Страница 33 из 35
— Настал твой день, Сабир, будь счастлив. Мой тебе совет, приедешь домой, присмотрись к хорошей девушке и женись. Появится желание — черкни мне письмо. Будут трудные дни, особенно вначале. Будь добр к тем, кто проявляет милосердие. Пойдем, провожу тебя.
Выйдя за КПП, Сабир отошел на сотню шагов, остановился, оглянулся.
За этим мрачным серым забором с часовыми на вышках прошла какая-то часть его жизни. Мимо проходили машины, торопились по своим делам люди. Отсюда трудно представить себе, в какой тугой, взаимосвязанный узел скреплены там судьбы самых разных людей — от просто невезучих до самых отъявленных негодяев.
Карпенко смотрел ему вслед. Они помахали друг другу, и Сабир прибавил шагу, размышляя над словами Карпенко: «...У тебя будут трудные дни, особенно вначале».
Домой он добрался без приключений, в поезде в разговоры по возможности не вступал, отсыпался. В селение приехал утром на попутной машине.
Сердце забилось учащенно при виде старого родительского дома. Он не предупредил о приезде. Другое дело, возвращался бы с радостными, добрыми новостями, было б чем гордиться, а у него — освобождение из мест лишения свободы. Лишь прошмыгнуть незаметно, не привлекать внимания и, опустив голову, начать жизнь заново.
Мать, увидев его, залилась слезами, повзрослевшая сестра глядела с любопытством, для нее брат — он знал из писем — служил в армии.
— А где папа? — спросил Сабир, обняв по очереди сестру и мать и осекся, увидев на обычном месте пустую инвалидную коляску.
— Мы не написали, сынок, прости, но там тебе и так было тяжело.
— Когда это случилось?
— В позапрошлом году. Помнишь, я собиралась приехать, уже и билет заказали. Я написала твоему Карпенко письмо, вот его ответ.
Сабир раскрыл сложенный вчетверо листок, прочитал письмо. Карпенко, Карпенко... Он советовал матери не огорчать сына, тем более, что помочь пока тот ничем не может. Капитан хвалил Сабира, успокаивал мать, желал ей и всей семье крепкого здоровья.
Сабир припомнил, как капитан вызывал его к себе несколько раз, беседовали по душам, он просил, именно просил его чаще писать домой.
Первые несколько дней Сабир не выходил со двора, занимался хозяйством, давно требовавшим мужской руки.
В колхозе строили животноводческий комплекс, не хватало рабочих рук, и председатель предложил ему пойти на стройку. Вскоре он приступил к работе. Истосковавшись по домашней работе, затеял ремонт, перекрыл крышу, оштукатурил стены, и дом на глазах преобразился. Мать старалась угадать каждое его желание, она никак не могла преодолеть чувство вины перед сыном за то, что ни разу не приехала на свидание. Сестра избегала оставаться с ним наедине, на вопросы отвечала односложно. Оживленно беседуя с матерью, она при его появлении замолкала и под благовидным предлогом уходила из комнаты. Нельзя было до бесконечности делать вид, что не замечаешь этого, и однажды он прямо спросил ее:
— В чем дело, сестренка, живем под одной крышей, а будто чужие?
Она промолчала. Сабир взял ее за плечи и повернул к себе.
— Почему ты так относишься к старшему брату? Я никогда тебя не обижал.
Слезы навернулись на глаза девушки.
— Отпусти меня! Я отношусь так, как ты заслуживаешь. Как я могу тебя уважать, если ты, здоровый, сильный парень, бросил отца-инвалида с матерью, двумя детьми и уехал устраивать свою жизнь? Откуда я знаю, что у тебя сейчас на уме?
В комнату вошла мать. Она поняла, что между братом и сестрой произошел неприятный разговор, но не стала вмешиваться, справедливо рассудив, что время само расставит все на свои места.
Жизнь в доме шла своим чередом, отношения с сестрой улучшились после приезда в краткосрочный отпуск младшего брата Бахрама. Днем он пропадал с друзьями, а вечерами играл с Сабиром в нарды, подшучивал над сестренкой, стараясь как-то сблизить их, втянуть в общий разговор.
После его отъезда всем взгрустнулось, но отношение сестры к Сабиру стало заметно теплее, и он дорожил этим. Долгие раздумья над ее словами убедили, что в чем-то сестра права, что нельзя было ему уезжать, ведь отец был совсем беспомощным. Он не отговаривал сына из гордости, не желая показаться слабым. Свой последний разговор с отцом Сабир вспоминал не раз. Жизнь не повернешь вспять, безусловно, он виноват перед семьей, и главное сейчас — это помочь устроить жизнь сестры и брата, обеспечить спокойную старость матери.
Похожие друг на друга дни уходили незаметно, но ему и не хотелось никаких изменений. В размеренности, покое, ровных отношениях с окружающими он находил удовлетворение. Не искал ничего другого.
Если бы еще не визиты участкового инспектора милиции Мурсалова, совсем было бы хорошо. Участкового он знал с детства, как и большинство сельчан, относился к нему с уважением. И все-таки предпочитал видеться с ним пореже. Старший лейтенант видит в нем ранее судимого, которого обязан контролировать по долгу службы, и эта мысль угнетала Сабира, настраивала на задиристый, ироничный тон. Мурсалов, казалось, этого не замечал. Зайдя в дом, приветливо улыбался матери, сестре, никогда не отказывался от чая. У порога снимал обувь, клал на стол свою видавшую виды фуражку и заводил неторопливый разговор с матерью о колхозных делах. Его можно было принять за доброго старого дядюшку, навещавшего родственников. Мурсалов не надоедал с вопросами, не читал морали, и все-таки Сабир всегда с нетерпением ждал его ухода.
На людях участковый к нему не подходил, издали обменивались приветствиями. «Ничего, — успокаивал себя Сабир, — должен же он присмотреться, убедиться, что нет у меня на душе ничего дурного».
Беда пришла неожиданно. Поздно вечером, когда сестра с матерью уже улеглись спать, а он, по обыкновению, возился в своей небольшой мастерской, в ворота сильно постучали. Набросив пиджак, он вышел во двор, отодвинул засов. На улице стояли сержант с овчаркой, двое в штатском и Мурсалов.
— В чем дело?
— Придется тебе, парень, поехать с нами, — хмуро произнес один из штатских.
— Но что произошло?
— В милиции объясним.
— У меня дома мать и сестра, что сказать им?
— Скажи, что задержан по подозрению в краже.
— В какой краже? — опешил от неожиданности Сабир, не двигаясь с места.
Заметив, что мужчина в штатском начинает раздражаться, инициативу перехватил участковый.
— Видишь ли, Сабир, обворовали сельский магазин. Овчарка взяла след и привела прямо сюда.
Что делать? Протестовать? Не подчиниться эти людям? Покончить жизнь самоубийством? Сабир лихорадочно искал ответы на роившиеся в голове вопросы. Отказывался верить в происходящее, но милиционеры с собакой были реальностью. Они хотели пройти во двор, но Мурсалов остановил их и, взяв его за локоть, подвел к милицейскому УАЗику. Машинально повинуясь ему, Сабир забрался внутрь, с обеих сторон уселись парни в штатском. Сержант с Мурсаловым остались у дома.
В райотделе его усадили в небольшой комнатке напротив дежурной части. Понемногу он начал приходить в себя, происшедшее уже не казалось таким загадочным, вспомнил рассказы о том, как милиция «раскрывает» преступления, хватая ранее судимых. Он не верил таким разговорам. Послушаешь зека — сплошная невинность, все, кроме него, виноваты, редко кто честно признает, что сам себя погубил. «И вот на своем горбу теперь испытал милицейские штучки», — горько думал он.
В дежурку вошел подполковник с усталым, раздраженным лицом.
— Ну что с кражей? — спросил он у дежурного. — Вещдоки взяли?
— Нет, товарищ подполковник, Мурсалов попросил следователя не делать обыск. Этого парня привезли, а они остались на месте.
Подполковник, неопределенно махнув рукой, направился к выходу.
— Я домой, держите меня в курсе дела. И с доставленным пусть разбираются быстрее.
— Есть, — козырнул дежурный
Сабир предался грустным мыслям. Себя ему не было жалко, больно было за мать и сестру. Мурсалов даже не дал попрощаться с ними.
Ему хотелось умереть, вся прошедшая жизнь казалась сплошной ошибкой. Вспомнил слова Карпенко о милосердии. Интересно, верил ли он в то, что говорил, или действовал согласно инструкции? Вспомнилась колонистская жизнь, навсегда вошедшая в его прошлое, а теперь уже и будущее. Его обвиняют в краже, учитывая первую судимость, нежелание встать на путь исправления, суд вкатит на полную катушку, невесело рассуждал Сабир.