Проклятая Мангазея

Эта мысль бросила Тимошку в пот. Боязливо оглянулся. Рассвет ещё не настал. Но скоро будет. Тут он заметил, что узнает место. То было место избушки. Это испугало его, и он остановил оленей. Те опять хватали снег губами. Огляделся. Тихо кругом. Встать и пойти посмотреть смелости не хватило. Просто смотрел вокруг и заметил след, который указывал, что тащили тело. И слабые кровавые полосочки. Стало быть, то тащили Исая. Убит или ранен Тимошка не смог знать. А хорошо бы глянуть в избушке. Что там и как?

Он всё же пошёл осмотреться. Видимость улучшилась настолько, что следы хорошо видны, и он прошёл по ним до густого кустарника. Приготовил лук и прислушался. Тишину ничто не нарушало. Даже ветер стих и почти не шумел в хвое леса. Всё же углубиться в кустарник к избушке не осмелился. Следы вели именно туда. Проверять остальное не стал, а сел в нарты и уехал. Рассвет приближался. До него оставалось не больше часа.

Чуть отдохнувшие олени бежали довольно сносно. Вот и устье ручья. Поскользил по льду реки Таз. Этот путь был лёгким. Он лишь опасался встретить охотников или ещё кого из знакомых. Тут почти все знали всех.

Тимошка сгорбился на нартах, надвинул шапку и поглядывал с опаской вперёд. Подумал, что его вполне могут принять за покрученника, возвращавшегося с промысла. И тут же подумал, что его тут же задержат, проверят на наличие рухляди. Даже до десятины дело не дойдёт. Сразу поймут, что с ним что-то не так. И он зорко глянул вперёд, обернулся назад и быстро свернул на крутой берег, помогая оленям.

С трудом продрался сквозь заросли низкого сланника и кустов, удалился примерно на полверсты и остановил нарты. Огляделся и присел на нарты. Устал и оголодал, как и олени. Те уже рыли копытами снег, добираясь до трав прошлого года. А Тимошке есть было нечего. А скоро заметил сороку и вспомнил про лук. Достал и наложил стрелу. Сумел подойти шагов на пятнадцать и пустил стрелу. Сорока затрещала и, трепыхаясь простреленным крылом, упала подальше. Тимошка бросился к ней. С трудом поймал и скрутил голову. Тут же выпотрошил, запалил костерок и торопливо стал на прутике поджаривать сороку. Мяса оказалось мало, но и то еда. Оленей не распрягал. Три мешка с рухлядью, туго перевязанные ремнями, сложил под лапником, сам устроился на нартах и попробовал заснуть. Удалось нескоро. Чуткость, как у зверя, не покинула его. Часто просыпался. Дожидался вечера, чтобы попасть в посад и тайком забраться в дом хозяина.

Закоченевший и голодный, Тимошка проснулся неизвестно когда. Низкое серое небо было однообразным и не радовало глаз. Олени оттащили нарты, и они застря­ли среди стланика. Кругом было всё объедено.

С трудом освободил нарты, вывел оленей на полянку и они тут же начали ковы­рять снег, ища корм. А Тимошка прошёлся вокруг, изучая место и раздумывая. Чужих следов он не заметил. Тишина царила вокруг, но редкие птахи уже подавали голо­са, напоминая, что весна уже идёт. Правда, застряла где-то в тысячах вёрст к по­лудню и ждать её предстоит ещё долго. Месяца два.

Забросить что-то в рот не находилось и он терпел. Дожидался темноты. Хотя до «Златокипящей» Мангазеи ехать предстояло не менее двух часов. Вспомнилась Гапка и поцелуи с нею. После Рождества они так ни разу и не улучили момента поцеловаться. И Тимошка не особо жалел. Первоначальный пыл прошёл, остальное его мало занимало. К тому же была серьёзная задача сохранить мешки с ценной рухлядью и потом продать. А то были уже большие деньги.

Он знал, что в каждом мешке лежали туго укрученные ремнями, по восемь сороков соболей или песцов с чернобурками. А каждая шкурка стоит не меньше четырёх-пяти рублей. Он напряг мозги, считая. Получилось, что за мешок можно выру­чить больше двух с половиной тысяч рубликов. От этой мысли голова пошла кру­гом. Он не поверил сам себе и ещё долго пересчитывал в уме. Это при том, что продавать надо тайно, а это снизит цену и всё равно получалось страх как много!

Усилием воли он заставил себя не думать и не считать. Боялся сглазить или ещё чего худого получить взамен. И он опять устроился на нартах, укрывшись кус­ком оленьей шкуры. Но сон не шёл долго. И всё же вскоре мысли превратились в сон и он казался жутковатым. Проснувшись, казалось, что спал он всего несколько минут и, вспоминая жутковатый сон, никак не мог вспомнить саму суть его. После чего осталось чувство беспокойства и опасности.

А небо стало темнеть. Опять пошёл мелкий снег, ветер менялся, хоть и медленно, но опасно, предвещая метель.

После долгих раздумий, Тимошка вывел оленей с нартами на свой след, уложил мешки и неторопливо погнал к реке. Сбиться было невозможно. След хорошо вид­нелся в сером сумеречном воздухе.

Уже на реке заметил, что ветер задувает от Мангазеи, значит сиверко, и будет холодать. Олени трусили по льду реки, часто скользили, но ещё не падали от уста­лости и суточного голода.

Снег усиливался, начало темнеть и Тимошка подумал, что то ему на руку. Меньше любопытных глаз будет. Так и случилось. Ему никто не повстречался и никто не обогнал. И настроение стало улучшаться.

К дому хозяина Тимошка подъехал задами. Это было легко, так как изба была пос­ледней в этом месте посада. Пришлось долго возиться с запорами, но удалось открыть, слегка взломав деревянные запоры. Уставший и вспотевший, Тимоха зажигать лучину или коптилку не стал. Всё делал на ощупь, натыкался и даже больно, но нашёл краюху чёрствого хлеба, лука четыре штуки и сумочку кедровых орехов. Для его положения находки были настоящим пиром, и он принялся за него.

Избы здесь были огорожены тыном, где паслись олени. Тын был и здесь. И Тимо­фей завалился спать, больше не думая ни о чем, особенно о завтрашнем дне. И на этот раз, проснувшись, не смог вспомнить, что снилось и снилось ли вообще. Зато тело отдохнуло, и чувствовалась бодрость и надежда, что всё может обойтись.

Пришлось обойтись луком и орешками. Ничего другого у него не было. И это при таких богатствах, что лежали в сенях! Вздох сотряс его тело, и в голову по­лезли крамольные мысли. Отогнать их ему не удавалось. И страх всё сильнее гне­здился в нем, заставляя ёжиться и даже подрагивать, И постоянное: что делать?

Этот вопрос так беспокоил Тимоху, что спал он в эту ночь плохо. И сны сни­лись сумбурные и непонятные, но всё тревожные, как он потом вспоминал.

И тут в голове сверкнуло. Подумал: «А не посоветоваться с отцом Яковом? Он должен клюнуть на такие деньги. А мне и половины хватит и Гапка в придачу! Боязно, конечно, однако что можно ещё придумать? Самому мне не справиться. Ещё в железа закуют. С них станется».

Эта мысль как-то немного успокоила юного разбойника, как он уже стал себя считать. И весь остаток дня думал и рыскал по избе в поисках еды. Не нашёл. И плюнул на страх и пошёл в кабак. Там люди подвыпившие и им наплевать на юного парня. К тому же он туда заходил не больше двух раз, и то быстро уходил. Не дол­жны запомнить и узнать.

В городе к этому времени уже собралось до тысячи промышленных, вернувшихся с промыслов, и народу будет тьма. И Тимошка смело вошёл, опять нахлобучив шапку на лоб. К тому же в помещении было угарно, чадно и света от лучин и коптилок явно не хватало. Было шумно, крики слышались отовсюду, пьяные и требователь­ные. Тимошка потрогал за пазухой комок шкурки песца, что сумел вытащить, решив, что то самая дешёвая.

– Тебе чего? – недовольно спросил кабатчик, видя перед собой почти бродягу. – Заплатить есть чем?

– Да вот только это, – показал Тимошка малую часть шкурки. – Мне бы побольше харчей и выпить покрепче с собой. Нужно ехать, а путь дальний.

– Своровал? – шёпотом спросил кабатчик и с подозрением глядел в несколько растерянное лицо Тимошки.

– Откуда? – возмутился. – Товарищи послали закупить всё в дорогу. Особливо выпить. Вот вручили.

Кабатчик протянул руку, а Тимошка передал шкурку. Её уверенно встряхнул му­жик, оценивающе разглядел.

– И что ты хочешь за это взять?

– Я же сказал. Еды побольше и вина покрепче. Ехать далеко...