Страница 28 из 31
– Консультантом в «Техносиле»…
– Пылесосы продавал?
– Не только… Много чего: стиральные машины, микроволновые печи…
– Вот! Можешь не продолжать… Кто-то учился воевать с окончания школы, а у тебя этого не было. Ты, правда не понимаешь, что можешь здесь потерять всё, о чём и помечтать не успел, или ты притворяешься? Когда всё закончится – дай бог, повезёт и останешься жив – где бы ты ни был будешь смотреть на всё вокруг злыми глазами из сырого окопа. Только теперь уже без цели. А куда идти солдату, у которого больше нет задания? Некуда. Для солдата это – профессиональный тупик. Всё, что останется у тебя от войны – пустое сердце.
– Послушаешь тебя: перспектива так себе… Может, хорош?
– Не нравится? – расплатился Егор.
– Сойдёт! Только сильно всё в серых тонах! Если честно, мне нравится, что и как ты говоришь, но спорить с тобой тяжело, будто сражаешься с тобой за слово и веру. У тебя башня не болит от всей этой хуйни в ней?
– Болит…
– Так ты дыши глубже, – улыбнулся Песков, – а то у тебя голова вздулась и лицо пятнами покрылось, того и гляди, лопнет!
– Я иногда не могу справиться со своей вспыльчивостью… Просто хотел показать тебе альтернативное твоему мышлению мнение… Я не стремлюсь поменять твое мировоззрение, но ты и сам видишь, они разные. Моё, конечно, тоже может быть не верным: я достиг дна и сил оттолкнуться у меня нет, вроде, как не зачем! Я нахожусь уже в конце пути, а ты – ещё в его начале! Мы, как говорят, люди разного глагольного наклонения… – просто улыбнулся Бис. – …не должны были встретиться.
– А вот сейчас не понял?!
– Ну, я говорю: я был, я видел… А ты: я пошёл бы, стал бы… я бы вдул…
– Ладно, идём, – поднялся Песков, улыбнувшись с несвойственной ему натужностью. – Я всё равно не понял!
Уже в машине Песков вдруг спросил:
– Если здесь – мы зря, тогда может в Чечне тоже воевали напрасно?
– В Чечне?
Егор, не задумывающийся прежде над ответами, вдруг глубоко затеялся, чем, безусловно, привёл Виктора в восторг:
– Не знаешь ответа?! – удивился тот.
– Непростой для меня вопрос, слишком личный: посмотри на меня! Разве сразу не просится ответ: зря? Но, я смотрю на такие конфликты с точки зрения не политической потребности, а необходимости разрешить спор между людьми: Чечня это драка внутри семьи, а Украина – драка с соседом… возьмём ещё Афган? Афган – драка в интересах сомнительного друга из Центральной Азии – можно в неё с разбега ворваться с выпрямленной ногой и головой, орущей «ура!», а можно подумать: нужно ли это делать? Почему, не знаю, но я не вижу мотивов для Афгана? Посмотри сам на причины и результаты той мясорубки, думая над тем же: зря, или нет? Кто–то скажет: южная граница Родины, из Кабула до Москвы баллистической ракете лететь три минуты… Кто–то – что важно – не из кирзовых сапог заявит: слишком долгое время армия была без войны после Отечественной – чревато потерей боеспособности… Матери и дети до сих пор плачут: пятнадцать тысяч пятьдесят один убитый… А кто–то ехидно подметит: в ДТП за год погибает больше… И все правы! Но, почему кто–то решил, что афганцы должны запустить на Москву ракету? Что армии нужен боевой полигон там, где живёт самый непокорный народ? Кто решил спрятать правду об этой войне за великим обманом? Почему решили, что при проведении столь масштабных полигонных учений допустим процент потерь, больше, чем два? Кому нужны были полмиллиона вернувшихся, как «спящие мины замедленного действия», искалеченных героев, невольно притащивших войну домой, способных убивать уже не на войне и неспособных понять самих себя и тех, кто вышвырнул их на обочину огромной страны, которая так желала помочь чужому народу в течении десяти лет, и не желала помочь им? Конечно, зря! Но, это – моё мнение…
– Да, это понятно, Егор, – отмахнулся Песков, – у меня–то по этому поводу вообще мнения нет! А цифра эта – пятнадцать тысяч пятьдесят один человек – реальная? Похожа на вымышленную, зеркальную: пятнадцать, ноль, пятнадцать – наоборот?
– Это не цифра… А реальные люди – как ты и я – и их судьбы! Увидь за палками–нолями людей искорёженных, оказавшихся в земле. В Чечне произошло то же самое, с одной оговоркой – война случилась на пороге собственного дома… И всё же, пожалуй, каждый офицер, подчёркиваю – офицер, не солдат – должен пройти войну только для того, чтобы мочь подготовить к войне солдат. Такая, своего рода, полоса препятствий, квест… экзамен на право носить краповый берет: выдержал марш – вынес тяготы, сохранил оружие – сделал важный выстрел, преодолел штурмовую полосу – готов к предстоящей драке, выстоял в неравной рукопашном схватке – значит, победил; значит, готов!
– Что за краповый берет?.. Типа десантного?..
– Вроде того… Только заслужить тяжелее!
– Ты заслужил такой?
– Кто–то скажет: нет; а кто–то – да, тем, что смог преодолеть… Я получил берет за военные заслуги и по причине неспособности заслужить его в честной борьбе, на квалификационном экзамене. В сердце спецназовского братства тоже два лагеря: те, кто проявили свой дух и выдержали кровавый экзамен и те, кто – нет, и получили заветную реликвию спецназа, знак наивысшей доблести, через страданья и боль ранений…
– Чего вдруг название такое? Краповый? Красный, что ли?
– Тёмно–красный. Символизирует берет, окраплённый кровью, потерянной бойцом во время сдачи или в бою.
– Ясно. – Ответ для Пескова был исчерпывающим. – В батальон?
– Да. Куда ж ещё?
– Можно сгонять на аэропорт, поглядеть?
– Наверное, в другой раз, Вить…
– Тогда – по домам?
Бис снова с интересом пялился по сторонам, чувствуя бессилие и опустошение от разговора, в котором, казалось, высказался обо всём и устал, решив, что наступило время помолчать, но Песков не смог высидеть в тишине и минуты.
– Знаешь, Егор, я чувствую, что у нас здесь тоже два лагеря: первый – те, кто уже воевал – типа тебя – «афганцы», «чеченцы»; вторые – кто никогда не воевал: вроде – меня; не все построено на братстве, но, все как родные… Почему?
– Те, кто сейчас здесь – сообщество недовольных в окружающем его социуме людей, ничего не знающих о войне как явлении, как событии, не знающих о природе войны ничего… не понимающих и не принимающих тех, кто знает войну как обычную жизнь…
– Уже спрашивал и всё же ответь: вернувшись с войны, ты же смог адаптироваться в привычной жизни?
– Не знаю, – задумчиво произнёс Егор. – Однажды я решил для себя: найдёшь достойную работу – куда ушёл утром, вернулся вечером, на другой день снова, два выходных, отпуск – приспособишься к изменяющимся условиям; будешь жить в семье – сможешь окружить всех любовью, заботой, на своих ладонях вырастишь детей, будешь любим и счастлив – адаптировался! Но, иногда заползёт тоска за ворот и обязательно вспомнишь прошлое, что–то такое, что утащит тебя туда за мозги, где испытал наихудшие условия, видел смерть боевых друзей, боль и ужас и был необъяснимо счастлив – затоскуешь, запьешь, заплачешь, закуришь и покажется весь этот ужас такими сладкими, что забываешь о счастье, которое в доме, потому что там, на войне – всё, и счастье – было простым: вон – враг, вот – брат!.. Вспомнишь, когда был, как Джеки Чан: выкинешь двойку, блок, уширо маваши, рявкнешь… оглянулся, а рядом из того счастья никого, ни брата, ни врага – напротив… Всё! Тихо, солдат, успокойся! Войне конец! Задания нет… Вернёшься в дом, где семья с каждой зарплаты как проклятая откладывает в носок денег на отпуск, а наступит лето – достанешь, разложишь, посчитаешь – а там семнадцать тысяч… Адаптироваться к жизни после войны можно только храбрясь на словах и напрягаясь убогим телом, но какая будет у твоих слов интонация и как будет при этом биться сердце в груди – вопрос открытый! Почему мы здесь, на войне, так счастливы? Потому что однажды ослепли и счастье другого не увидели! Кто–то никак не устроится в жизни, кто–то не может в работе, а кто и вовсе – в этой вселенной. Кому–то счастливой семьи не удалось построить, а кому–то это счастье не удалось разглядеть за войной. И вот – мы здесь!