Тропой памяти

— Нет, ну все-таки? — не отставал он. — Хм… Неужели рудниками?

— Да, пхут-тха! — заорал он, уже не сдерживаясь, в полный голос, не жалея ни связок, ни оконных стекол. — Рудниками Музгара, щенок! Слышал? Теперь все слышал, да? Ну и проваливай!

Шаграт едва заметно ухмыльнулся, что привело старого сотника в состояние крайнего бешенства. Обвинение в трусости у иртха является смертельным оскорблением, смыть которое можно лишь кровью, а этот молодой наглец еще и насмехаться посмел… Но отчего-то в этот раз Тхаруг не попытался ударить, даже с места не двинулся. И лишь когда кирит-унголец устало буркнул: «я к коменданту…» и, не оборачиваясь рывком распахнул дверь, задыхающийся от бессильной ярости Тхаруг чуть слышно прошипел в спину:

— Развелось вас, недобитков…

Успевший шагнуть за порог Шаграт вздрогнул словно от удара и медленно повернулся всем корпусом. Было слышно как под толстой кожей перчаток хрустнули костяшки стиснутых кулаков. Багровой сталью полыхнули зрачки на загорелом лице, и было в их взгляде что-то такое, отчего бесстрашный рубака, не боявшийся даже Назгулов, невольно сделал шаг назад.

— Недобитков, говоришь? — с веселой злостью оскалился Шаграт, — Ну так ты попробуй, добей!

И он стремительно вышел, хлопнув дверью, а дзаннарт-кхан Тхаруг, оставшись один, в изнеможении сел на пол и ссутулив плечи, низко-низко опустил лысеющую голову.

Глава 10

Комендант Минас-Моргула, дун-дзаннарт-арк-кхан Гуфхат-Будух спокойно восседал в личном кабинете на толстой циновке перед низким столиком, более всего похожим на широкую скамейку или поднос о двух ножках. Поверх были разложены письменные принадлежности, несколько свитков и стопка чистого пергамента, для ровности прижатая сверху пиалой желтой глины с остывшим травяным отваром. Не отвлекаясь от чтения, Гуфхат-Будух периодически прихлебывал чай. Гхул-кхан[36] был спокоен, нетороплив и практически счастлив: сегодняшней ночью решилась одна из двух мучавших его проблем. Все прошло так, как было задумано, виновный, а точнее, крайний, в срыве разведоперации найден, так что пошатнувшийся было авторитет Гуфхат-Будуха потихоньку восстанавливался. О второй проблеме, необходимость решения которой нависала над головой подобно лезвию й’танга, комендант покамест предпочитал не вспоминать: тем более, что дел накопилось предостаточно. К примеру, за час до заката в крепость пришли обозы с продовольствием и таингуром, а дотошные счетоводы и писари до полудня уже успели составить реестр подлежащего дальнейшему распределению довольствия. Гуфхат-Будух преспокойно разбирал пергаменты с бесконечными списками и ставил на них свою подпись, как вдруг…

Распахнувшаяся с треском дверь явила его изумленному и слегка испуганному взору донельзя мрачного бритоголового иртха в пластинчатом доспехе и дорожном плаще. В первое мгновение комендант не успел сообразить, откуда ему знакома эта загорелая физиономия с тройным шрамом через бровь.

— Хасса, гхул-кхан! — пришелец быстрым шагом пересек комнату. Гуфхат-Будух начал было поспешно вставать, но, сообразив, что перед ним всего-навсего сотник пограничной стражи, опомнился и плюхнулся обратно на примятую циновку. Замешательство его немедля уступило место раздражению и праведному гневу.

— Эт. это что еще за новости?! — он с силой хлопнул кипой пергаментов о столик. — Вы что себе позволяете, а? Без доклада, без позволения… в чайхане что ли?!

— Виноват! — Шаграт кивнул и щелкнул каблуками, выбрасывая руку вверх. Представился.

— Ну и? — на коменданта личность гостя не произвела ровным счетом никакого впечатления. Ну, Шаграт и Шаграт… мало ли Шагратов… Тон Гуфхат-Будуха по-прежнему оставался сварлив и раздражителен. Однако бритоголовый гость, будто не замечая дурного настроения, преспокойно уселся напротив, хотя ему никто не предлагал.

— В крепости находится моя племянница, Шара из клана Желтой Совы. От ее командира дзаннарт-кхана Тхаруга мне стало известно, что ее по какому-то дурацкому обвинению заключили под стражу. Приказ исходил от… — и когтистый палец ткнул в сторону коменданта.

— Ну и? — еще более недовольно повторил тот.

Шаграт нехорошо прищурился, и тройной шрам, словно живя собственной жизнью, запульсировал на загорелой коже.

— Я хочу знать, какого хрена ты это сделал — раздельно и с плохо скрываемой угрозой произнес Шаргат.

Бедный гхул-кхан аж воздухом поперхнулся.

— Что? Да… да… я вообще не обязан перед вами отчитываться! — он с размаху стукнул кулаком по письменному столику, да так, что кисточка, описав красивую дугу, хлопнулась на пол. — Наркунгур меня задери, да кто вас вообще сюда впустил?! Караул! Сию же минуту вывести его вон!!!

— Не ори, — поморщился молодой сотник. — Сам я впустился… И караул здесь не при чем, я его кхм… сменил. На свой! — ухмыльнулся он, наклоняясь ближе. — Просто чтобы никто не мешал.

Гуфхат-Будух почувствовал себя припертым к стенке.

— Это… это неслыханно… Да я… Я Назгулам скажу, и ты у меня на рудниках будешь караулы менять, понял?!

— Ах ты, даже на рудниках? — уважительно протянул Шаграт. — Да я с радостью! Только ты сначала на мой собачий пост другого кандидата найди! Сам с Шелоб в обнимку станешь ходить, а, гхул-кхан?

Комендант опасливо отодвинулся. В свое время, когда бывший участник харадской мясорубки только-только объявился в Паучьем Жале, Гуфхат-Будуха неоднократно предупреждали касательно этой личности. В числе прочего сказано было, что крепко стукнутый умбарским топором по черепу сотник легко впадает в ярость и становится совершенно неуправляем. Тогда, Гуфхат-Будух, разумеется, справедливо рассудил, что ему с таким чудом общаться не придется. Теперь же настало время оценить всю глубину собственных заблуждений на этот счет.

Пока гхул-кхан отчаянно соображал, что можно предпринять, и на всякий случай прикидывал в уме расстояние до парадного й’танга на драгоценной деревянной подставке, на смуглом лице его оппонента также отражалась напряженная работа мысли, словно что-то не давало ему покоя.

— Гул-кхан… — наконец, вымолвил Шаграт, — А при чем здесь вообще Зрачки Всевидящего Ока? С каких пор они следят за делами, не содержащими никакой государственной тайны, а?

— Зрачками они зовутся именно потому, — важно начал Гуфхат-Будух в излюбленном тоне покровительственной беседы, — что дело их — следить за всеми и вся. Поэтому все принимаемые решения, все происшествия и их последтвия так или иначе проходят через уллах-тхар’ ай…

— Угу, — его собеседник понимающе кивнул бритой головой. — То есть девчонку тоже станут допрашивать они?

— Безусловно. Как видишь, ты ничего не сможешь изменить.

— Ну отчего же? — черные с искрой, широко расставленные глаза Шаграта смотрели спокойно, и даже будто бы с легким сочувствием. — Это ты ничего не сможешь изменить. Ну, поговорят с ней Уллах-тхар’ай… а дальше? Что ты в итоге получишь? Окончательно свихнувшуюся девицу, вроде тех, что до конца жизни заикаются и сапоги на уши надевают? Умалишенную к делу не пришьешь, был крайний, да вышел. А ты так и останешься стоять там, куда сам себя загнал — в дерьме по колено. Подумай! Неужели сам, без Назгулов не в состоянии разобраться? Не достала тебя еще вся эта кодла?

Гуфхат-Будух бросил тоскливый взор в сторону подставки с оружием. Не успеть… Вот ведь вцепился, клещ полоумный… и вон не вышвырнешь. Подстраховался со всех сторон. Однако упоминание о Назгулах все-таки задело коменданта куда сильнее, нежели он старался показать. Мысли его волей-неволей потекли в ином направлении. О том, насколько мнящего себя центром мироздания Гуфхат-Будуха раздражала необходимость вечно плясать под дудку тайной стражи, говорить не приходилось. Итак…

— У меня есть одно предложение, — продолжил свои речи незваный пришелец, чем, кстати, поверг в смятение начавшего было строить планы Гуфхат-Будуха. У него даже мелькнула диковатая мысль, не владеет ли его собеседник даром вроде назгульего.

36

Комендант (черное наречие).