Ведьмы. Салем, 1692

От усталости или отчаяния в какой-то момент Нёрс уронила голову на грудь. Голова Элизабет Хаббард тут же поникла. Абигейл Уильямс предупредила, что если голову Нёрс немедленно не выправить, то шея Элизабет переломится. Несколько добровольцев бросились исправлять позу старухи. Шестнадцатилетняя девушка сразу очнулась. Вскрикнула Мэри Уолкотт, кузина Патнэма, обнаружив и продемонстрировав свежие укусы. В зале нещадно кусались и щипались. Старшая Энн Патнэм вдруг одеревенела, муж взял ее на руки и унес. Воцарился хаос. Лоусон не застал ее ухода, так как ушел еще раньше, после двух часов слушания, чтобы готовиться к проповеди. Визг и рев доносились до него из молельни. Даже стоявшие почти бок о бок Хэторн и его полуглухая подозреваемая с трудом слышали друг друга, чему у остальных быстро нашлось альтернативное объяснение: Нёрс не реагировала на вопросы судьи, потому что черный человек в это время шептал ей в ухо.

Многие в зале всхлипывали от страха, однако глаза старухи оставались сухими. Хэторн посчитал это любопытной деталью и явной уликой – по слухам, ни одна ведьма не могла плакать (точнее, могла уронить лишь три слезинки и лишь из левого глаза) [15]. Жители деревни тоже были в шоке от ее безразличия. Хэторн продолжал блуждать вокруг да около, заводя допрос в тупик. Почему она не приходила к Пэррисам? И чем конкретно болела? «Ты веришь, что пораженные подверглись злым чарам?» – спросил он наконец. «Думаю, да», – согласилась она, наблюдая за творившимся в зале. Лоусон был ошеломлен вывернутыми конечностями и безумными речами ничуть не меньше, чем деревенские, которые шептали, что «им страшно сидеть рядом с подвергшимися воздействию». Он практически ощущал, как колотятся сердца, как встают дыбом волосы, как страх щекочет глотки. Что бы там ни происходило, оно, похоже, действительно заразно, предположил пастор в четверг в своей дневной проповеди. Ребекка Нёрс туда не пришла. Кое-кто видел, как она проезжала мимо молельни вместе с неопознанным черным человеком. Она же, направляясь в городскую тюрьму Салема, видела совершенно другую картину.

До сих пор на пришедшую в деревню беду реагировали в основном действиями, не пытаясь анализировать ситуацию. Лоусон хотел это изменить. Местные жители жаждали успокоения и разъяснения – и несколько часов в забитой людьми некрашеной молельне пастор работал по обоим направлениям. Он очень качественно подготовился, прекрасно понимая, что сидит на пороховой бочке: его слушали судьи и пасторы, семьи обвинителей и обвиняемых [16]. Продолжая мысли Пэрриса, Лоусон допустил, что среди них действительно орудует разъяренный дьявол, и тут же рассказал краткую биографию Сатаны (заодно продемонстрировав знание иврита и греческого). Если отбросить хвастовство эрудицией, то гибридное существо, которое он описал, – с «неуловимостью змеи, свирепостью дракона и силой льва» – походило на двоюродного брата мохнатого страшного зверя, которого Титуба встречала в гостиной Пэррисов. Ни для кого не стало сюрпризом, что этот зверь страстно желал «рвать на части, обольщать, истреблять»: чем благонравнее народ, тем яростнее Сатана его терзает. Лоусон прочитал отдельную молитву за коллегу, находившегося в отчаянном положении. Преподобный Пэррис всегда заслуживал духовной поддержки своих прихожан, но особенно она нужна ему сейчас, в этих жутких обстоятельствах.

Лоусон позволил себе выдвинуть еще пару соображений о причинах столь пристального внимания Сатаны к Салему. Фермерам стоит задуматься: а не выделил ли Господь именно их деревню под это дьявольское рандеву в знак «священного недовольства, чтобы загасить кое-какие очаги раздора, тлеющие среди вас»? На скамьях в неясном сероватом свете сидели трое из тех, кто подписал в 1687 году в городе Салеме письмо, рекомендовавшее жителям деревни самим разбираться в своих дрязгах. Они не могли с ним не согласиться. Лоусон также заклеймил заклинания и предрассудки: он знал о ведьмином пирожке. И понимал, что деревне нужны ответы. Однако такие эксперименты лишь доставляли дьяволу удовольствие. Не забыл он упомянуть и о чуме: Сатана «распространяет зараженные атомы в эпидемиях», дабы сеять разрушение более эффективно. Кроме того, Лоусон предостерегал от ложных обвинений и преждевременных выводов и заключал: есть только одно противоядие от змеиного яда – молитва!

В этой провокации виновен каждый, наставлял он паству. И каждый должен пройти курс серьезного самоанализа. Все местные жители – а не только те, кто каждый день просыпается в холодном поту от криков пораженных, – должны заглянуть в свои сердца и углубить свою веру. Легион дьяволов пусть натолкнется на сонм молитв. Текст лебединой песни Лоусона успокаивал, но ее мелодия походила на марш: Сатана пришел, хорошо вооружившись. Пока он собирает свои отряды, деревня должна подготовиться к духовной битве. Надо укрепить себя каждой частицей божественной брони – это испытание будет тяжелее всех прежних. Они должны, они просто обязаны устрашиться. И в то же время пастор умолял судей делать все возможное, чтобы «выявить и обуздать Сатану». Им надлежит «внушать нечестивцам страх и вершить над ними суд». Лишь мельком коснувшись вопроса о том, может ли Сатана позаимствовать внешность у невиновного, он призвал к тщательному расследованию и жесткому наказанию.

Возможно, серьезный самоанализ и развернулся в ближайшие дни, но то же можно сказать и об укусах с прочими истязательствами. В четверг муж Марты Кори признался городскому пастору, что подозревал жену в колдовстве [17]. Кори был третьим мужчиной, который предположил, что женат на ведьме. Ребекка Нёрс, чей муж единственный из всех не выступил против нее, продолжала мучить юную Энн Патнэм, по полчаса колошматя ее невидимой цепью. На нежной коже двенадцатилетней девочки вспухали круглые розовые рубцы. В деревне и окрестностях на прошлой неделе не говорили почти ни о чем, кроме показаний Нёрс, проповеди Лоусона и ареста Дороти, дочки Сары Гуд [18]. Лоусон и старший городской пастор Джон Хиггинсон даже пошли вместе с Хэторном и Корвином в тюрьму опрашивать малышку. Она демонстрировала фантастическую способность причинять вред одним взглядом и умудрялась проделывать этот трюк даже в момент, когда несколько мужчин держали ее голову. Дороти призналась, что у нее тоже есть фамильяр – маленькая змейка, любившая кормиться у основания ее указательного пальца. Она вытянула руку и показала красное пятнышко размером с укус блохи. Это черный человек дал тебе змейку? – поинтересовались судьи. Вовсе нет, ответил пятилетний ребенок, которому предстояло следующие девять месяцев провести в кандалах. Змейку ей дала мама.

На фоне этих «ужасов, волнений и потрясений» Лоусон в своей проповеди 24 марта призывал всех к сочувствию и состраданию [19]. И хотя два пастора постоянно советовались, хотя прибегали к одной и той же системе образов, у Пэрриса, проповедовавшего в молельне тремя днями позже, был совершенно иной посыл. В то воскресенье он запутался с определением дьявола. Это может быть падший ангел или дух, князь злых духов или просто «низкие и дурные люди, худшие из них, своей подлостью и нечестивостью очень напоминающие дьяволов и злых духов». Где Лоусон обращался к Иову, там Пэррис предпочитал Иуду. Он выбрал отрывок из Иоанна, 6: 70 – если уж дьявол пробрался в ряды Его учеников, то «и здесь, в маленькой церкви Христовой», конечно, тоже водились дьяволы. Он перешел к неистовым обвинениям. «Один из вас – дьявол», – объявил Пэррис своим встревоженным прихожанам, совершив удивительный кульбит и выдав умозаключение, которое вызвало в зале нервную дрожь. «Мы либо святые, либо дьяволы. Писание не допускает середины», – возвестил он. И заодно отмел все сомнения касательно другого животрепещущего вопроса. Хэторн хотел понять, может ли дьявол принимать форму невинного человека, и пастор был непреклонен: не может. Пэррис не делал различия между теми, с кем нечистый заключил сделку, и теми, чьи тела он просто решил позаимствовать.

Его замечания прозвучали жестко, особенно для некоторых. Не успел Пэррис зачитать текст – «Иисус отвечал им: „Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас – диавол“», – как сорокачетырехлетняя Сара Клойс вскочила и бросилась вон из молельни. К удивлению присутствовавших, она громко бахнула входной дверью – либо сама, либо предоставила ветру сделать это. Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, скрежетнув металлической задвижкой. Сара пропустила слезное признание Мэри Сибли тем днем, но успела услышать вполне достаточно: она приходилась младшей сестрой Ребекке Нёрс. Ее муж был в той делегации. Сару провожали десятки внимательных глаз, хотя пройдет еще три недели, прежде чем намеки на заговор из проповеди Пэрриса свяжут с ее побегом из молельни. Большинство считало, что она выскочила из зала в ярости, и только одна остроглазая одиннадцатилетка заметила, как Клойс поклонилась дьяволу прямо у входа в дом молитв.