Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 109 из 119

— Просто так в Башню ведь не заходят, а, воин? Это, в конце концов, не курильня, не чайхана, — вкрадчиво шепнула она, коснувшись его наплечника. — Твой плащ в пыли, ты пришел издалека и спешишь, но сам знаешь, что еще пару часов тебя готовы подождать. Пойдем в дом, я заварю чай, а ты расскажешь мне свою историю, идет?

Пару часов? Да конечно, ради всех духов Унсухуштана! Вслед за женщиной Шаграт нырнул в темноту дверного проема. Ее теплый запах пьянил бывшего участника харадского конфликта в сотни раз сильнее, чем пьянит в бою запах крови. Дырявая крынка так и осталась одиноко стоять на улице в центре замершего гончарного круга.

Они лежали в подобии гнезда из стеганных одеял возле маленькой жаровни в центре комнаты, где тлел пропитанный таингуром кусок пемзы. Тепла от жаровни было немного, то ли дело настоящий очаг и священная медвежья шкура возле него! Впрочем, им двоим и без очага было жарко. Мунуш — так звали орчиху — умялась на груди Шаграта, подложив под подбородок скрещенные пальцы, и вдобавок по-хозяйски забросила на его бедра свое колено. Перебинтованную руку Шаграт от греха подальше убрал за голову, а здоровой рассеянно поглаживал Мунуш вдоль хребта как настоящую кошку[85].

— Вот так я осталась одна из своего племени, — закончила орчиха свой рассказ. — К соседям идти не захотела. Не люблю быть второй. От моего стойбища до Лууг Бурза около двух нах-харума пути. Вот я и пошла потихоньку. Я так не могу, я хочу сама себе выбрать мужчину, и не на год — до следующего Сулху ар бана, а на всю жизнь! Чтобы к нему единственному привыкнуть и все.

— Нуу… — насмешливо протянул Шаграт. — А если он погибнет, такой единственный, тогда что станешь делать? Одна останешься от горя седеть?

— И останусь! — с вызовом откликнулась глиняных дел мастерица. — Все ж лучше, чем кого попало тащить к очагу, просто потому что он турнир выиграл…

— И если каждая женщина так станет делать, то мы очень быстро вымрем, — заключил сотник. — Потому что иметь семью и продолжить род повезет только кому-то одному из десяти мужчин. А остальное племя как же? Мы ведь не сухну, у которых на каждого мужика по бабе приходится!

— Это их жизнь, мне все равно, — надулась Мунуш. — Но у моих детей будет только один отец. А еще я буду по улицам без охраны ходить, работать себе в радость и торговать своими горшками на базаре тоже буду сама!

— Одна? — нахмурился Шаграт.

— Как видишь, — усмехнулась орчиха, откидывая с лица косицы. — Я не очень-то люблю следовать правилам.

— Да это я уж понял! — хохотнул Шаграт, кивая на сброшенный в углу ворох собственной одежды, поверх которого одиноко посверкивал сталью наплечник. — Когда увидел, как ты за железо-то спокойно хватаешься. Я в определенном смысле, тоже изгой, хотя мой клан жив и, уллах-тагор’ин глор, здоров. Но я не смог оправдать доверие Харт’ана Гортхара, я допустил ошибку, которую смыть можно только кровью…

— Опять кровью… — поморщилась Мунуш, касаясь его наколки под правой ключицей в виде Ока, что встает над морской волной — Как у вас все-таки все странно, у мужчин.

— … но сначала я решил обо всем сообщить лично Харт’ану Гортхару, — продолжал молодой сотник, не обратив внимания на ее реплику. — Именно лично, в конце концов, если он прикажет мне броситься на меч — я это сделаю, не сходя с места…

Он помолчал, свел и вновь расправил плечи, расслабляя криво сросшуюся спину:





— Кстати, скорее всего именно такой приказ от Него я и получу.

Комендант Кирит-Унгола говорил это без страха или сожаления. Отправляясь в Лууг Бурз после побоища в крепости и таинственного исчезновения ценного пленника, он с самого начала был готов смыть кровью позорное пятно на чести безупречного воина. И только желание еще раз послужить, еще хоть чем-то перед смертью пригодиться Отцу Ночного народа удержало от последнего в жизни удара его руку, не знающую ни промаха, ни жалости.

Орчиха нетерпеливо отмахнулась. Какая-то мысль заставила ее вскочить, покинув уютную живую лежанку.

— Когда-нибудь однажды я сама стану хар-ману, — Мунуш посмотрела в черные глаза своего любовника. — У меня будет свое собственное племя, свой клан. Ты… ты согласен будешь… ты согласишься принять копье вождя этого племени? Моего племени?

— Хм… хорошая же из тебя выйдет хар-ману с твоим отношением к правилам! — улыбнулся Шаграт, обнимая ее и касаясь носом волнистой челки. Мунуш в шутку зашипела, как рассерженная кошка и несильно укусила его за подбородок.

Кувшин он пообещал забрать на обратном пути. Мунуш заверила Шаграта, что к его возвращению дырка в посудине будет замазана, а сама посудина — как и полагается, расписана цветной глиной и обожжена в печи. Странно, но женщина была отчего-то твердо уверена, что из Башни ее любовник вернется живым.

— Ты меня еще переживешь! — со смехом крикнула будущая хар-ману вослед Шаграту, поднимающемуся вверх по узкой улочке ремесленного квартала туда, где над нагромождениями волнистых и ноздреватых, словно бы оплавленных огнем крыш, царила черная остророгая пирамида Башни с пылающим Оком. Сотник цыкнул зубом, не слишком веря в подобное предсказание, и прибавил шаг. Ему хотелось поскорее покончить с неизвестностью.

Вот и Площадь Ока, огромный девятиугольник, сверкающий драгоценным обсидианом, привезенным со склонов Огнедышащей Горы и стоивший жизни не одной сотне рудокопов. Девятиугольные плиты были пригнаны друг к другу так плотно, что между ними нельзя было бы просунуть даже кошачью шерстинку. Черная поверхность вулканического стекла отражала небо и парящее в нем алое Око, бросая тревожные красные блики на лица и доспехи солдат почетного караула у входа в Башню. Все точно так же, как и много лет назад — подумалось Шаграту, даже караульные, кажется, с тех пор не поменялись. Впрочем, разглядеть черты их лиц в прорезях украшенных волчьими хвостами шлемов не представлялось возможным. Знал Шаграт точно одно: почетная обязанность охраны покоев Отца Ночного народа с незапамятных времен войн с Великими Уллах и по сию пору возложена на старейший из ныне живущих кланов иртха: клан Красного Волка. В свете Ока мех хвостов на шлемах стражи, действительно, казался ярко-красным как закатное небо.

По внешней стороне площадь кольцом окружала вороненая стальная цепь, натянутая меж девятью каменными столбами. Цепь эта на первый взгляд не была неприступной преградой: в середине меж двух соседних столбов она провисала почти до земли, и через нее без труда перешагнул бы даже ребенок. Но желающих перелезть через ограду и, к примеру, покататься вокруг Башни на полированном камне как на льду отчего-то не находилось, и дело было совсем не в молчаливой страже у ее стен. Просто никому в здравом уме не пришло бы в голову без нужды или из озорства приблизиться к острорёброй громаде Башни. У Шаграта такая нужда была, и он, спокойно перешагнув через цепь, двинулся по направлению к стражникам.

Подкованные сталью форменные сапоги сотника с уверенным цоканьем ступали по плитам площади. Самому Шаграту этот звук внезапно показался возмутительно громким, и он как-то внутренне сжался от неприятного ощущения в загривке. С каждым шагом это ощущение возрастало, мозг отзывался на него волнами смутной тревоги и чувства вины. К стенам Башни никогда и никого не боявшийся дзаннарт-кхан приблизился медленно, ощущая себя уже полнейшим ни к чему не годным ничтожеством.

Башня была древней, намного древнее опоясывающих площадь каменных столбов. Казалось, ее никогда не касались руки строителей, а вся она в своем теперешнем виде, рассекая острыми ребрами скалу, сразу вышла из горных недр как младенец из материнского чрева, как клинок из ножен. Над слагавшим ее материалом не имели власти могучие силы вулкана: за сотни лет ни единой поры или раковины не появилось на ее теле, ни единый скол не нарушал бритвенную остроту стыков ее безупречных граней. Ни резьбы, ни украшений, и… ни единого намека на окна или двери. Шаграт помнил об этом еще со времен прошлого посещения и ничему не удивлялся. Поэтому он просто поприветствовал жестом почетный караул, зубами стянул со здоровой руки перчатку и приложил ладонь к стене на уровне глаз. Сверток с кольчугой и мечом, конфискованными у пленного недомерка, он сунул подмышку.

85

Женское имя «Мунуш» в буквальном переводе означает «кошка».