Страница 19 из 36
Трижды Карягину по ходу дела пришлось высылать партии егерей очистить придорожные холмы, на которых персы пытались закрепиться. Эту горсть стрелков в рассыпном строю водил будущий «кавказский Суворов» – майор Петр Котляревский. С приказаниями ему и с донесениями от него туда-сюда мотался под персидскими пулями бесстрашный поручик Матвей Павленко.
Так, с боем, отряд двигался шесть часов – четырнадцать долгих нескончаемых верст.
К вечеру 7 июля к авангарду Пир-Кули-хана начали подтягиваться главные силы, и Карягину пришлось укрепиться в районе Аскерана на берегу речки Каркарчай (урочище Кара-агач-Баба). Неподалеку он усмотрел высокий курган, на котором находилось старое татарское кладбище. Такую выгодную позицию надо было захватить любой ценой.
Прорваться к кургану удалось, на удивление, легко.
– Какое-то время мы здесь продержимся! – удовлетворенно рассматривал в трубу окрестности Каркарчая Карягин.
На вершине кургана прямо среди могил составили в ряд повозки, между ними поставили пушки. Успели даже выкопать неглубокий ров вдоль линии обороны.
Так как Шуша находилась всего в каких-то 25 верстах, Карягин был уверен, что мог бы пробиться туда. Но к этому времени было перебито уже много лошадей. Их не хватало для перевозки раненых, так как раненых была уже треть отряда. Поэтому полковник решил держаться на кладбище до тех пор, пока из Шуши не подойдет майор Лисаневич с его шестью ротами. «Пренебрегая многочисленностью персиян, – писал он в тот же день Цицианову, – я проложил бы себе дорогу штыками в Шушу, но великое число раненых людей, коих поднять не имею средств, делает невозможным всякую попытку двинуться с занятого мной места».
В этот же день Карягин послал Лисаневичу требование бросить Шушу и идти на соединение с ним. Гонец до Лисаневича добрался, но тот в силу тяжелейшей обстановки выполнить приказа Карягина так и не смог.
В тот же вечер Пир-Кули-хан, поняв, что проворонил русских, начал штурмовать лагерь Карягина. Эти атаки с перерывом продолжались в течение трех часов до самой ночи. Отбивались картечью и ружейным огнем.
Из рапорта полковника Карягина князю Цицианову от 26 июня 1805 года: «Майор Котляревский три раза был командирован мною для прогнания бывшего впереди и занимавшего возвышенные места неприятеля, прогнал сильные толпы его с храбростью. Капитан Парфенов, капитан Клюкин во всем сражении, в разных случаях были посылаемы мною с штуцерниками и поражали неприятеля с неустрашимостью».
Понеся большие потери, Пир-Кули-хан уже в темноте отвел свои отряды на высоты вокруг лагеря.
Утром следующего дня к месту боя прибыл Аббас-Мирза, который немедленно возобновил атаки, которые были уже более массовыми и ожесточенными. Теперь персы набегали волнами, одна за другой, как морской прибой. Едва откатывалась одна волна, следом уже шла вторая и третья. Правда, до штыков так и не дошло, как и прежде, наши отбивались картечью и ружейным огнем. При этом орудийные стволы раскалились от пальбы так, что Карягин серьезно опасался, что их разорвет ко всем чертям. Потери нападавших были огромны. Все пространство вокруг старого кладбища было завалено мертвыми и умирающими. Но серьезные потери были и у нас. Одновременно с атаками персы поставили неподалеку четыре батареи фальконетов, которые теперь осыпали защитников холма горячим свинцом. К вечеру из строя убитыми и ранеными выбыло уже больше сотен егерей, а атаки все продолжались и продолжались…
Уже в сумерках Аббас-Мирза отвел войска на отдых, и егеря получили некоторую передышку.
Оценив свои потери, Аббас-Мирза впал в уныние и свой пыл поумерил. А потому весь следующий день ограничивался приведением армии в порядок и обстрелом нашей позиции из фальконетов. Где-то после полудня предложил он Карягину и почетную капитуляцию, которая была, разумеется, немедленно отвергнута.
– Вся моя надежда на карабахского хана, который присягнул на верность России, – сказал Карягин Котляревскому. – Если он вместе с Лисаневичем двинется на Аббаса-Мирзу, то нам сразу станет легче.
– Я на помощь хана не надеюсь, не тот расклад сил сейчас, чтобы он держал нашу сторону! – ответил тот и был недалек от истины.
К этому времени коварный Ибрагим Халил-хан уже изменил своему слову, и его старший сын с карабахской конницей находился в стане персов.
Об измене карабахского хана знал Цицианов, но и он мало что мог в данном случае сделать. Лишь послал прокламацию в Карабах, но не к тамошним татарам, а к армянам: «Неужели вы, армяне Карабаха, доселе славившиеся своей храбростью, переменились, сделались женоподобными и похожими на других армян, занимающихся только торговыми промыслами… – писал Цицианов. – Опомнитесь! Вспомните прежнюю вашу храбрость, будьте готовы к победам и покажите, что вы и теперь те же храбрые карабахцы, как были прежде страхом для персидской конницы».
Впрочем, толку от этой прокламации не было никакого, как и надежд на помощь из Шуши, где, окруженный со всех сторон, батальон Лисаневича уже сражался с изменником ханом.
На третий день противостояния Аббаса-Мирзы и Карягина, желая ускорить развязку, персы отвели от русского лагеря воду и усилили артиллерийский обстрел. С этого момента положение отряда стало совершенно невыносимым, а потери росли с катастрофической быстротой. Сам Карягин к этому времени был уже контужен три раза в грудь и в голову, а также ранен навылет пулей в бок. Большинство офицеров также было ранено, а после проведенной переклички выяснилось, что годных к бою егерей осталось не более полутора сотен. Ко всему этому прибавлялась нестерпимая жажда и испепеляющее горное солнце.
Ближе к вечеру Карягин собрал офицеров.
– Вы и сами видите, господа, дело наше плохо, – начал без обиняков. – Половина из нас уже перебита. Еще один день такой обороны – и в живых не останется никого. А потому будем делать вылазку в стан врага, чтобы поколебать его решимость.
Два десятка егерей во главе с поручиком Ладинским Карягин определил для уничтожения батарей фальконетов.
Петя Ладинский был всеобщим любимцем. Его обожали и офицеры, и солдаты. Еще бы, такого веселого и остроумного человека надо было поискать! Ладинский никогда не унывал и не впадал в уныние. Всякий рассказ он умел украсить хорошим анекдотом, для каждого у него всегда была припасена хорошая шутка. Ну, а ко всему происходящему вокруг всегда относился с долей комизма.
Карягин иногда для виду напускал на себя строгость и одергивал шутника, но делал это скорее по долгу службы. В кругу других полковых командиров он не раз говорил:
– Мой Петя Ладинский своим задором целой роты стоит! С ним солдаты одним махом и к черту на рога взберутся!
Едва стемнело и в неприятельском лагере стих шум, Ладинский скомандовал своим охотникам:
– Ребята, слушай команду: крестись, и вперед, с Богом!
В стремительной дерзкой штыковой атаке егеря Ладинского овладели всеми четырьмя батареями на Аскерани, принесли с собой захваченные фальконеты и воду.
«Я не могу без душевного умиления вспомнить, – рассказывал впоследствии сам Ладинский, – что за чудесные русские молодцы были солдаты в нашем отряде. Поощрять и возбуждать их храбрость не было мне нужды. Вся моя речь к ним состояла из нескольких слов: «Пойдем, ребята, с Богом! Вспомним русскую пословицу, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, а умереть же, сами знаете, лучше в бою, чем в госпитале». Все сняли шапки и перекрестились. Ночь была темная. Мы с быстротой молнии перебежали расстояние, отделявшее нас от реки, и, как львы, бросились на первую батарею. В одну минуту она была в наших руках. На второй персияне защищались с большим упорством, но были переколоты штыками, а с третьей и с четвертой все кинулись бежать в паническом страхе. Таким образом, менее чем в полчаса мы кончили бой, не потеряв со своей стороны ни одного человека. Я разорил батарею, набрал воды и, захватив пятнадцать фальконетов, присоединился к отряду».