Страница 26 из 33
Некоторые опасения всплыли на поверхность до отъезда из деревни Лоусона. Возможно, утром 25 марта Джон Проктер, шестидесятилетний владелец таверны и фермер, разговорился с мужем Мэри Сибли. Проктер остановился пропустить кружку-другую по пути в город, где собирался подхватить свою служанку Мэри Уоррен, которая скоро станет одним из самых необычных свидетелей обвинения. Человек откровенный, серьезный и прямолинейный, Проктер не выносил всех этих историй про колдовство. Он бы скорее заплатил Мэри, прорычал он, чем позволил ей прийти на слушание. Почему? – удивился Сибли. У Мэри тоже были припадки, объяснил пожилой человек, но он быстренько с ними разобрался: велел ей сидеть за веретеном и пригрозил, что побьет ее, если она снова вздумает шалить. Теперь она устраивала свой дурацкий спектакль, только когда его не было поблизости. Он собирался «вышибить из нее дьявола» [20] – и частично преуспел: Мэри вскоре предположит, что девочки притворяются. Если эти симулянтки намерены продолжать в том же духе, сообщил Проктер своему потрясенному собеседнику, то все местные жители в итоге окажутся обвиняемыми в колдовстве. Девчонок надо повесить! Как и подобает бдительному гражданину, Сибли передал этот бред слово в слово своему пастору.
Наутро после громкого ухода со службы Сары Клойс зять Ребекки Нёрс, тридцативосьмилетний Джонатан Тарбелл, пришел в дом к Томасу Патнэму. У него имелось несколько вопросов к женской половине семейства. Допросы и рассказы о допросах стали таким частым явлением в салемской деревне, что непонятно, когда там успевали готовить обеды. В доме, набитом доброхотами и маленькими детьми, Тарбелл спрашивал Патнэмов: Энн-младшая была первой, кто назвал его тещу? В конце концов, девочка вначале лишь обратила внимание, что ее мучительница – бледная женщина, сидевшая на скамье ее бабушки. Она ее не опознала. Мерси Льюис, служанка, ударившая призрака, защищая юную Энн, подтвердила, что на Ребекку Нёрс первой указала Энн-старшая. В свою очередь, Энн-старшая заявила, что это сделала Мерси. Похоже, никто не желает брать на себя ответственность, заметил Тарбелл. В тот же день группа молодых людей обсуждала новые обвинения, выпивая в заведении Ингерсола. Несколько пострадавших девиц были тут же. Вдруг одна из них закричала, что жена Проктера, Элизабет, находится в комнате. Она ведьма. Ее следует повесить! Тогда один из парней, заявив, что он ничего такого не видит, обвинил девицу во лжи. Жена Ингерсола тоже ее отчитала: это не смешно. Юная особа сказала, что оговорилась, и сделала весьма сильное признание: она так поступила ради «развлечения, у них должны быть какие-то развлечения» [21]. В тот же день двое молодых людей, помогающих ухаживать за пострадавшими Патнэмами, рассказали: они слышали, что семейство приписывало эти слова, сказанные в таверне, девятнадцатилетней Мерси Льюис.
Вскоре после этого Лоусон вернулся в Бостон и начал писать отчет о пришествии дьявола. Он пропустил пост в четверг 31 марта, который фермеры провели в молитве за пораженных. Весь следующий месяц обвинения так и летали по деревне и за ее пределы, и количество их неумолимо росло. В марте были обвинены пять ведьм. В апреле будут обвинены двадцать пять. Следующее слушание бостонский магистрат проведет уже перед более многочисленной публикой и в более комфортабельной молельне Салема. В числе первых арестованных новой волны будут Сара Клойс и Элизабет Проктер.
Отчет Лоусона о салемских ведьмах был опубликован почти сразу же после написания – 5 апреля. Такую тягу к изложению событий на бумаге можно объяснить не только активностью предприимчивого книготорговца, хотя Бенджамин Харрис именно таким и был (он разрекламировал десятистраничный памфлет как рассказ очевидца о «загадочных нападениях из ада») [22]. Эта тяга являлась типично пуританской склонностью, рефлексией буквально и логически мыслящих людей, бесконечно ищущих, помешанных на выявлении причинно-следственных связей. Святое Писание обеспечивало твердую основу законодательству Новой Англии и служило его главным текстом: здесь можно было отыскать все ответы. Человек находил здесь подкрепление, восстанавливался и обновлялся с помощью пассажей этого текста, известных всем и каждому. Столкнувшись с моральной или практической дилеммой, вы могли обратиться к любой священной странице [23]. В то же время Бог был молчалив и раздражающе непостижим. Разгадывать его волю, расшифровывать его послания – все это и составляло дело жизни пуританина, пытавшегося понять ужасную, непроходимую тайну самых темных глубин своей веры: человеку еще до рождения суждено либо спасение, либо проклятие – так к какому лагерю принадлежу я? Эта загадка не давала пуританину расслабиться, он постоянно смотрел внутрь себя, непрестанно беспокоился. Задолго до своих мартовских тезисов Лоусон уже был ревностным, беспощадным исследователем, компульсивным самокопателем.
Постоянное наблюдение стояло во главе угла всего предприятия, шла ли речь о небесах, самом себе или соседях. Это слово фигурировало во всех церковных документах. Пастор обязательно был еще и стражем, и смотрителем [24]. Все вместе прихожане объединялись в одно «священное наблюдение» друг за другом. Мало что проходило незамеченным, как неизбежно узнавала пара, у которой ребенок появлялся через пять месяцев после свадьбы. Так что у деревенских имелись все причины фыркать с недоверием, когда их пытались уверить, что никто не видел, как в салемском городском порту причаливал корабль. Все находилось под наблюдением: кроме смотрящих за изгородями и пшеницей, община также содержала специальную команду десятников. Десятник наблюдал за семьями и тавернами, куда вмешивался, если вино лилось слишком бурным потоком (правда, рисковал при этом получить по голове стулом или железной подставкой для дров). Он являлся налоговиком и служащим полиции нравов, стражем порядка и информатором. Он проверял любого, кто выходил на улицу после десяти часов вечера. Он поощрял домашние уроки катехизиса и ловил сыпавшиеся с балкона молельни орехи. Он следил за передвижениями индейцев, а также, по воскресеньям, за уклонявшимися от обязанностей прихожанами. Городской проверяющий сам дважды в неделю подвергался проверкам. Безопасности слишком много не бывает, и незащищенный народ – разместившийся на неудобном краешке непредсказуемой дикой земли и напряженно щуривший глаза в темноту своих гостиных, в глубину лесов, в неприветливые души сограждан – очень хорошо это знал.
Спасение зависело от добродетели общины в целом – вот почему Мэри Сибли и Иезекиль Чивер извинялись перед всей деревней, вот почему нерешительность в выявлении ведьм могла сойти за содействие дьяволу. «Если сосед избранного святого согрешил, значит, святой согрешил тоже», – напоминал пастве Мэзер. В результате вам становилась известна масса интимных подробностей о своем соседе: его гардероб, его ссоры, нрав, наследственность и особенности поведения, запасы сидра и клеймо на ухе его коровы. Особенно внимательно следили за детьми, чьи моральные устои еще не укрепились и временами очень удивляли. Тотальная слежка не всегда имела негативные последствия. Если бы прохожий не заглянул одним осенним вечером в бостонские окна Мэзеров, он бы не заметил, что чепчик на их дочери, оставшейся дома в одиночестве, загорелся [25] и через несколько секунд вся она запылала бы, как факел[32].
Массачусетский пуританин знал – или смиренно надеялся, – что за ним присматривают. Если вы живете в городе на холме, то по определению как бы стоите на сцене. Этот пристальный пригляд не смущал поселенцев. Он делал их – по словам Уильяма Стаутона, бывшего вице-президента доминиона, который помогал колонии самоопределиться и впредь поможет ей определиться с салемским колдовством, – цивилизацией, от которой ожидают великих свершений. «Если какой-либо народ в мире имеет в глазах небес преимущества и привилегии, – провозгласил Стаутон, – то мы и есть этот народ» [26]. Можно сказать и так. У современного же историка менее возвышенный подход. Проделавшие путь длиной почти в пять тысяч километров жители Новой Англии «добровольно рискнули жизнью и имуществом и оказались в диких землях, где каждое воскресенье от трех до шести часов сидят на скамьях в грубых, мрачных бараках, чтобы слушать правильно проповедуемое им Слово Божие» [27]. Другими словами, комбинация сложилась идеальная. Пуританин был бдителен и осторожен. Вера заставляла его держать ухо востро и быть начеку. В общем, если вы хотели бы пожить в состоянии нервозности и нестабильности, в постоянном ожидании нападений и ударов стихии – готовясь к вторжению самых разных врагов, от «прожорливых волков ереси» до «диких вепрей тирании», как гласит повествование 1694 года [28], – то в Массачусетсе XVII века, в этом жестоком завывающем диком мире, вам бы понравилось.
32
И если бы не вовремя заглянувший в окно сосед, то загадка заколдованного дома Уильяма Морса – сквозь который регулярно проносились коты, кабаны, ложки, камни и стулья – могла бы никогда не разрешиться. Там был Морс, глубоко погрузившийся в молитву. И еще там был его внук-подросток, швырявший ботинки в голову деда. Выросшая рядом Энн Патнэм – старшая должна была отлично знать, откуда росли ноги у этой давней тайны, из-за которой ранее было предъявлено обвинение в колдовстве.