Сквозь мрак забвения. Статьи, рецензии 2021 года

После окончания в 1954-м Ленинградского университета Горышин уехал на алтайскую целину, стал работать в газете. Писал статьи и репортажи, находил, может, поначалу и подсознательно, сюжеты будущих повестей и рассказов.

С Алтаем Горышин будет связан большую часть жизни. Здесь во время одной из командировок познакомится с Шукшиным, и тот предложит ему сняться в эпизоде фильма «Живет такой парень». Эпизод крошечный, но колоритный: главный герой Пашка Колокольников в исполнении Леонида Куравлева пытается познакомиться с молодой женщиной, выбивающей матрас. И тут в калитке появляется здоровенный, высоченный мужчина. Это и есть Горышин 1963 года, уже автор нескольких книг. Впрочем, и у режиссера Шукшина только что вышел сборник рассказов «Сельские жители».

Позже, наряду с Василием Беловым, Горышин станет самым близким Шукшину человеком в писательскому цеху. (С Астафьевым и его вологодским окружением Василий Макарович познакомится в 1973-м, во время съемок «Калины красной», личное знакомство Шукшина и Распутина для меня под вопросом.) Сохранилась переписка двух писателей, и в ней – шукшинское признание: «Люблю твою честную прозу».

Горышин писал в основном рассказы и небольшие повести. Как показывает история, произведения этих форм недолговечны. Русскому читателю запоминаются романы, широкие литературные полотна. Авторов рассказов, писавших во второй половине прошлого века, кого бы часто переиздавали, кого бы действительно помнили, можно пересчитать по пальцам…

А впрочем, и этого не получается. Рассказчик Шукшин, наверное, не был бы так популярен без Шукшина режиссера и актера, Солженицын хоть и ассоциируется с «Одним днем Ивана Денисовича» (большим, но действительно рассказом), «Матрениным двором», но как знать, помнили и читали бы его сейчас, продолжи он писать только рассказы и повести. Несколько великолепных рассказов Валентина Распутина заслонены его крупными повестями, а рассказы Олега Куваева – романами «Территория» и «Правила бегства»; у Виктора Астафьева почти все рассказы собраны в цельные повествования – «Последний поклон», «Царь-рыба»…

После публикации моего прошлого очерка о Виле Липатове, некоторые читатели упрекнули меня в том, что я даже не упомянул о его замечательных рассказах. Да, виноват. Но очерк небезразмерен – я выбрал разговор в основном о крупных вещах Липатова.

Стоит назвать Василя Быкова, писавшего на стыке рассказа и повести, Юрия Казакова, которого, к сожалению, издают и читают всё меньше и меньше. Помнят, но вряд ли читают рассказы 1950 – 1970-х Юрия Нагибина. Что говорить о наследии Евгения Носова, Сергея Никитина, Сергея Антонова, Георгия Семёнова, Виктора Потанина, Ивана Уханова… В числе если не забытых, то полузабытых, или забываемых рассказчиков и Глеб Горышин, писатель большой художественной силы.

Он если не родоначальник, то уж точно один из первых, кто ввел в послевоенную русскую литературу городского жителя, крепкого, смелого парня, отправляющегося осваивать пространство страны. Многие герои первых его сборников очень напоминают самого автора. И внешне, и по возрасту, по роду занятий. Написаны, как правило, от первого лица. Горышин отправился на Алтай как журналист, но после перепробовал множество профессий, изъездил всю Сибирь (и не только). Он, видимо, был буквально одержим охотой к перемене мест. Такими и создал многих своих героев.

Наверное, программным или типическим можно назвать его рассказ «Дамба», вошедший в дебютную книгу «Хлеб и соль» 1958 года. (Цитаты из этой книги, так как позже автор вносил в рассказ исправления.)

Главный герой, молодой журналист, живет в поселке Заречье напротив Бийска. Моста еще нет, люди переходят реку по временной дамбе. Близится весна, герою, парню в расцвете сил, хочется влюбиться.

«Я ходил по бийским улицам, по заводам и учреждениям, выполнял свои дела и каждую минуту готов был влюбиться. Я был совершенно к этому готов.

И возможности для этого были. Как пестрые птахи, стрекотали на новых кирпичных стенах ленинградские девчонки, приехавшие в Бийск на стройку. Неразличимо завлекательны были официантки в ресторане „Бия“, куда я ходил обедать. Любовь должна была состояться вот-вот.

Однажды я встретил на улице Таню».

Она тоже, судя по всему, готова влюбиться.

«Таня смотрела на меня близко и влажно, глаза ее начинали косить, сползались вместе. Я знал, что так бывает от любви. От любви ко мне. Я не мог ошибиться».

Герой приводит ее к берегу Бии и показывает на свое Заречье.

«– Танюшка, – говорил я, – что же нам делать? Ведь взорвут дамбу, и я останусь там, в Заречье. Как же я там буду? Танюшка, вон видишь изба? Она маленькая. Но нам хватит. Ведь хватит? Вот бы нам ее. Пока пройдет лед. Я бы ловил рыбу, а ты бы варила уху. Танюшка, это была бы хорошая жизнь. А? Как ты думаешь?

– Слишком хорошая, – сказала она».

Романтика, рай в шалаше… Но в жизни у Тани оказывается маленький сын.

«Сереже было полтора года. Он все смотрел на меня и ни разу не улыбнулся. Мои ухищрения понравиться Сереже были жалки. Он отверг их. В комнате едко, пахло пеленками.

Когда мы целовались с Таней, Сережа начинал беспокоиться. Ему явно не нравилось это дело. Он полз по дивану и норовил сесть между нами. Таня хватала его, прижимала к себе и целовала отрывисто и хищно.

– Сержик, я тебя люблю, – говорила она ему исступленно и смотрела на него потерянными глазами и отсаживала его подальше от нас.

Мы снова целовались, потому что я не знал, что говорить. Сережа снова полз к нам поближе.

Я встал, подошел к форточке и долго там стоял.

– Скоро я уложу его спать, – сказала Таня. Сказала откровенно и, мне показалось, зло.

Я вернулся на диван, и Таня рассказала немного о своем муже. Он работал инженером на стройке, год назад попал под машину, умер и теперь смотрел на нас со стены спокойно и отрешенно. И я тоже вдруг стал спокойный.

– Он был хороший, – сказала Таня. – Он ко мне так относился… просто… не знаю…

– Ну что ж, – сказал я, – опять замуж выйдешь.

– Да… какие там мужья… – Сказала с тоской так, что я вдруг ощутил свою щенячью молодость, нельзя мне было вмешиваться в эту жизнь, что совершалась рядом со мной, в жизнь чужой мне женщины, Тани.

На стройке кончался день. Уже кто-то распахнул окно, и к нему приникла радиола, и привычно вступила в свои права „Муча“. Воздух розовел. Голоса перемешались. Ленинградские девчонки в лыжных штанах, в беленых известью ватниках и кокетливых косынках пробежали мимо окна. С достоинством прошли парни в одинаковых, воробьиного цвета кепочках. Тонко гукнул паровозик, привезший с четвертого участка три вагона девчонок и парней.

Я оглянулся. Комната мне показалась темной. Таня по-прежнему сидела на диване. Сережа тоже. Я почувствовал вдруг, что все зря.

„Придумал, опять придумал. Ничего нет. Ничего не может быть“, – сказал я себе.

Мягко гомонила за окном стройка. Мне очень завелось туда. Но уйти теперь было нельзя. Я сидел и ждал. И Таня тоже ждала. И оба мы знали, чего ждем, и знали все друг о друге. И нельзя уже стало ничего говорить, потому что все бы было не то.

А рядом, за форточкой, совершалась иная, моя прежняя легкая жизнь. До чего она была молодая, та жизнь. Зачем я ее бросил? Зачем? Если бы мне опять туда, чтобы просто идти и смотреть на небеса. Далеко ухнул взрыв. Рвали лед на Бии.

– Пойду, пожалуй, – обрадовался я. – А то дамбу взорвут, ночевать негде будет.

– Вы можете ночевать здесь, – сказала Таня с отвращением.

Я стал надевать пальто. Теперь я уже не мог остаться. Не надо ей было ничего говорить».

В своей избушке в Заречье, герой пишет до утра статью или очерк – «работает», но желание «любить» не проходит:

«– Дурак, – говорил я себе. – Дурак!

Утром, едва встав, я помчался к дамбе. Я не видел ни неба, ни солнечного дня, занимавшегося над Бией. Я видел только два женских глаза. Они косили, сползались вместе от любви ко мне. Я мог их потерять.

Дамбу уже взорвали в трех местах. Милиционеры, отбившие натиски зареченцев, которым, как и мне, была необходима дамба, теперь отдыхали душой. Воронки были наполнены белым ледяным крошевом. Каждый кусок льда в воронках шевелился сам по себе, ерзал и шуршал. Я потрогал крошево подошвой своего сапога.