Страница 2 из 119
— А чего? Настоящая умбарская контрабанда… Крепкий, зараза.
— Ранхур… Придушу…
— Все-все, уже заткнулся! — примирительно заверил Ранхур, и, наклонившись к уху девушки, шепнул:
— Что пить не стала — хорошо. От жажды все равно не спасет, только отравы даром наглотаться; а как ветер переменится, гарь осядет, так и кашлять сразу перестанешь. Точно.
Он говорил так спокойно, так уверенно, что Шара с трудом узнавала того самого Ранхура, рагхун’учкуну, лопоухого волчонка-подростка, что боялся любого ручейка, будь тот в ширину больше локтя, а, впервые увидев глянцево-серую гладь Нурнена, долго хлопал глазами, пытаясь сообразить, что бы оно значило.
Шара улыбнулась, вспомнив, как ребята, смеясь, пытались объяснить: море, дескать, это такое место, где сплошь вода. Степняк с удовольствием ржал в ответ, совершенно искренне полагая, что его разыгрывают. И однажды, когда совсем допекли, пошел на берег, благо недалеко было, где с видом крайнего недоверия долго тыкал пальцем в воду и периодически подносил руку к глазам, подозрительно разглядывая капли. А когда прибой с тихим шорохом окатил его сапоги, то бедолага-новобранец, взвыв от страха дурным голосом, побежал прятаться за спину Хаграра, решившего на сон грядущий прогуляться по берегу… Да… Влетело им тогда обоим за самовольную отлучку, конечно… уллах’тагор, как давно это было! Теперь Ранхура-маленького «маленьким» называют больше по привычке, чем из-за некрупного телосложения, ибо, как выяснилось, рост меткости и прочим боевым качествам — не помеха. А уж оказавшись на родной земле, в невыносимо тяжелых для всех, но привычных для него самого условиях, Ранхур вел себя куда умнее того же Хаграра, который, кстати, выдул всю воду еще две ходки назад.
Короткий отдых не принес облегчения, после него стало только хуже. Кое-как построив с помощью угроз и зуботычин свою охающую сотню, Тхаруг повел их дальше сквозь пелену вулканического пепла, наползающего с северо-восточного склона ненавистной огнедышащей горы. Сейчас уже казалось невероятным, что в старину высеченные на каменных глыбах очертания вулканического конуса в трогательном обрамлении ветвей цветущей гонха’ран[3] считалась чуть ли не священным символом государства. Единственная огнедышащая вершина на континенте, и та — в пределах нашей родины… ага… Чего бы хорошего, почвы там плодородной или дождей побольше, так нет: пыль да пепел нам от нашей «национальной гордости», отрава одна… Пхут.
Каменистая пустыня щедро распахивала бредущим свои жесткие ладони. Казалось, ей нет конца, как не будет его у этого бесконечно долгого перехода. Задыхаясь в удушливых клубах испарений Ородруина, каждый мечтал оказаться сейчас подальше, где-нибудь на северном побережье Нурнена, там, где лучи тусклого мордорского солнца пробиваются сквозь темные клочья тумана, и в этом неверном свете покрытые солью берега кажутся краями гигантской ониксовой чаши. Нет, не надо, о таких вещах лучше даже не думать, а то еще домой захочется… Шар’ин-хур[4], ах-ха…
В пыльной буре проступил первый ориентир: негромкое журчание воды. Наконец-то… совсем рядом Моргарва, она же Моргай — единственная река Горгоротской равнины, что берет свое начало высоко в горах. А это означает, что они находятся на перекрестье путей: именно здесь Удун-Науру, Отвратный Тракт уходящий по правому берегу Моргая, пересекается с малозаметной тропой, что ведет налево, к перевалу. На картах у тропы было даже имя — Унгол-Наур, но этим названием мало кто пользовался, поскольку на реальной местности вместо четкой пунктирной линии была совершенно однообразная каменистая гладь. Ни следов от повозок, ни верстовых столбов, ни указателей не наблюдалось, и каждый проходящий здесь, придерживаясь общего направления, имел возможность петлять любым образом без риска заблудиться. Еще одна забавная особенность национального менталитета: в отличие от западных королевств, чьи столицы напоминают звезду, от которой во все уголки расходятся тракты-лучи, в нашей стране все дороги ведут… правильно, к символу нашей гордости — к Ородруину… Даже Отвратный Тракт, крупнейшая дорога Мордора, ведущая от самых Черных Врат, лиге на седьмой, в том месте, где мост через Моргарву соединяет пустыню и горы, разделяется надвое: прямо и на восток, к чернеющему в тумане кратеру.
Отупевший от двухдневного марш-броска отряд воспрянул остатками духа. Думать о том, что впереди еще пол-лиги и пара часов крутого подъема, никому не хотелось. Моргарва… наконец-то дошли… Уши, несколько дней подряд слышавшие лишь завывание ветра, шорох песка да хруст камней под ногами, с наслаждением внимали журчанию невидимого в тумане ручья, не сразу различив еще один звук… Стук копыт. Первым, забыв об усталости, насторожился Ранхур-маленький. Хм… Лошади в Мордоре — редкость. Всадники… несколько всадников. Отъявленный спорщик Хаграр открыл было рот, чтобы предложить степняку с его отменным слухом по цокоту угадать количество всадников, да так и замер. Ибо в рваных клочьях стелющегося по земле вулканического дыма проступил черный силуэт в доспехе и надвинутом на глаза капюшоне. Еще один… еще… Четвертый… пятый… леденящий страх окатил бойцов, чья-то трясущаяся рука поднялась в охранном жесте.
— Уллах-тхар… — раздался за спиной свистящий шепот.
Шара закрыла глаза, желая только одного: чтобы эти порождения ядовитого тумана исчезли поскорее. Даже не видя, она знала, что скрывают низко надвинутые черные капюшоны. Пустота… и горящий взор, полный смертной тоски и обессиливающего ужаса…
— Хасса, уллах-тхар’ ай! — гаркнул Тхаруг, выбрасывая в приветствии правую ладонь, но по затравленному взгляду и легкому дрожанию пальцев было очевидно: бывалому вояке сотнику страшно ничуть не меньше, чем его сжавшимся от страха подчиненным.
— Хасса… — прошелестело по рядам.
На Ранхура было жалко смотреть, он выглядел еще хуже, чем в день, когда ему пришлось-таки переходить реку вброд. Даже никогда и ничего не боявшийся Громила Уфтхак смотрел в землю, и серые губы гиганта, беззвучно шевелясь, возносили молитву духам предков.
Конь переступил копытами, и бойцы, вздрогнув, подались назад, точно трава на пронизывающем зимнем ветру. Многим стоило большого труда сдержать вопль ужаса, когда черная фигура в доспехе и тусклом венце подалась вперед и замерла, словно учуявший добычу стервятник. Смертельный обессиливающий страх обдал волной, кто-то, кажется, Ранхур, вцепился в ремень Шары, будто надеясь, что за чужой спиной можно укрыться от пронизывающего неживого взгляда, горящего тоской и злобой. Девушка так и не поняла, что за сила заставила ее открыть глаза и посмотреть в черную глубину капюшона Первого Назгула…
Время вытянулось струной, замкнулось в кольцо, стянулось в черный провал на месте лица — будто колодец в никуда. Только глаза. Она чувствовала, как в глубине невидимых глазниц мертвым серым пламенем тлеют искры зрачков. Прах и пепел… ненависть и усталость, отчаяние и равнодушие — все это, свитое в жгут, тугой как тетива, рванулось навстречу, проступая кровью из двух ледяных ран на несуществующем лице. И веки Шары свело судорогой, на ресницах повисли кали едко-соленой влаги.
— Бедный, — шепнула она. Кому? Насмерть испуганному парнишке-степняку или могущественнейшему из утративших дар смерти?
Страха не было, только острая непонятно тягучая жалость к созданию, имевшему прежде плоть и кровь. Созданию, разменявшему жажду жизни на бессмертие… бедный…
Повинуясь охватившему чувству, девушка сделала шаг навстречу, но в этот момент кто-то резко дернул ее за ремень.
— Стой! Куда… — это Хаграр.
— Не смотри… — две тяжеленные лапищи сгребли за плечи и потянули назад.
Уфтхак никогда не тратит время на бессмысленные слова. Проступившие слезинки мешали смотреть, орчиха моргнула, разрывая связь взглядов. В следующий момент Первый Назгул выпрямился в седле и дал коню шпоры. Черные скакуны, повинуясь приказу своих безмолвных седоков, прянули с места, мгновенно растворившись в тумане. Лишь удаляющийся цокот копыт да застывший навытяжку бледный Тхаруг оставались единственными доказательствами того, что Девятеро еще удар сердца назад были здесь.
3
Букв. «трава верной стали» (черное наречие) — род карликовой кустовой вишни, произрастающей на востоке Мордора. Время цветения — конец мая, небольшие темно-фиолетовые соцветия. Серый ствол покрыт шипами, кора имеет характерный металлический блеск — отсюда название.
4
Букв. «крылья памяти» (черное наречие) — тоска по родным местам, ностальгия.