Огненный омут

Когда драккар[5] причалил и стукнулся бортом о бревенчатый настил длинной пристани, конунг Ролло легко подхватил невесту на руки и спрыгнул со своей драгоценной ношей на причал. Все его движения были уверенными, двигался он удивительно легко. И все же Эмма на миг испугалась, охнула и, зажмурив глаза, крепко обвила его шею. Но Ролло лишь улыбнулся и легко понес ее по сходнями. Толпа довольно загудела и разразилась криками ликования, когда он вместе со своей ношей повернулся к ним и громко выкрикнул приветствия. В воздухе стоял шум и лязг оружия, когда воины по старинному обычаю ударяли мечами по щитам, выражая свое одобрение происходящему.

Эмма счастливо смеялась, болтала ногами, разглядывая людную пристань. Правда, на миг улыбка застыла на ее губах, когда она бросила взгляд на сиявшие кресты церкви близ дворца епископа на острове посреди Сены. Она согласилась стать женой языческого правителя Нормандии по его варварскому обряду, без венчания у алтаря, и поэтому колокола христианских храмов молчали.

– Что с тобой, Птичка? – участливо спросил Ролло, увидев, как облачко грусти тенью проскользнуло по челу его невесты. – Разве ты не счастлива?

«Я не выполнила то, что от меня ждали, и не спасла душу Ролло от геенны огненной! Однако, видит Бог, никто не убедил меня, что я рано или поздно не настою на своем».

Она ничего не ответила, а тряхнув своими роскошными волосами, нежно приникла к груди Ролло.

– Как я могу быть несчастной, когда я с тобой, мой Ру!

Она широко улыбнулась. Эмма выглядела счастливой даже тогда, когда узнала, что ее духовный наставник, епископ Франкон Руанский, не явился на свадебный пир, хотя и числился среди приглашенных. Этим он явно подчеркивал свое недовольство языческим союзом правителя Нормандии. И хотя епископ устно сослался на уважительную причину – тяжелый приступ подагры – и даже прислал своего помощника приора Гунхарда, но на самом деле было ясно, что это только предлог и на самом деле преподобный отец не так болен, как хотел показать.

Когда вечером молодой приор Гунхард вернулся из дворца нормандского правителя, епископ ожидал его сидя в кресле перед небольшим складным столиком. Перед ним покоилась роскошная, оправленная серебром и инкрустированная драгоценными камнями книга Евангелия.

Приор Гунхард скромно остался стоять у порога, а епископ словно не замечал его, погрузившись в чтение. Наконец он негромко прочел:

– Придем, поклонимся и припадем, преклоним колена перед лицом Господа, Творца нашего. Ибо он есть Бог наш, и мы – народ паствы Его и овцы руки Его.

Он прикрыл глаза, немного склонил голову, будто приглашал собеседника разделить наслаждение откровением только что прочитанного Псалма.

При слабом освещении светильника было видно, что преподобный Франкон был благообразным, тучным мужчиной с наметившимся двойным подбородком, утопавшим в меховой опушке роскошной фиолетовой сутаны. Его темные с проседью волосы были коротко острижены, сквозь них на затылке просвечивали складки жира. Однако на расплывшемся лице острым умом светились темные глаза, а надменно поджатые губы выдавали натуру сильную и не привыкшую к поражениям… Руки епископа были слишком тонкими, унизанные перстнями длинные пальцы изящно перебирали зернышки агатовых четок.

– Итак, сын мой, ты прибыл с языческого пира, на котором христианская принцесса вступила в греховную связь с язычником Роллоном.

Гунхард согласно кивнул темноволосой головой. Лицо у этого приора было непримечательное, бесцветное, но не глупое. Он стоял перед Франконом, скромно опустив глаза, спрятав кисти рук, в широкие рукава темной сутаны, всем своим видом демонстрируя покорность и смирение.

– Отпустите мне грех, ваше преосвященство, – произнес он на превосходной латыни. – Сейчас пост, а эти нехристи вынудили меня есть скоромное, пригрозив, что иначе будут гонять меня хлыстами по залу, как дикого пса.

Епископ постарался спрятать в уголках полных губ улыбку. По привычке пожевав ими, строго сказал:

– Так, значит, во дворце язычника Ролло идет настоящая оргия? Этого и следовало ожидать… Что ж, было бы удивительно, если бы сейчас, когда эти двое смогли наконец соединиться, что-то могло омрачить их радости. И Эмму даже не огорчает то, что ее союз с язычником не будет признан ни одним из христианских соседей норманнов!

Гунхард начал отвечать словно бы нехотя. Да, пир у язычников удался на славу – много браги, вина, сладкого сидра, а еще целые горы мяса, рыбы, колбас. Да и весь город сегодня пирует, везде шум, веселье.

Франкон чуть повел подкрашенной бровью. Что в городе буйствует праздник, он знал и без помощника: крики, хохот, пение долетали даже до его уединенного покоя. В схваченном частым переплетом окошке отражались отсветы праздничных костров. И хотя приор Гунхард старался выказать свое осуждение подобного непотребного буйства в святой пост, но сам-то он задержался на пиру куда дольше, чем ему наказал епископ.

– Что ты скажешь о самой невесте Роллона? – напрямую спросил Франкон.

– Она выглядела счастливой и веселой. Но мне становилось не по себе, когда замечал, какими плотскими взглядами обмениваются они с Роллоном. Она явно рада этому союзу с язычником. А ведь в этой женщине течет царственная кровь Каролингов.[6]

Не будь Гунхард в подпитии, он не произнес бы так неосторожно последней фразы, ибо родство Эммы с королем по-прежнему держалось в тайне. Однако Франкон сделал вид, что ничего не заметил, и вновь стал расспрашивать приора о свадьбе. Тот охотно поведал, как восхитительно пела новобрачная о просьбе собравшихся, какой дивный голос у нее голос. Гунхард даже описал наряд невесты – зубчатый венец, роскошное платье из малинового шелка с золотым шитьем.

Франкон кивнул.

– Да, да. Это платье некогда преподнес Эмме ее дядюшка герцог Роберт. Прискорбно понимать, как обманулась в своих надеждах высокородный родич Эммы, надеявшийся отдать Роллону руку племянницы с условием, что этот союз состоится по христианскому обряду.

– Клянусь благостным небом, – вздохнул Гунхард, – но если бы вы видели, с какой охотой сегодня пила эта женщина брачный кубок с Ролло, как смеялась, когда он надевал ей на руку свадебный браслет – вы бы не рассчитывали более на том, что Эмма вынудит этого варвара вступить в купель. Увы, родственница Робертина и Каролингов отныне стала его языческой шлюхой, а там и матерью его выродка, бастарда. Она – зло, которое несет с собой каждая женщина со времен праматери Евы. И ни вы, преподобный отец, ни сиятельный Робертин не могут отныне надеяться, что она захочет помочь вам в вашей святой миссии – привлечь этих язычников в лоно святой матери Церкви.

В глазах Гунхарда загорелся фанатичный блеск. Франкон же, наоборот, поник. В душе он все же симпатизировал как этой рыжей девушке, так и ее избраннику Ролло. Но увы, теперь и в самом деле сей языческий союз не будет признан ни в одном из окружающих их христианских княжеств.

– Нам остается лишь уповать на время, – смиренно возвел он очи горе. – Мы все во власти Божьей… И кто знает, может, Эмма Птичка достаточно крепка в своей вере, и все же постарается спасти душу язычника Роллона. Ибо – видит Бог! – он достоин этого.

Весь остаток ночи преподобный Франкон долго и самозабвенно молился.

Через несколько дней, как раз во время празднования Пасхи, Эмма все же навестила своего духовного отца в его дворце на острове посреди Сены.

Епископ уже знал, что, став правительницей, Эмма совершила много достойных христианки дел: пожертвовала драгоценности из свадебных даров на ремонт церквей в Руане, выпросила у Ролло право устроить богадельню при строящемся монастыре Святого Годара. Она даже уговорила мужа посетить службу в христианском храме. И хотя какое-то время Ролло следил за богослужением, но потом начал зевать, а в самый ответственный момент, когда все опустились на колени, а Франкон поднял просфору, символизирующую Агнца, под сводами раздалось мерное позвякивание шпор о плиты собора – это Ролло, устав от церемонии, покинул храм.

5

Драккар – длинная ладья викингов.

6

Каролинги – королевская династия, правившая во Франции с 751 года.