Страница 10 из 70
Гнал секунд десять, радостно верезжа. Мама за это время двадцать раз успевала схватиться за сердце и дважды — сделать замечание папе. Затем Илья поднимался — раз в тридцать дольше. Щеки у него были красные, как августовские яблоки. Он походил на великого героя-завоевателя.
А я стояла у подножия, смотрела на него, широко открыв рот, и внутри меня ярким пламенем горела мечта.
Хоть что-нибудь
хоть когда-нибудь
покорить.
Состояние творчества — странное состояние. Немного похожее на влюбленность.
Сначала ты держишь все под контролем. Нанизываешь слова, точно бусины на леску, тщательно шлифуешь каждое. Думаешь подолгу над своим следующим шагом. Держишь дистанцию, наблюдая настороженно, не рискуя довериться полностью, держишь свою душу при себе.
Затем происходит переломный момент, его даже осознать не успеваешь. Просто в одно мгновение прежняя твоя версия сменяется новой.
Все начинает происходить само собой, движимое чем-то сверху. Слова проявляются на бумаге; рождаются метафоры, до которых в здравом состоянии еще додуматься нужно. Слетают с языка клятвы и признания, нестерпимо хочется касаться, дарить свет и всегда находиться рядом.
Зато прекращать это безумие не хочется абсолютно.
Но конец его в любом случае наступает.
И остается пустота. Когда внутреннее твое «я» растворилось в этом мире, пронзило его солнечными лучами, а обратно не вернулось, да и не вернется уже никогда.
Потом, спустя время, вспоминаешь всё, что было — перечитываешь слова, перебираешь воспоминания, точно листья в гербарии, красочные, но совсем неживые. И не понимаешь, как могла додуматься до чего-то такого, настолько искреннего?
Пустота, конечно, не вечна.
Всё приходит в норму, абсолютно всё.
Правда, если стихи через время дарят теплые воспоминания, и печаль после них светлая, по той тебе, какой ты когда-то была, то влюбленность чаще всего оставляет после себя тоску, безграничную, как угрюмое серое море. На дне зелеными минералами таится бесконечная обида из-за того, как много сил было потрачено впустую.
Иногда море высыхает. Остается пустыня. И над горизонтом поднимается живительно-красное солнце. Такое, что в особо тяжелые жизненные моменты хочется сбежать туда ненадолго, чтобы согреться, прекрасно осознавая, что и ты, и тот твой человек сейчас абсолютно другие, при встрече в лучшем случае столкнетесь взглядом и кивнете друг другу, мгновением отдавая благодарность всему тому, что было.
Иногда море остается. И в таком случае лучше вам никогда не встречаться — самым разумным решением будет разойтись по двум вселенным, каждому свою завоевать. Иначе сердце, как и прежде, ускорит свой бег, и станет так жалко, жалко свои чувства, и так обидно за невыполненные обещания…
Но это все просто загоны. От лукавого.
И стихи, и влюбленность люди сами себе придумали. Затем лишь, чтобы у них могла возможность хотя бы ненадолго внести в свою надоевшую, скучную жизнь другую — настоящую. Чтобы убедить самих себя — они еще могут чувствовать, не утратили эту способность за бесконечной суетой дней.
Сужу по себе. Никаких обид.
И вот еще что.
Когда я действительно влюбляюсь, а не просто придумываю себе, будто влюбилась, писать стихи мне совершенно не хочется. Каждое слово, неважно, с губ ли слетевшее, с пальцев ли, хочется посвящать именно ему — человеку, которого выбрало мое сердце.
Чем больше в моей жизни людей, тем меньше в ней слов, это я тоже заметила.
Наверное, именно поэтому год назад я постоянно молчала, лишь улыбалась и — со слов Ильи — сверкала глазами, как будто в них отражалось множество солнечных бликов одновременно.
Наверное, именно поэтому за последние полгода я написала так много стихов.
И говорю, говорю, говорю без перерыва. И думаю. Даже сейчас. Думаю о чем-то постоянно…
Для встречи с тем самым приятелем Ильи я выбрала утро пятницы.
Выходит, уже послезавтра.
1.6
Бытовая примета первая: если после пробуждения кудри послушные и лежат красиво, день будет хорошим. Если же на голове с самого утра творится черт-те-что, день будет таким себе (мягко говоря), хотя бы потому что придется потратить очень много времени, пока приводишь волосы в порядок.
Так вот. В пятницу утром на моей голове творился полнейший хаос. Да и не только на голове, в общем-то.
Сначала я, как будто мне никуда не нужно, отключила будильник, прозвеневший в половину восьмого. Та же судьба постигла будильник, который попытался отвоевать меня у сна спустя десять минут. Встала я радостная, в девять двадцать, когда до встречи оставалось сорок минут.
Ильи, по традиции для таких моментов, дома не обнаружилось, так что мне некому было пожаловаться, и чашечку кофе с утра (после агрессивной просьбы) мне тоже никто не сделал. Хотя осознание того, что ты очень сильно опаздываешь, тоже бодрит вполне себе так неплохо, даже лучше, чем кофе.
Тем более, что Илья всегда кофе на мне экономит. Сама себе я сыплю его прямо из банки, пока не покрою дно чашки, чтобы наверняка. А Илья всегда отмеряет ровно одну чайную ложечку, что едва-едва подкрашивает воду. Будто не кофе пьешь, а водицу, в которой прополоскали акварельные кисточки: ни вкуса, ни запаха. А ложку он еще и бросает потом рядом с раковиной, а мне ее мыть…
В общем, не такая уж это оказалась большая досада — отсутствие Ильи.
Но ведь у меня еще и на голове гнездо, которому бы каждая уважающая себя птица позавидовала. Это я так вчера помыла голову перед самым сном и решила не укладывать. А потом вдоволь поерзала волосами по подушке, да в таком положении до самого утра (позднего, к тому же) и осталась.
Утюжок у меня сломался в одиннадцатом классе — с тех самых пор я перестала каждое утро разглаживать кудри. Неплохо бы сходить в сервисный центр (отремонтировать старый) или в магазин бытовой техники (купить новый). С кудрями много мороки, и иногда я не нахожу в себе на нее силу. Формировать завитки с гелем — долго, сушить их этим ужасным диффузором — еще дольше.
Так что пришлось делать хвост. А в начале февраля я, как не уважающая себя девица с разбитым сердцем, волосы рубанула до подбородка. Сантиметров тридцать ушло. Хвост у меня до сих пор получается смешной, с короткими торчащими волосами на затылке. И пушистый, как у белки. Может, хвосты у белок тоже кудрявые, просто их в правильные завитки никто не укладывает?..
М-да. Подумает приятель моего Ильи в лучшем случае.
С другой стороны, мне-то какая разница. Мне с ним однажды встретиться, посмотреть на него минут двадцать, а там мы навсегда разойдемся, и я, если не повезет, еще пару раз услышу его имя в рассказах брата.
Зачем вообще согласилась?
Все творческие люди немного с приветом. В своей причастности к настоящему творчеству я весьма сомневаюсь, но приветов, пожалуй, хватает…
Короче говоря, я опоздала.
В ходе бодрого собирания выяснилось, что мои любимые джинсы мной же, не умеющей думать, вчера были отправлены в стирку. И еще я ключи искала десять минут (предварительно сложив их в рюкзак и тут же об этом забыв). А также какое-то время потратила на то, чтобы совершить выбор между рюкзаком и клатчем.
Так что вышла я не в девять пятьдесят восемь (две минуты на спуск), а в десять ноль семь. Правило пятнадцати минут, освоенное еще в школе, утверждало, что опаздываю я не критично, и все же стыдно было до жути. Зато какая красивая. С пушистым хвостом, в найденных на самой верхней полке шкафа старых джинсах, которые я не надевала с зимы, потому что за один-единственный слишком нервный месяц они стали мне широкими.
А на улице — жара невыносимая! Хоть раздевайся прямо тут. За верх я еще более-менее спокойна — нацепила первый попавшийся топ с открытыми плечами. А вот ногам, конечно, повезло меньше.
И небо голубое-голубое. Я думала, такое только в мае бывает. Но в мае-то под ним птицы слагают баллады о вечной и всеохватывающей любви. А сейчас пернатые молчат. Жарко, да и других хлопот хватает. О гнездышке надо заботиться, детей воспитывать. Вечную и всеохватывающую победил быт, самый обыкновенный, а не какое-то там великое вселенское зло.