Страница 29 из 214
Да и Сэй-Сенагон согласилась бы, что плитка в рыборазделочной — это важно.
Алкогольные традиции являются частью традиций трудовых, а те — частью традиций вообще. Например, к традициям вообще, но не к трудовым, относятся так называемые «календарные обряды». Например, «весеннее наступление», которое сразу вспомнили бы Сэй-Сенагон и все многолетние читатели советских газет. К традициям трудовым, но не алкогольным относятся традиции чайные, похоронные, поездки в колхозы, слушания политинформации и др. Собственно, вся наша жизнь регулируется традицией (как видно, в частности, из этого текста). Так вот, алкогольная традиция повелевала пить в пятницу после обеда. Когда я был молодой, я этого не знал и как-то собрался, уж не помню, по какому делу, сбегать на завод. Мне мягко посоветовали не ходить в пятницу после обеда на завод, но я не послушался.
Наш завод, на нашей же территории, и среди прочих вещей там делали приборы, которые мы разрабатывали. Один из этих приборов (мощная электронная лампа) имел рост с меня, и там были некие элементы в виде длинных, больше метра, тонких (диаметром 12 мм) трубок (катоды), которые должны были быть установлены с точностью в десятки микрон. Добежал я до завода, иду по участку и вижу мастеров в белых халатах, сгрудившихся вокруг прибора и явно занимающихся юстировкой. Я на цыпочках иду мимо, и тут один из них, начальник участка, поворачивается ко мне (он уже знал меня в лицо), протягивает штангенциркуль и с большим трудом произносит: «Посмотри, что он показывает… а то я что-то не могу разобрать».
Амплитуда колебаний рук — два сантиметра, корпуса — пять, изображать на письме речь пьяного мне лень.
Однажды, переступая через порог в таком же состоянии (а за порогом лежала деревянная решеточка на двух брусочках), оный товарищ долго (секунд десять) целился ногой в решеточку, а когда прицелился, решился и ткнул ногой в пространство, попал аккурат на самый край, решеточка встала дыбом и, по-видимому, неожиданно, хлопнула его по ноге.
Как это горько и несправедливо — сказала бы Сэй-Сенагон.
В одной из лабораторий применялась схема формирования мощного импульса, в которой ограничивала длину импульса испарявшаяся проволочка, то есть попросту предохранитель. Все было хорошо, но каждый раз проволочка взрывалась со страшным грохотом. А на втором, следующем, этаже, над ними был туалет. И по мере увеличения мощности схемы было успешно достигнуто состояние, когда — как сотрудники оной лаборатории В.Ф., Я.Л., Е.П. и др. мне с гордостью говорили — к ним приходили жаловаться, что «от грохота граждане спрыгивают с унитазов».
Не знаю, имелось ли это устройство в древней Японии.
В этой же лаборатории имел место хроматограф. Это такой сложный прибор, который был им не нужен и поэтому не работал. Но в этом сложном приборе имелась печь с программным подъемом температуры. То есть в самом простом варианте нагрев с заданной скоростью до заданной температуры, выдержка определенное время и охлаждение с заданной скоростью. Итого надо задавать (минимум) четыре параметра. Уважаемые В.Ф. и Е.Г. использовали хроматограф для запекания курей. Большой объем экспериментальной работы… А друзей и, в том числе, меня — регулярно приглашали на дегустацию. Это был очень правильный поступок, сказала бы, как мне кажется, Сэй-Сенагон.
На общем фоне В.Ф. выделялся естественностью поведения. Однажды на занятии по философии (в аспирантуре) возник разговор на тему, что джинсы протираются на неприличном месте и что с этим делать. В.Ф., сидевший развалясь в кресле, раздвинул ноги на 120°, указал пальцем на свою промежность и гордо произнес «Жена! Из собственного кошелька сделала». Промежность действительно была кожаной. Полагаю, что даже В.Ф. протереть ее было бы не легко.
А однажды В.Ф. рассказал анекдот… я бы сказал, вполне репрезентативный для семантического поля его дискурса… «Женщина вбегает в бухгалтерию с листочком на зарплату и кричит, что ей недоплатили. Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — вы в каком цехе работаете? Женщина — в минетном! Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — а с заглотцем или без заглотца? Женщина — с заглотцем! Бухгалтер изучает листок и провозглашает — так за питание и вычли!» Полагаю, что С. не удивилась бы ситуации, но не оценила бы анекдота. Это в советской культуре способы свершения половой близости стали бэкграундом обсценной лексики и инвективной коммуникации. В древней Японии просто не поняли бы, «об что спич эбаут» (Саша Островский).
Занятия по философии у нас протекали вообще интересно. В значительной мере это была заслуга нашего философа Ю.Т. Начать с того, что он произнес нам довольно крамольную по тем временам фразу «В аристократии нет ничего плохого. Аристон — по-гречески совершенный. Беда в том, что наша аристократия — не совсем аристократия». Другой раз он заявил, что у обезьян есть свой язык и некоторые аспиранты из Африки (он преподавал в МЭИ, и там такие были) его научили. Изображать, несмотря на наши горячие просьбы, не стал. Не стал он изображать и язык пчел, хотя долго рассказывал нам, как они общаются, «вертя попочкой». Кончилась вся эта философия тем, что группа плохо сдала экзамен, а двое получили по двойке. Потом, естественно, пересдали, и Л.А. на предзащите на вопрос: «Что вы получили по философии?» ответил: «Шесть». И после паузы гордо продолжил: «В двух подходах».
У нашего философа был кот. Этот кот предпочитал следующие три вида занятий: есть, спать и играть. Как и все коты — заметила бы С. (она полагала, — и я согласен с ней — что «красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь»). Свои три занятия кот мог совершать в любом порядке. Поел, поиграл и — спать. Поспал, поел и — играть. И так далее, легко видеть — всего шесть вариантов. Но этими шестью фразами наш философ ухитрялся иллюстрировать все жизненные закономерности. Мы не были, однако вполне уверены, что «философский кот» реален. И сотрудник В.Ф. напросился в гости. Видимо, после визита в психлечебницу в сотруднику И. К. ему уже ничего не было страшно. Вернулся он вполне удовлетворенным: кот был, и он действительно чередовал эти три занятия. Как и все коты…
Усиленные занятия философией не прошли для Л.А. даром. Он как-то публично произнес, что вообще-то философия — более серьезная наука, чем он раньше думал, и надо бы заняться… народ отшатнулся, а сотрудник И.С. успокоительно произнес — ничего, ничего, это за одну-две недели обычно проходит… Л.А. гневно возразил, что он говорит серьезно, нечего ерничать и т. д. Все молча разошлись… Через неделю он случайно вспомнил разговор и с удивлением ощутил внутри себя некоторую пустоту. Желания всерьез заниматься философией не было. Оно куда-то делось.
Второе прохождение курса философии (после двойки на экзамене) его могучий организм перенес стоически, сцепив зубы. С экзамена он вынес четверку и с остановившимся взглядом молча пошел по жизни дальше. Но что-то внутри него произошло. И через несколько дней, оказавшись в Ленинке, во втором зале, где он месяц ежедневно зубрил классиков, и где по сей день висит мазня какого-то совхуда — Ленин, читающий — а вы что думали — газету «Правда» — показал картине язык. Взрослый человек… ив те времена… И, через секунду осознав, что делает и устыдившись, пошел дальше.
Занятия по философии в аспирантуре. Аспирант Г. Тосунян на занятиях присутствовал редко (это не помешало ему в Перестройку стать банкиром — заметила бы С. - а может быть, и даже помогло), и философ Ю.Т. начинал занятия с того, что нараспев произносил «А товарищ Тосунян то сунян, то не сунян, и все более опять же не сунян». Уж не знаю, имел ли он в виду сексуальную аллюзию, но мы таковой не замечали. Все-таки портимся мы с годами — заметила бы. или не заметила бы?
А однажды аспирант Г. Т. заснул. Ну и что? Не он первый, не он второй и не он тысячный, и даже не он последний… но он начал всхрапывать. И философ поглядел косо. И еще косее… И аспирант М. решил того, разрулить (как сказали бы позже), и слегка пнул Г.Т. ногой. Но попал под колено. И Г.Т., как гласит великий и могучий, «вскинулся». И хорошо вскинулся!