Тропой памяти

Десять тысяч вооруженных копьями и кривыми мечами воинов и восемьдесят боевых мумаков отправил на эту войну старый-престарый харадский султан, которому полвека назад солдаты Мордора помогли занять престол по приказу Черного Властелина. Теперь настало время возвращать долг крови, пролитой при штурме дворца в жаркой Бакхархаре, и султан, несмотря на всю хитрость и изворотливость государственного ума знал — такой договор ему нарушить не удастся, слишком многим он лично и вся его нынешняя власть обязаны великому Мордору. Не ведающие страха и усталости чернокожие воины, в золоченых доспехах, украшенные бусами и мехами невиданных зверей, почему-то не пожелали в свое время драться со свирепыми умбарскими пиратами за собственную жаркую родину и обожаемого повелителя, пятьдесят лет назад эту работу иршим пришлось сделать за них. Теперь же судьба с любопытством следила за тем, как харадрим, непривычные к холодному климату, отдавая долг, будут сражаться на землях Гондора под знаменами Властелина страны иршим.

Пять тысяч желтолицых худощавых воинов- кханду из страны риса и чая стояли в строю на склоне Эфель-Дуатской каменной чаши. Правитель Кханда хоть и улыбался грозному соседу и беспрестанно кланялся сто раз по каждому поводу при личной встрече, но на самом деле связан с Мордором был лишь узами троговли. Меняя чай, табак и рис на таингур, он привык к существующему на протяжении трех веков положению дел, и, чтобы не ссориться с Черным Властелином, откупился от всеобщего призыва малой кровью. Узкоглазые кханду в своих стеганых кожаных доспехах выглядели совершенно одинаковыми и бесстрастными, будто горбатые нхары харадрим, в равной степени легко перенося холод и жару. Причудливой формы клинки они носили в ножнах на спине.

Тяжелая, закованная в латы гон’нарт’ай-хун застыла на буром склоне подобно брошенной на землю стальной ленте. Было их немного, всего пять тысяч, но пластинчатые стальные панцири делали их неуязвимыми со всех сторон, а в сочетании с длинными двуручными мечами превращали клин таких воинов в подобие топора, рассекающего вражий строй на части. Животные везли повозки, груженые провиантом, стрелами и деталями разобранных на время марша осадных машин. Погруженные на платформы бурз-та’ин-хатур тянули уже не нхары, а могучие тролли: здесь требовалась какая-никакая смекалка. Артиллерия Унсухуштана издавна была оружием победы, для ее нужд не жалели ничего. Катапульт под стены Минас Тирита планировалось доставить две сотни, под эту задачу на горных заставах Моргул конфисковал всех приписанных троллей. Особенно, говорят, упирался и скандалил комендант Кирит-Унгола, у которого тролль имел имя и ходил в домашних любимцах, но и тот в итоге уступил. Теперь тролль по кличке Гуф вместе с безымянным собратом по несчастью стоял возле вверенной ему катапульты, готовый в любой момент поднять ее над землей за специальные захваты. Тролли с опаской косились на огромных волков, на спинах которых восседали всадники с длинными бичами. Пятном гари в общем строю чернели ларханы стрелков, скрывая под глубоким капюшоном зоркие ястребиные глаза, за их спинами возвышались рога дальнобойных анхуров.

Сотня тысяч глаз поблескивала во тьме, выпукло и маслянисто отражая пламя факелов. Человеческие существа, ослепленные яркостью огней, ничего не видели дальше руки, держащей факел, но не нуждавшиеся в источниках света глаза иртха различали в небе над башней крылатые силуэты огромных ящеров: то Девятка Уллах-Тхар' ай, кружа над Минас Моргулом, провожала на великую битву войска Унсухуштана. Ровные ряды непобедимой армии, замерев, будто на параде, внимали гремевшему в голове бесплотному голосу Главного Назгула.

Многие морщились: выносить речь коронованного мертвеца было до тошноты мерзко и болезненно, будто какие-то ледяные щупальца, протискиваясь через глаза и уши, проникают в голову и в желудок, а потом шевелятся, ощупывают, шарят там, пачкая мертвенной слизью. И это еще при условии того, что в настоящий момент Назгул не имел своей целью намеренное причинение боли, а всего лишь произносил напутственное слово!

— Благословен тот, кто идет в бой, чтобы забрать своё назад! С ним сила и победа, с ним слава и память!

Кожистые крылья рассекали дымный воздух, гнали над головой потоки ветра, едко пахнущего потом звероящера. Черные одеяния Назгулов, закладывающих круги над ущельем, плескались, будто лохмотья мертвой плоти.

— Каждый из вас — малая частица, но вместе вы единый разящий клинок Мордора, который наш Владыка занес над нашим заклятым врагом для последнего смертельного удара. Как воин доверяет своему мечу, так и Харт’ан Гортхар верит вам, ожидая от вас верности, доблести и победы!

Верховный Назгул эффектно спикировал перед строем, вызвав дружный вопль ужаса в передних рядах, но приземляться не стал, а снова по дуге взмыл вверх. Голос его завизжал в мозгах с новой яростной силой, несколько десятков бойцов — иртха и сухн’ай — бросились на землю, воя и царапая пальцами виски.

— «Бейте врага без промаха и усталости», — говорит вам наш Владыка, Харт’ан Гортхар, наш великий государь, чье Око неустанно следит за каждым из нас. Уничтожьте вражье гнездо, раздавите Минас Тирит как гнилой орех! Убейте всех, отплатите за долгие века притеснения и унижения ваших народов. Государь щедро дарит вам земли и богатства побежденных, самому ему нужна только лишь победа!

— Вперед на Минас Тирит! — завизжали в ушах голоса остальных Назгулов. Их твари хлестали хвостами воздух. — Око Харт’ана Гортхара смотрит на вас!

— Харт’ан Бурзу! — в запале крикнул на чистейшем иртха’ин кхур какой-то военачальник-харадрим, потрясая копьем, словно целился насадить на него кого-нибудь из Девятки.

— Харт’ан Бурзу!!! — воодушевленно подхватили воины-иртха, скаля клыки в едином порыве порвать любого врага по первому слову обожаемого Государя. Черные знамена с изображением Кургузу-хирг, набирая горный ветер, развернулись, поднимаясь еще выше над головами. А потом над ущельем грянули священные слова самой главной песни, и духи гор своими гортанными языками подхватили слова бурзу’ин лун Унсухуштана, сея эхо среди скальных стен:

В рокоте пения, сопровождаемого трубным голосом рогов и барабанным боем, войско двинулось через узкое горло ворот Минас Моргула. Подобно безжалостному селю, что сбегая с гор, крушит все на своем пути, оно выплеснулось на склоны Эфель-Дуата и покатилось в долину Итилиэна, чтобы через четыре нах-харума быть под стенами Минас Тирита.

Глава 31

В это же самое время в тысячах лиг полета на север от Назгульей башни, в черноте непролазной лесной чащи, называемой Лихолесьем, готовилось большое наступление. Древняя постройка, служившая во времена Первой Эпохи убежищем Отцу Ночного народа Харт’ану Гортхару, а в конце Второй Эпохи — девятке Уллах-тхар’ай, в нынешние времена сильно изменила свой облик благодаря стараниям иртха, превративших ее в мощную крепость. Единственная из крепостей-застав крепость Дол-Гулдура была не черного, а серо-зеленого цвета — таков был камень, слагающий ее стены и башни. Кладка давно поросла мохнатым зеленым мхом, маскируя очертания стен. Этот мох поражал воображение воинов, прибывших из страны Восходящего Солнца, которые, как всякий иртха, хоть и не различали зеленый, синий и фиолетовый цвета, но все равно восхищались обильной растительностью, никогда ими прежде не виданной на родине, продуваемой ядовитыми злыми ветрами. На их родине женщины для красоты сажали в глиняные куштухалы тонкие веточки гонха’ран и усердно поливали скудную землю кровью, стекающей с разделанного мяса. А тут в лесу много ручьев, и все само растет, даже драгоценная древесина, не то что мох! Впрочем, лес недолго радовал вновь прибывших на заставу: в первые две-три седмицы черная чаща сводила с ума чуткие уши иртха обилием незнакомых звуков — пением птиц, скипом стволов и цокотом белок. Как только бедный новобранец худо-бедно привыкал засыпать в этом гвалте, иногда — только лишь благодаря питью из навевавшей дремоту воде из лесных ручьев, выяснялось, что совсем рядом в том же лесу обитают… йерри! Остроухие, вождь которых носил непроизносимое для иртха имя Тху-ранху-хил, на саму крепость нападать не рисковали, но удалившиеся от нее хотя бы на поллиги орочьи патрули резали до последней души. Погранцы-северяне в долгу не оставались и развешивали пойманных йерри на чернолиственных деревьях, порой — в сильно ободранном или вовсе разделанном виде. Не всегда, правда, внешний вид повешенных ложился на совесть иртха — в лесу кроме них жила куча неразумного, но голодного зверья, не брезговавшего похрустеть хрящиками или полакомиться внутренностями. Молодежь, чаще других мотавшаяся в рейды на вражескую территорию, страдала ерундой, собирая коллекцию ушных раковин. Срезанные трофеи полагалось тщательно высушивать и хранить в коробочке, нанизав их на нитку, этот интерес к сбору ушей сходил на нет только лет через пять-десять, но к тому моменту коллекции везунчиков уже становилось неудобно хранить из-за чрезмерно разросшегося объема, оставляли из них только самые необычные по форме или размеру. В свою очередь, враждующая сторона гонялась за кисточками шарух с темени иртха, собирая их на кожаный ремешок вроде бахромы. Это было сложнее, ибо для иртха шарух умершего собрата имел огромный ритуальный смысл, и его всегда старались отбить либо выкрасть, чтобы отправить с биркой на родину погибшего, где Говорящий-с-духами и хар-ману торжественно сожгут его в очаге рода и таким образом отпустят дух героя на Поляну Предков. Йерри же, как ни странно, за ушами своих покойников никогда не приходили. Поэтому старая крепость, чьи стены не знали штурмов, годы напролет все так же невозмутимо куталась в моховое покрывало. И остроухие правильно делали, что не совались — полностью гарнизон Лесной заставы насчитывал пять сотен воинов, поэтому и во главе стоял не сотник, как обычно, а полутысячник. Имя ему было Багнур. Может, он и не был отчаянным рубакой, подобно небезызвестному Шаграту из Кирит-Унгола, но тот факт, что свой пост он занимал уже без малого четыре сотни лет, говорил в его пользу.

78

Гимн Мордора. Перевод: