Страница 58 из 61
Одновременно для Отмана Карл Великий и великий воитель. Ссылаясь на биографию Эйнгарда, он перечислял присоединения Карла к владениям франков, подчеркивая, что огромными владениями франки были обязаны именно силе оружия («…в результате множества войн» (Ibid., 166)). Отман пришел к выводу: «Карл получил от своего отца Пипина Короткого могучее королевство, и он сумел столь успешно и благополучно расширить его, что увеличил его размеры почти вдвое» (Ibid.).
Таким образом, Отман сделал все возможное, чтобы при доказательстве исконных верховных прав народа и исторического существования ограничений власти короля во франкском государстве подчеркнуть исключительность характера правления Карла Великого, определявшуюся его политической гибкостью и мудростью. По сути своей в трактовке деятельности Карла Отман близко подошел к идее добровольного соглашения монарха на ограничение его власти и признания им необходимости следования традиции и обычаю. Карл Великий в то же время предстает как великий воитель и законодатель, идеал монарха, который в трактовке автора стал эталоном на века. Достаточно тенденциозная интерпретация образа Карла Отманом, данная с позиций конституционализма, дает возможность считать, что ярый тираноборец способствовал формированию культа идеального монарха в лице Карла Великого, долго сохранявшегося во французской историографии, и внес значительный вклад в разработку и создание королевского мифа. Несколько иначе трактовался мыслителем вопрос об империи: для Отмана империя — по видимому, лишь расширенное королевство франков; никакого почтения ни к титулу императоров, ни к самому понятию империи (судя по всему, в его представлении связанному с понятием Римской империи) он не выказывал. Напротив, автор явно разделял мнение, что французские короли не склоняются и не должны склоняться перед императорами, тем более, не являются их вассалами. Вся эта эпоха трактовалась историком как высший этап развития государства франков, как своего рода недостижимый с тех пор политический идеал.
Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.–Л., 1964.
Эльфонд И. Я. Тираноборцы. Саратов, 1991.
Franklin J. Constitutionalism in the 16th century: Protestant Monorchomachs // Political changes and social change. New-York, 1967. P. I 17–132.
Harsin P. Le parrain d'une école germanique. F. Hotman et sa «Francogallia» // Revue des sciences politiques. 1926. V. XLIX.
Hotman F. Francogallia. Cambridge, 1972.
Huppert C. The idea of perfect history. Urbana, 1970.
Kelley D. François Hotman: A revolutionary's ordeal. Princeton, 1979.
Kingdon R. M. Myths about the St. Bartholomew's Day Massacres. 1572–1576. Cambridge-London, 1988.
Simon J. Le Myth royal. P., 1984.
Ski
Yardeni M. Le conscience national en France pendant les guerres de religion. P., 1977.
Yardeni M. French calvinist political thought // International Calvinism/ 1541–1715. Oxford, 1985. P. 315–338.
М. А. Юсим
Карл Великий в средневековой итальянской хронике легенда о восстановлении Флоренции у Джованни Виллани
Имя Карла Великого встречается в средневековых итальянских исторических сочинениях главным образом постольку, поскольку его личность имеет непосредственное отношение к описываемым в них событиях, к истории Италии и, прежде всего, к локальной истории, к которой эти сочинения были обычно привязаны вплоть до эпохи Возрождения.
Флорентиец, пишущий об истории своего родного города, упоминает о прочих событиях, происходящих в окружающем его мире, в той связи, в какой эти события затрагивают историю Флоренции, и это субъективное отношение к историческому материалу дает первый повод для постановки вопроса о соотношении мифа и реальности в реконструировании прошлого.
Навряд ли сегодня кто-то станет резко противопоставлять эти два понятия, беря на себя смелость указать, где начинается миф и кончается действительность. Скорее на более благосклонный прием может рассчитывать утверждение, что всякая реальность есть миф — в той мере, в какой она доходит до нас через чье-то восприятие, и что всякий миф есть реальность — в той мере, в какой всякая мифологическая конструкция состоит из реалий, а эта мера очень высока.
Тем не менее, миф и действительность одновременно противостоят друг другу, поэтому для описания их взаимоотношений нужно как-то очертить их границы, хотя бы условно. В традиционном понимании к мифотворчеству тяготеет историк, настолько проникшийся определенной идеей, тенденцией или задачей, что эта идея может заставить его искажать элементарно воспринимаемые факты или постулировать события, о существовании которых нет данных. Работа незаинтересованного и нелицеприятного автора ближе к тому, что считается объективным, или научным познанием, хотя любые получаемые наукой результаты, приобретающие со временем черты стереотипа, не могут быть полностью лишены мифологической составляющей в силу субъективности общественного сознания. В расширительном смысле миф можно понимать как один из приемов освоения исторической реальности, вовсе не обязательно противостоящий науке, а существующий рядом с ней, дополняющий ее и по своему необходимый, даже находящий в ней свое особое, но законное место, где-то на полпути от специального строго выверенного знания — к общему месту, являющемуся коллективным достоянием.
Такое понимание позволяет выделить множество разновидностей мифа в истории — литературный миф, научный (историографический) миф, миф-легенда, национальный миф, миф о великом человеке. Последний термин относится непосредственно к императору и королю франков Карлу, сыну Пипина, с именем которого эпитет «Великий» сросся настолько, что свидетельствует о своем носителе как о персонаже-мифе. И человеку, живущему на рубеже II–III тысячелетий, приходится считаться с этим мифом, претерпевшим за двенадцать столетий массу трансформаций, но в целом сохранившим апологетическую направленность и включившем в себя представления о Карле как человеке, восстановившем Западную римскую империю, великом благотворителе и покровителе католической Церкви, верном ее сыне и защитнике, строителе и объединителе государства, деятельность которого в конечном итоге послужила на благо европейской цивилизации.
Конечно, обращаясь к первоисточникам, сообщающим нам об обстоятельствах жизни того или иного героя, историки надеются откорректировать укрепившиеся в отношении его с течением времени мифологизированные черты, испытать их на прочность, пробуя отыскать с помощью исторической критики свидетельства, опровергающие устоявшиеся стереотипы (тут, правда, всегда есть риск заменить их новыми). Но применительно к Средним векам, и в частности, к Карлу Великому, это сделать особенно непросто, уж очень много современники и ближайшие потомки вложили в формирование легенды о нем, не случайно он чуть ли не при жизни стал эпическим героем.
Однако, если исследователь средневековой Италии захочет сопоставить ожидаемое сегодняшним читателем благоприятное и благоговейное отношение старинных писателей к памяти Карла Великого с реальной картиной, то он найдет много доказательств, нарушающих ее стройность. Именно об этом свидетельствует статья итальянского историка Джины Фазоли, озаглавленная так: «Карл Великий в итальянской историко-легендарной традиции». Хронологические рамки этой работы охватывают IX–XV века, хотя в основном она посвящена свидетельствам первых двух — трех столетий этого периода. Фазоли разделяет два рода сведений — опирающихся на «определенную историческую информацию» и восходящих к «поэтической традиции, о которой свидетельствуют сохранившиеся эпические поэмы». При этом она оговаривается, что зачастую невозможно определить, стоит ли за текстом «искаженная, но все же подлинная традиция коллективных исторических воспоминаний», или автор обращается к воспроизведению этих воспоминаний в письменной передаче, «в литературной и, возможно, произвольной обработке», до нас не дошедшей, к которой он добавляет собственные произвольные соображения, давая начало «псевдо-традиции» (Fasoli, р. 348–349).