Голос Вессема. Радиомолчание

В конце концов, посадили меня за это.

– Что именно ты сделала?

– Избила его, – я вспомнила звук, с которым мой ботинок врезался в лицо Марко, и испытала мгновенное удовольствие, – и наставила пистолет. В этот момент меня и арестовали.

Второй, неизвестный мне наблюдатель снова сказал что-то шепотом – я разобрала только слова «агрессия», «лимбическая система», «дофамин», «не так уж плохо».

– Есть ли вещи, о которых ты бы не хотела никому не рассказывать? Какие-то мысли, которыми ты предпочитаешь не делиться?

Я едва не подавилась воздухом. И что мне отвечать? Почему она вообще спрашивает – думает, я маньячка, или что? Надо ответить нет, но что, если она увидит на своем экране, что я вру? А если я отвечу да, и она спросит, о чем именно я думаю?! Впрочем, выбора у меня, кажется, нет.

– Да, бывают.

Повисла пауза, но к этой теме женщина почему-то больше не вернулась.

– Давай теперь поговорим о том, что случилось в том заброшенном городе. Расскажи, с кем ты туда ходила.

– С братом, – ответила я и вцепилась ногтями в ладони, оставляя царапины. Тоска по Коди сейчас, когда он был совсем рядом, чувствовалась острее, чем когда-либо.

– Он тоже вдохнули нейротоксин?

– А? – переспросила я.

Мне требовалось время, чтобы что-то придумать, и я решила изобразить дуру.

– Нейротоксин. Газ, после которого тебе стало страшно.

– А, это… Коди точно вдохнул. То есть, я после этого его не видела… – Я закусила губу. Не знаю, что она сейчас видела на своем мониторе, но я вдруг вспомнила боль, которую непрерывно чувствовала в тюрьме, и как спрашивала Нико, знает ли он легкий способ покончить с собой, и словно пережила все это заново. Я сделала несколько глубоких вдохов. – Извините. Я по нему очень скучаю.

Снова раздался шепот, но термины, которыми обменялись собеседники, мне ни о чем не говорили. «Гипоталамус», «премоторная кора», «индуктор», «триггер», «надо проверить на сенскане»… Черт его знает, хорошо это для меня или плохо.

– Зачем именно вы туда ходили?

– Ну, знаете, мы тогда остались без работы, – сказала я. – Вот и пошли. Мы там уже бывали раньше, там же все брошенное, можно что-то взять. Правда, потом все пошло по… Плохо, короче, пошло. Я даже толком не помню, что там дальше было. Пришла в себя – а я уже в полиции.

Ни слова лжи, поздравила я себя.

– Короче, после этого меня уже никуда на работу не брали. Хотя вот вы же видите – я не виновата. Как я могу быть виновата, если я надышалась этой штуки, да?

Я замолчала, вслушиваясь в шепот – мои собеседники опять обменивались фразами.

– …эмоциональная лабильность, – услышала я голос, но не поняла, чей именно.

– Конечно, с таким процентом поражения, – ответил второй.

Шепот стал еще тише. Я лишь понимала, что они спорят, но вот о чем?

– Реталин, расскажи о твоем первом воспоминании, – раздался вдруг мужской голос.

– Э-э, – сказала я, чтобы потянуть время, – что? Это кто?

Акцент у него был странный. Словно он не говорил, а дрова рубил.

– Меня зовут доктор Ланге. Твое первое воспоминание.

– В каком смысле – первое? Первое пришедшее в голову?

Мне в голову немедленно пришел наш поцелуй с Ди, а следом – мысль о том, что они там на экране, может, даже картинку видят, и я принялась усиленно вспоминать, как Эме однажды стошнило на нашего математика.

– Нет, первое – это самое раннее. Самое первое, что ты о себе помнишь.

– Ну… – задумалась я.

Что они хотят от меня услышать? Для чего ему вообще это нужно знать?

Внезапно мне стало все равно. Что тут вообще можно соврать, если я перед ними – как на ладони, и при этом даже не понимаю, зачем он это спрашивает.

– Когда Коди – это мой брат – вернулся из больницы. Его долго не было. Не знаю, чем он болел, воспаление чего-то там, но от лекарств, которыми его лечили, он оглох, а потом вообще перестал говорить. Когда он вернулся, бабушка сказала, что он нас больше не слышит и не понимает, что я не смогу с ним разговаривать. – Я задумалась, пытаясь подобрать слова. – Но это была неправда. Я все равно понимала, что он хочет сказать. И могла ему объяснить, что говорили остальные. И тогда я решила, что должна быть его переводчиком. Вот. Это самое раннее, что я помню. – Я помолчала. – Потом мы все, конечно, выучили жестовый язык, и стало проще, – добавила я зачем-то.

Снова повисла пауза.

Едва слышным шепотом доктор Ланге спорил о чем-то с женщиной (интересно, кто она все же такая), и они повышали и повышали голоса, пока я не услышала раздраженное:

– А у нас что, медиаторов слишком много?

– Но локус, – сказала женщина, а мужчина перебил ее:

– Тем лучше, меньше будет думать, – и они снова перешли на шепот.

Наконец они пришли к какому-то соглашению, и крышка моего саркофага поднялась.

– Выходи, Реталин, – сказала женщина. – Можешь одеться. Сейчас еще один маленький тест и все.

– Так вы меня не отправите обратно за то, что я сидела в тюрьме?

Она улыбнулась своей фирменной улыбкой и ничего не ответила. Датчики с моей головы она тоже снимать не стала – наоборот, добавила новых куда-то в район затылка.

– Садись вот сюда, – она указала на кресло, рядом с которым на стене был закреплен темный монитор. – Давай руку.

Я послушно вытянула руку, и она тут же перетянула ее жгутом выше локтя. Я вдруг заметила бейдж на ее рубашке: «Д-р Сагитта Эйсуле» и ниже буква S.

Подошел доктор Ланге – это был немолодой мужчина с прозрачными голубыми глазами и сединой в рыжеватых волосах. Пока доктор Сагитта Эйсуле втыкала иглу мне в вену, он подобрал провода, свисающие с моей головы, и подключил к чему-то за моей спиной, а потом резко, одним движением, пристегнул мои руки к креслу. Я дернулась, но вовремя остановилась, ничего не сказав – нельзя протестовать, как бы страшно мне ни было, даже если кажется, что с этого кресла я не встану уже никогда, останусь в нем, как те Измененные в подвале лаборатории Вессема. Наверное, и вопросов лучше не задавать.

Дыши, сказала я себе. Все в порядке. Это ради Коди.

Я перевела взгляд на Сагитту Эйсуле. В шприце, который она положила на стол, были остатки ярко-алой жидкости. Я смотрела, не отрываясь.

Нет смысла возмущаться. Я подписала «Информированное согласие» и разрешила им делать со мной все, что вздумается.

– Не волнуйся, Реталин, – сказал вдруг доктор Ланге. – Это просто еще один тест.

Приборы за моей спиной издавали какое-то чириканье. Кресло вдруг едва заметно качнулось.

Дыши, продолжала я уговаривать себя, дыши, вдох на четыре, выдох на три. Ты справишься, все будет хорошо.

Я представила, что держу Коди за руку.

– Выбери одну точку и смотри на нее, – сказала доктор Эйсуле.

Голос был искаженным и глухим, словно я слышала его через ватное одеяло. Я послушно уставилась на оружие в кобуре сержанта Хольта, но оно тоже как-то странно расплывалось. Что они мне вкололи? А если у меня на это аллергия?!

Дышать стало сложнее, воздух сделался густым и входил в легкие тяжело. Я попробовала запрокинуть голову, и мир вокруг заколебался, пошел волнами, а потом вдруг окрасился зеленоватым. Я заморгала, и глаза начало щипать.

Я под водой, поняла я вдруг, и мгновенно задержала дыхание. Они посадили меня в какой-то чертов аквариум. Забыв о требовании смотреть в одну точку, я теперь отчаянно вертела головой. Оба доктора – мужчина и женщина – стояли поодаль, и через зеленоватую колеблющуюся муть я даже не могла разглядеть их лиц, только белые халаты.

Помогите, хотелось мне крикнуть. Я же тону, тону, вы что, не видите?! Освободите меня, отстегните чертовы фиксаторы!

Легкие уже горели огнем, я сдерживала дыхание из последних сил. От моего рта поднимались пузырьки отработанного воздуха.

Неожиданно я встретилась глазами с сержантом Хольтом. Наверное, на моем лице была паника, потому что взгляд его вдруг смягчился. Мне показалось, что еще немного – и он мне ободряюще кивнет. Я с отчаянием уставилась на него – ну же, давай, подойди ко мне, разбей стекло! – но он все так же стоял у двери, не двигаясь.