Каменный город

Он справился у соседки, как попасть в центр.

— Можете у Дворца пионеров слезть, можете — возле «Семашко», — ответила та.

Бурцев выбрал второе.

Хлынувшая из вагона толпа вынесла его через короткую улочку на Театральную площадь. Он сразу узнал виденное на фотографиях внушительное, несколько тяжеловатое здание оперного театра — последнюю работу Щусева, проектировавшего Мавзолей Ленина. Тяжелые колонны и слегка заостренные арки высокого портика не назойливо, но довольно категорически придавали зданию свое несхожее выражение, определенное поисками местного стиля. Бурцев постоял в сквере перед театром, обошел вокруг большого фонтана, вода в котором била из огромной бронзовой коробочки хлопка. Скользнул взглядом по клумбам желто-красных тюльпанов и — еще раз оглянулся на театр. Серую облицовку, тронутую непогодой, все же следовало бы подновить...

Бурцев неторопливо двинулся дальше. На срезанном углу здания поблескивала — золотом по черному — волнистая надпись «Ташкент». «Гостиница, — догадался Бурцев. — Совсем как в Москве — гостиница «Москва». Еще дальше — возвышался круглый купол концертного зала имени Свердлова. По стилю построек было видно, что это одна из старых улиц города. Бурцев еще не мог сказать определенно, но что-то общее в этом стиле чувствовалось. «Свой колониальный стиль, что ли, начинал здесь складываться?» — подумал он. Пока ему бросилась в глаза одна особенность — сравнительно маленькие окна, призванные, очевидно, пропускать как можно меньше солнечных лучей...

Бурцев свернул налево и, увертываясь от автомашин и троллейбусов, прошел мимо высокой квадратной башни, которую ташкентцы именуют «курантами», — и шел, не разбирая дороги. То сворачивал в узкие старые улочки с приземистыми каменными домами; то выходил на простор новых асфальтовых улиц, по обочинам которых тянулись сплошной стеной, далеко сливаясь в перспективе, высокие деревья; то проходил мимо железных решеток парка...

Через час он снова очутился у знакомой башни — на сквере Революции. Время близилось к полудню, и солнце, почти зримо, как желтый детский шарик, летело в зенит.

Бурцев, сняв пиджак, перекинул его через руку и, ощущая, как влажная от пота рубашка холодит спину, пошел по теневой стороне главной магистрали города — улице Карла Маркса. «Кажется, становится жарковато, — иронически сказал он себе. — Привыкай, северянин!»

Хотелось освежиться. Но тумбообразные голубые тележки с газированной водой брались приступом...

Миновав магазин «Динамо» — своеобразное старинное здание, облицованное серым песчаником, — Бурцев вышел на перекресток, один из углов которого занимал павильон мороженого.

Бурцев занял место под большим полотняным зонтом, который осенял круглый мраморный стол, вынесенный почти к тротуару, и, заказав пломбир, засмотрелся на текущий мимо поток людей.

Каждый немолодой город имеет не только свое лицо, определяемое архитектурой, планировкой, зеленым богатством, но и свой ритм уличной жизни. Здесь этот ритм, как отметил про себя Бурцев, был значительно более замедлен, нежели в Москве. И особенно интересно было в этом отношении понаблюдать за женщинами. Здесь не было того мелкого, сосредоточенно-торопливого шага, может быть первоначально выработанного слишком узкими юбками. Движения были более свободны, непринужденны. Бурцев видел девушек, которые, взяв друг друга под руку, шли широким, вольным шагом. Одеты они были лучше, чем на севере, — не богаче, а как-то более к лицу, ярче, с бо́льшим вкусом; преобладали открытые, легкие платья, обнажавшие руки и ноги, которые уже окрасились в мягкий янтарь загара.

Бурцев доел мороженое и, неторопливо обмахиваясь шляпой, глядел на улицу.

Есть что-то волнующее в этом наблюдении со стороны за потоком самых разнообразных людей. Волнующее и чуть грустное... Сотни жизней, сотни судеб... Складных и нескладных... Всяких... Каждый из них мелькнет — и уйдет из твоей жизни, быть может навсегда... И никто из них не узнает, что вот сейчас сидит худощавый человек тридцати девяти лет, смотрит с задумчивой грустинкой в больших серых глазах — и думает о них...

Выходить под солнце из этого прохладного места Бурцеву еще не хотелось, и он заказал себе вторую порцию пломбира. Обернувшись, он задержался взглядом на девушке за соседним столом. Смешно морща нос, она кормила со своей ложечки приятеля... И вдруг — как это случается, когда какая-либо деталь — жест, запах, знакомая мелодия — напомнит о давно минувшем, — вдруг мысли, которые Бурцев старался отогнать с самого отъезда из Москвы, нахлынули на него.

Ольга!.. Ольга!.. Вот так же она кормила его однажды. И так же морщила нос... Когда это было? Во вторую или в третью встречу?..

Они познакомились случайно, немногим более полугода назад.

Бурцев, получив очередной отпуск, остался в Москве. У него были благие намерения отдохнуть дней десять, а уж потом продолжать работу по автоматике. Но в первую же неделю, заново обойдя картинные галереи, он почувствовал, что абсолютное безделье лишь утомляет. Быть бездельником, очевидно, тоже надо уметь!.. Лишь из упрямства, выполняя намеченную программу, он продолжал бродить по городу.

Был канун Октябрьских торжеств.

Бурцев стоял на улице Воровского, перед Театром киноактера, и разглядывал пестро размалеванный афишный щит.

— Хэлло, Дима!.. — окликнули его. — Бурцев!

Бурцев оглянулся. Выйдя из подъезда Дома литераторов, дорогу перебегал Шутов. Еще на третьем курсе, напечатав несколько стихотворений, он оставил учебу. Впрочем, тогда пронеслось что-то вроде эпидемии: весь курс писал стихи. «Стихийное бедствие», — острили сами же студенты. Не избежал поветрия и Бурцев. Даже напечатал одно стихотворение. Затем увлечение прошло. Но любовь к поэзии осталась...

— Привет, старик! Здорово, что тебя встретил! — суматошно поздоровался Шутов. — Скажи, ты куда-нибудь приглашен?

— Пока что — нет... — несколько удивленно ответил Бурцев.

— Порядок! Понимаешь, я заказал столик на четверых, а Витька, подлец, уехал в командировку. Давай с нами!..

Бурцев никогда особенно не дружил с Шутовьм, не знал, кто этот Витька, но, с другой стороны, — не каждый же день попадешь в Дом литераторов. Он согласился.

— Гони десятку, — заторопился Шутов. — Побегу — внесу за место.

— А кто еще будет? — поинтересовался Бурцев.

— Девчата из этого заведения, — уже убегая, махнул рукой Шутов в сторону театра.

...Бурцеву уже доводилось бывать в этом высоком зале — с хрустальной люстрой, с деревянными коричневыми панелями вдоль стен, с резными антресолями и беломраморным камином. Можно было назвать благоговейным то чувство, которое каждый раз охватывало Бурцева, когда он вступал сюда. И его бессознательно начало раздражать слишком шумное поведение Шутова. Тот вскакивал, отбегал, с кем-то здоровался, затем принимался с плоскими шутками разливать вино.

— Китов здесь не ищи, — говорил он Бурцеву, перехватив его любопытствующий взгляд. — Сидят по своим мышиным норкам.

Девушки рассмеялись.

— Ого, он уже способен кита превратить в мышь.

Они оказались довольно милыми, эти девушки. Одну звали Герта, другую — Ольга. Герта — в зеленом, Ольга — в темно-красном.

Поначалу Бурцеву понравилась более живая Герта. И танцевала она лучше. Когда оркестр наверху заиграл танго, она с утрированной негой, очевидно кого-то копируя, положила руку на плечо Шутова и пошла, покачиваясь, изогнувшись в гибкой талии.

Бурцев танцевать отказался, и Ольга вступила в круг с другим партнером. Танцевала она как-то механически. «У нее плоская спина», — подумал Бурцев, наблюдая за ней. Вскоре она оставила партнера и вернулась к столу.

— О чем вы задумались? — по-детски надув губки, спросила она.

— Пытаюсь вспомнить — в каких фильмах видел вас, — слукавил Бурцев.

— Ой, да что вы! — всплеснула она руками. — У меня малюсенькие роли! Не стоило и ВГИК кончать...

— А все же?

— Не скажу! — опять по-детски тряхнула она головой. — Вот почистите мне лучше...