Тропой памяти

— Это правда? — поинтересовался степняк.

Хаграр довольно оскалил белоснежные клыки, и по примеру Лугдуша Длинного, принялся за вторую порцию завтрака.

— Ну… — не прекращая жевать, отвечал он, — насчет дохлых тарков, нет, конечно. А хотя может, и правда, я ж не дурак по колодцам лазить. А вот вода и вправду горькая и пованивает, кстати…

Лугдуш Длинный хохотнул.

— Хаграр, хорош уже, а? Я ж тебе говорил про воду. Она с самого начала такая была, если че…

— Нет там ничего, — после недолгих размышлений сообщил степняк. — Дохлятину заметили бы давно. А что вода горчит, так это ты вспомни, как город брали…

И Ранхур как ни в чем ни бывало продолжил есть.

Так называемый «штурм Осгилиата» с точки зрения тактики был, действительно, довольно странным. Штурмовые сотни день и ночь изводили защитников города непродолжительными приступами, которые прекращались, стоило появиться на стенах котлам с кипящим маслом. Самозабвенно трудились лишь лучники с обоих сторон — стрелы носились в воздухе роем смертоносных ос — однако лишь понапрасну растратили боезапас. Безотказные дальнобойные анхуры страшны в чистом поле, против стен они бесполезны. А слабенькие луки тарков так и вовсе не доплевывали стрелы до орочьих позиций. Казалось, что дело приняло идиотский оборот и идея обречена на провал. День за днем повторялось одно и то же: перестрелка, попытка штурма — отбито… И лишь когда на двенадцатый день на стенах не показалось ни единого защитника, когда ворота без малейших усилий были снесены тараном, когда иртха, наконец, оказались в городе, до конца стала ясна причина непривычной тишины.

Город был мертв. Спали вечным сном воины, стражники и простые горожане — мужчины, женщины и дети — хозяева и прислуга, собаки, овцы, гуси… Лишь одни довольные жизнью крысы шныряли в оставленных домах да кружились над телами зеленые неунывающие мухи. Вот тогда-то и вспомнились два бочонка с темно-красной жидкостью, вылитые в раскоп подземной речки в четверти лиги от крепостных стен. Долго потом полковой лекарь разъяснял бойцам куму… куля… одним словом, свойства этого яда постепенно накапливаться в крови и убивать лишь по истечении нескольких нах-харума. Одновременно с этим все тот же лекарь втолковывал в дурьи, ошалевшие от жуткого зрелища головы, что для иртха яд не опасен и воду из городских колодцев можно пить без опаски. Для пущей убедительности он самолично отхлебнул прямо из принесенной бадьи. Вода горчила и издавала неприятный запах, но вреда, по-видимому, действительно, не причиняла. Тем не менее, мнительные штурмовики трое нах-харума героически держались на сухом пайке и, памятуя о куму… куля… свойствах отравы, еженощно справлялись о самочувствии господина лекаря. Светило медицины устало огрызалось, проклиная свой длинный язык и желание донести мудрость в массы. На четвертый день после разыгранного одним из стрелков представления судорог и предсмертных корчей, лекарь разразился отборной бранью, высадил кулаком стекло и направился к назначенному комендантом крепости полутысячнику Ругбару. Мнимого больного он при этом волок за шиворот форменной куртки. Дун-дзаннарт-арк-кхан выслушал на удивление спокойно, внимательнейшим образом осмотрел возмутителя спокойствия со всех сторон, и, после недолгих раздумий, сослал его на кухню. Дальнейшая история бархут-нуртского шутника известна всем и пересказ ее не имеет смысла.

— Одного только не пойму, — Ранхур отставил посуду в общую кучу. — Объясни: на хрена ты все это затеял?

— В жопе иголки, ни дня без подколки? — лениво предположил Лугдуш, милостиво озирая стопку из пяти пустых тарелок.

Услышав знакомое присловье, Хаграр поперхнулся, и выпучив глаза, принялся кашлять.

— Нет, если серьезно, — продолжал невозмутимый как камень степняк. — Неужели для того, чтобы без помех брюхо набить? Ты же на кухне все это время обретался, там еды полно. В вечно голодных поварят не верю, ты уж извини.

— Зато… — Хаграр наконец-то прокашлялся и смог свободно вдохнуть —… они в тебя верят, рагух-учкуну! Если бы поварят, ага, щаз! Эта сука Сатхак к жратве меня на взмах вытянутой руки не подпускал! Я и пол в кухне тер, и котлы чистил, и посуду мыл как проклятый, а он еще и ржет в голос: давай, мол, хорошо справляешься — видать, дело привычное. Вот ща ему Шанхур вставит, ему оно тоже привычно!

И Хаграр с чувством глубокого мстительного удовлетворения оглядел трапезную. На лице степняка не дрогнул ни единый мускул.

— Я не о том, — возразил Ранхур, — я имею в виду, на хрена ты это сделал в первый раз?

Ответить смеющимся товарищам Хаграр не успел: в открытое окно трапезной влетел гул тревожного гонга. Звук плыл над взятым без боя ночным городом, плотной нарт-харумой облегая виски победителей.

— О! Это нас осаждать идут, — удовлетворенно заметил Лугдуш Длинный, убирая палочки для еды в голенище сапога.

— Похоже на то, — невозмутимо кивнул Ранхур-маленький и направился к выходу. За ним следовали Хаграр и Лугдуш Длинный. Дядька Сатхак, подпинывая помощников, спешно тащил на спине свой самый большой котел с остатками так возмутившей всех каши — на стене, обильно приправленная кипятком, она придется по вкусу этим привередам, а таркам — или кто там еще приперся? — уж точно встанет поперек глотки!

На стене уже собрались основные силы защитников. Дзарт-кхан Шанхур что-то говорил коменданту Ругбару, то и дело указывая на движущийся к крепости большой отряд тарков. Четверки коней волокли две платформы с разобранными стенобитными орудиями, тянулись крытые повозки с боеприпасами. Сухну явно вознамерились вернуть Осгилиат себе и хорошо подготовилась.

— Я вообще если что — стрелок, сам свой котел тащи! — бурчал из-под своей тяжкой и скользкой ноши возмущенный Хаграр. — Мне надо руки беречь, а то из анхура мимо мазать начну, Сатхак-аба! Поимей совесть, а?

— Тащи знай! — отмахнулся от него хаш-кхан. — Ишь, стрелок он какой нашелся!

Лугдуш Длинный противно ржал.

На счастье умирающей от невыносимого позора бархут-нуртской знаменитости, эту перепалку слышал сам комендант крепости, лично руководивший установкой бурз-та’ин хатур на стенах. Обычно эту тяжелую работу выполняют тролли, но у размещенной в Осгилиате резервной полутысячи такого богатства не было. Троллям не нравилось сидеть в каменном мешке крепостных стен, изредка выбираясь на вольный воздух, им вообще не нравились города — будь они орочьи или человечьи. Троллю простор подавай!

Вот и пришлось ученым артиллеристам, обычно отвечавшим только за наводку и корректировку стрельб, ломать хребет простым грубым трудом безо всяких удобств и послаблений.

— Куда, куда ты ее прешь! Приподними передок, а то близко к стене снаряды лягут! Вот. А вот ту наоборот, подведи вплотную, эта будет для ближней стрельбы. Шанхур! Вот вам еще один котел, на свободную жаровню на нижней площадке поставьте.

Ругбар-сама сопровождал свои слова направляющими жестами, выдающими близкое знание дела. Отослав повара с котлом, он заметил перекошенную от натуги рожу Хаграра, мрачно сереющую из-под чугунного панциря.

— О, отравленный! Ты живой, значит? — иронично поинтересовался гхул-кхан Ругбар, на мгновение отвлекшись.

— Так точно, дун-дзаннарт-арк-кхан, — пропыхтел Хаграр. — Все осознал, вину искупил, готов приступить к прямым обязанностям.

— Вали-вали, — милостиво согласился комендант, к которому уже подбежал с каким-то вопросом десятник из расчета катапульты. Счастливый Хаграр показал Сатхаку язык, сгрузил наземь котел и умчался к стрелкам.

Тарки подошли близко, Ранхур-маленький, несмотря на темноту, со стены мог рассмотреть их лица. А значит, и стрелой с такого расстояния уже можно угостить. Маленький степняк покосился на десятника, ожидая команды. Чего тот, спрашивается, ждет? Не доверяет лучникам начать бой? Но зачем нужно подпускать врага ближе, это ведь бой, а не охота!

Войско тарков двигалось медленно, увязая в сиропе летней ночи. Интересно, на что они рассчитывали, решив напасть на иртха ночью, а не днем? Сами оказались в невыгодных условиях, а засевшему в хорошо укрепленной крепости врагу создали наилучшие условия для ведения боя.