистки стекол и торгует. Просто, дешево и выгодно. Если продукт некачественный, клиент уже не пожалуется, а если нормальный, придет за второй. Можно сказать, идеальный бизнес.

– Да, со спиртным и бабками сегодня надо быть очень осторожным, – согласился с ним Степан. – А то вгонят в гроб, и никто и знать не будет, отчего ты умер. Спишут опять все на разные обстоятельства, и никого не накажут. А тебя поминай, как звали… Кстати, друг, посмотри-ка на меня. Я тебе, случайно, никого не напоминаю?

– Случайно, нет, а если подумать… – Шума напрягся, отчего на его лбу вздыбились три философские морщинки, задумчиво поскреб грязными, толстыми и неровно остриженными ногтями пухлый подбородок, прищурился и отрицательно покачал головой. – Нет, никого не напоминаешь. Разве только вратаря нашей футбольной команды после того, как он полгода провел в психбольнице. Там он отказывался есть и уверял всех, что второй вратарь хочет его отравить и занять его место в основном составе.

– Эх, ну и электорат пошел, – печально и безнадежно махнул рукой товарищ Степан, профессионально выпустив из свернутых в трубочку губ три кольца едкого табачного дыма. – Еще пару лет назад меня каждая собака в области знала, а теперь… Но что делать, конспирация. Перешел на подпольное положение. Я, видите ли, мозолю глаза действующей власти, которая при первом же удобном случае норовит упрятать меня за решетку. А то скажу что-нибудь не то, сделаю что-нибудь не то. Вот и сегодня ты стал свидетелем грубого попрания прав человека. Взгляни, Шума, на гражданина, который в очередной раз пострадал за то, что искренне и самозабвенно борется за права других людей.

Шума огляделся по сторонам.

– А где он? Что-то я тут больше никого не вижу. Неужели это… он? – Шума многозначительно указал пальцем на третьего сокамерника. Тот по-прежнему не подавал признаков жизни, уткнувшись лицом в стену. – То-то думаю, чего это он не шевелится? А он, оказывается, пострадал. Ему, наверное, все кишки отбили. В милиции это умеют делать. Говорят, их этому специально учат. А может, просто подыскивают для этого талантливых людей.

Степан раздраженно всплеснул руками.

– Дурья ты башка! У тебя что, совсем куриные мозги? Гражданин, о котором я говорю, сидит рядом с тобой. Это я пострадал за борьбу.

– Ты? Что-то ты не очень похож на пострадавшего… У тебя даже зубы на месте. И синяков не видно… Ты же даже не стонешь!

– Пострадать, Шума, можно и морально, – трагическим голосом произнес товарищ Степан. – Меня, можно сказать, сковали по рукам и ногам, унизили и оскорбили, не дав свободно выразить давно мучающие меня мысли перед дверью в избирательный участок.

– Чего?.. – не понял Шума.

– Короче, за незаконную агитацию скрутили, сволочи. Я тут уже часа два маюсь. Сигареты отняли, распотрошили и вернули только табак вместе с листовками моего кандидата. Говорят, хочешь курить, крути из них «козью ножку». А я не могу, я идейный, я их за пазуху спрятал, чтобы не передумали и не отобрали. Но курить-то все равно хочется! Одной идеей сыт не будешь, даже если идея хорошая.

– Так бы сразу и сказал, – расплылся в понимающей улыбке Шума. – А то говоришь загадками, а я не большой любитель их разгадывать. Знаешь, я тоже однажды пострадал, когда пошел с братом подглядывать в женскую баню. Мы даже толком ничего подсмотреть не успели. Пристроились у задней стены, там дырочки специальные еще мой батяня в молодости просверлил, а тут, как назло, соседка, баба Нюра, прямо на нас выскочила. Она в баню опаздывала, а там лимит на горячую воду. Чтобы не мыться холодной, она решила срезать путь, пошла через крапиву и наткнулась на нас. Ну и надавала же она нам тогда пинков! Вот что значит стечение обстоятельств, из-за этого иногда так можно пострадать, что мало не покажется… А ты, значит, политический?

– Официально политических заключенных у нас в стране давно нет, но можно сказать, что я политический, – с гордостью произнес товарищ Степан. – А ты тут за что?

– Да ни за что, – беззаботно махнул рукой Шума. – За недоразумение. Меня вот-вот отпустят, я даже никакого преступления не совершил. Подумаешь, немного испортил ящик. Да у них там еще есть, и чего они так разволновались?

– Какой еще ящик? – заинтересовался Степан.

– Да тот, что для голосования. Я зашел проголосовать, и тут меня как скрутило! А потом стошнило. Для меня это просто беда, я в такие мгновения себя не контролирую. Мне все равно, где я, куда я, ну сам понимаешь, это делаю. Только круги перед глазами расходятся, и холодный пот прошибает. Ей-ей, так плохо давно мне не было. Однажды, помню, после выпускного вечера в школе из-за этого дела чуть с моста в реку не свалился, так меня тошнило. Хорошо, что галстуком за доски зацепился и повис над рекой. Так и проболтался до утра. Ветер еще был сильный, а кричать я не мог, потому что галстуком горло перехватило, еле воздуха хватало. Сначала думал, что задохнусь, но спас воротничок рубахи – она новая была, только что купленная, и я из воротничка забыл картонку вытащить. Она меня от удушения и спасла. Думал, сам упаду, но не упал, галстук качественный попался, на резинке. Мне маманя его специально для выпускного купила. А утром меня дачники спасли. Вернее, как спасли? Сначала две тетки в обморок упали, думали, что я повесился. Первая даже в милицию успела позвонить. Сказала, что на мосту висит самоубийца. Я тогда нормальным голосом ее прошу не вызывать милицию, говорю, нет тут никакого трупа, лучше помогите забраться на мост. А она вместо того, чтобы помочь, взяла и отключилась. Грохнулась так, что чуть сама в реку с моста не скатилась. Наверное, очень впечатлительная была. Потом вторая подошла, так та вообще решила, что трупов двое. Она когда тетку нашла, заорала так, что никакого телефона не надо. Думаю, в милиции ее и без него слышали. А когда я попытался ей объяснить, что труп, максимум, один, а я еще живой, взяла и свалилась, дура, рядом с первой. Хорошо, что мимо сторож с городского кладбища шел, он меня и вытащил. Все-таки проще жить, когда нервы закаленные.