Страница 26 из 29
Несмотря на шампанское, разговор опять не задался. К счастью, почти сразу же погасили свет, и началось первое отделение кабаре, где звездой была Дейзи Джервис. Оказавшись в луче прожектора, она подошла к микрофону в центре зала и запела свою первую песню. Известная певица на радио и в кабаре, она не была красавицей, но обладала невероятной жизненной энергией и сногсшибательной индивидуальностью.
Нэнси слушала внимательно, с критичным настроем профессионала. Но Кэтрин, хотя и уступая невольно резкому ритму песни, не могла отвести глаз от профиля Мэддена, который в данном освещении казался тоньше и изнуренней, чем раньше. Она не могла понять, что с ним произошло. Он непрерывно курил, и его беспокойные пальцы пожелтели от никотина. Она никогда не замечала этого раньше. Не было ли это свидетельством некоего скрытого стресса, который по какой-то непонятной случайности вдруг дал о себе знать? Он продолжал избегать ее взгляда. Его губы были сжаты, линия подбородка оставалась угрюмой и неподвижной.
Когда песня закончилась, Нэнси, все еще не замечая ничего необычного, потягивала шампанское и отпускала комментарии в адрес соседей. Нэнси уже узнавала большинство значимых фигур города, и ее реплики, произнесенные отчасти покровительственным тоном, превращались в сатирический монолог, который при других обстоятельствах мог бы показаться забавным. Внезапно она взмахнула рукой, узнав в дальнем углу своих знакомых из актерского состава «Дилеммы».
– Там Бертрам, Кэтрин, – пробормотала она. – С актрисой Брент и Джоном Сидни. У Берти не такой хороший столик, как у нас. Один ноль в твою пользу, Крис.
Дейзи Джервис начала следующую песню – сильный бродвейский номер, полный режущих слух диссонансов и пронзительных интонаций. В настоящий момент эта песня была хитом, и все перестали разговаривать, пить и есть, чтобы послушать. Голос, бесцеремонно усиленный микрофоном, вмещал в себя суету и гул улиц, холодный блеск современной жизни, ее суровость, беспечность, обман.
Кэтрин слушала вместе с остальными – от резкого, пульсирующего ритма некуда было деться. Но от этой вещи ей стало плохо – даже заболело сердце. Она оглядела роскошное пространство, битком набитое цветами, драгоценностями, деньгами, дорогими экзотическими блюдами и винами, а также возбужденными людьми, надушенными, в пудре и креме, в шелках и манишках, – хитрые, жесткие лица мужчин, металлическая красота накрашенных женщин.
Волна безнадежности накатила на Кэтрин, а вместе с ней и подспудное желание сбежать. Она подумала о Грейсвилле и прелестной сельской местности Вермонта, обо всех незатейливых радостях, которые может предложить жизнь: свежий воздух, простая еда и чистое сладкое дыхание открытых пространств. И мучительное желание, какого она никогда не знала, овладело ею – покончить со всем искусственным, наносным и искать высшую реальность жизни в аскетизме и покое. Ее вдруг осенило, что нечто подобное могла испытать и бедняжка Люси де Керси, когда, удалившись от мирской суеты тюдоровского двора, она обнаружила, что ее возлюбленный мертв, а счастье разрушено.
Зажегся свет. Кэтрин не могла видеть лица Мэддена – он закрыл его рукой, но Нэнси ахнула от удовольствия:
– Она хороша! В ней что-то есть. И это был потрясающий номер!
Кэтрин сделала большой глоток воды со льдом. Реплика Нэнси царапнула ее. Окружающее становилось все более ничтожным и бессмысленным. А затем, к ее облегчению, подошел служащий и передал сообщение, что мисс Лоример просят к телефону.
Извинившись, Кэтрин встала и последовала за стюардом к выходу.
Когда Нэнси и Мэдден остались одни, воцарилась странная тишина.
– Кэтрин сегодня не в духе, – сказала наконец Нэнси. – Но вообще-то, все это не совсем в ее вкусе.
Мэдден рисовал вилкой узоры на скатерти, но тут встрепенулся.
– Да, – сказал он, – не в ее вкусе.
– Бедная Кэтрин! – сказала Нэнси. – Она делает все, что может!
Он бросил на нее быстрый взгляд:
– Для тебя она немало сделала, не так ли?
– О да, – охотно согласилась Нэнси, – конечно. И если можно так выразиться, дорогой, ей нравится это делать!
Мэдден, видимо, хотел возразить, но сдержался. Он поднял голову, налил себе еще один полный бокал шампанского и выпил его, затем наклонился к Нэнси.
– Я должен сказать тебе кое-что важное, – начал он ровным тоном. – Я все думаю об этом с тех пор, как мы уехали из Грейсвилла. Мы должны пожениться, ты и я, немедленно.
– Ну, неужели? – хохотнула Нэнси.
– Да. – Его темные глаза сумрачно смотрели на нее. – Но заметь, я сказал: немедленно. Между нами все должно быть ясно. К концу следующей недели надо поставить точку.
– Но почему, Крис?
– А почему нет? – твердо стоял он на своем. – Ты ведь любишь меня?
– Ты же знаешь, что да.
– Тогда все решено. Через неделю. Когда я вернусь из Кливленда, а твоя премьера уже состоится.
Тронутая и польщенная его напором, Нэнси опустила глаза.
– Хорошо. Все решено, дорогой, – прошептала она. – На самом деле я ужасно рада, – добавила она. – Знаешь, в Грейсвилле у меня было жуткое предчувствие, что ты попросишь меня бросить сцену до того, как мы поженимся.
– Правда?
Она кивнула:
– Возможно, это моя вина, но мне там действительно было не по себе. Я все время чувствовала, что твоя родня не одобряет мою профессию. А сцена так много значит для меня, дорогой. – Теперь Нэнси смотрела на него с нежностью – ее глаза светились неподдельным чувством. – О, понимаю, я еще мало чего добилась. Но я добьюсь, я добьюсь! И не глупыми ролями в глупых пьесах, а в настоящих вещах – Ибсена, Шоу и Шекспира. Когда-нибудь я так сыграю Офелию, Крис, что ты затаишь дыхание. Я знаю – у меня получится. Должно получиться. Тебе придется гордиться мной. Это ужасно, дорогой, иметь такой зов в крови. Это как любить тебя. Я ничего не могу с этим поделать. Я не могу отказаться от этого. И почему я должна отказываться? Мы два умных любящих друг друга человека. И мы живем в двадцатом веке. Ничто на свете не мешает мне быть с тобой и, кроме того, быть актрисой. Разве не так, дорогой, разве не так?
Ее доводы, столь искренние и неожиданные, безотчетно тронули его.
Не глядя на нее, он потянулся и пожал ей руку. Его голос был полон сопереживания, когда он ответил:
– Сначала я не понимал тебя, Нэнси, но теперь, кажется, понимаю. Я думал, ты просто развлекаешься в театре. Теперь я вижу, что был не прав. И поверь мне: если для тебя театр и брак одинаково важны, то и для меня это будет так.
Они помолчали, а потом Нэнси сказала:
– Люди всегда сталкивались с этой дилеммой – брак или карьера. Но мы ведь решим это, верно, Крис?
– Да, мы решим.
– Спасибо, Крис, – прошептала она. – Это заставляет меня любить тебя еще больше. – Она опять помолчала. – А ты, дорогой? Ты тоже сильно меня любишь?
Его пристальный взгляд выразил ровное, неколебимое внимание.
– Да, – ответил он, – я действительно люблю тебя, Нэнси. Разве я не говорил тебе об этом сотни раз?
Когда Кэтрин вернулась, они уже беседовали о чем-то нейтральном. Было довольно поздно. Оркестр заиграл с характерным для финала подъемом. Мэдден впервые за вечер прямо посмотрел на Кэтрин. Казалось, он наконец почувствовал себя непринужденно, и его тон был спокойным и приятным.
– Надеюсь, хорошие новости?
Кэтрин слабо улыбнулась:
– Это был Бреге. Брандт только что позвонил ему из Чикаго и подтвердил нашу договоренность. Он получил фотографии, которые я ему послала, – цветные увеличенные изображения Гольбейна, – и он весьма впечатлен. Завтра он летит в Нью-Йорк, и в три часа дня мы встречаемся. Все, что мне осталось, – это вручить ему миниатюру, и она будет продана.
– Классная работа! – Нэнси в знак одобрения хлопнула ладонью по столу. Ее лицо сияло от счастья. – Поздравляю, дорогая! Я так рада.
– Гора с плеч, – добавил Мэдден.
– Да, – сказала Кэтрин. – Так и есть.
Музыканты исполняли свой последний номер. Было два часа ночи. Народ потянулся к выходу.