Нечто из Рютте

Но все эти подробности как-то мало интересовали солдата, его заботило только одно. Он посмотрел на барона внимательно и спросил:

– Принц Карл знает, что Кранкля убил я? Это значит, что кавалером мне не быть?

– Быть, друг мой, быть, – улыбался барон. – Вы знаете, что одно из имен нашего юного графа – фон Бюлоф, он четвертый наследник Конрада фон Бюлофа, курфюрста Ренбау. Или он третий наследник, не помню точно. Неважно! Главное, дядя нашего графа уже написал курфюрсту письмо с просьбой произвести вас в рыцари. И тот сразу ответил. Он дарует вам рыцарское достоинство. Вопрос решен! Друг мой, поздравляю вас.

Волков сидел и молчал, он то ли не верил своим ушам, то ли не совсем понимал, что происходит.

– Слышите, друг мой, герцог Ренбау написал, что будет рад видеть столь доброго воина своим рыцарем. – Барон многозначительно понизил голос. – Вы понимаете, друг мой, не просто рыцарем, а своим рыцарем. – Он поднял палец к небу. – Я не видел письма, но если там написано так, то значит, что вы станете ленным вассалом, а значит…

– Он будет моим сеньором, – сказал Волков.

– А значит, вы получите землю или место при дворе! – поспешно произнес барон.

– А с чего такая милость, я ведь ничего не сделал для курфюрста? – не понимал солдат.

– Как же не сделали! Вы же убили любимца принца Карла, и принц Конрад этому очень рад. А чтобы принц Карл узнал, как радуется принц Конрад, принц Конрад произведет вас в рыцари, отчего принц Карл будет беситься еще больше.

– Вот как все, оказывается, просто, – произнес Волков, – они что, не любят друг друга?

– Последние триста лет недолюбливают. Бюлофы и Ребенрее родственники, постоянно рядятся из-за спорных земель и стародавних обид, наше графство тоже предмет раздора. Так что они никогда не упустят возможности нагадить друг другу.

А солдат слушал его и начинал верить, что это не сон и все это происходит с ним, что барон не шутит. И тут же он начал волноваться. Стал думать:

«Хорош я буду со своей хромотой да с гримасами на церемонии. Нужно будет подлечиться или научиться терпеть».

А потом он спросил:

– Мне придется ехать в Ребенрее?

– Нет, вас посвятит наш граф, – ответил барон.

– Но ведь указом императора баронам и графам нельзя посвящать в рыцари кого-либо.

– Да, нам нельзя, но курфюрст подпишет эдикт о посвящении вас в рыцарское достоинство и передаст дело своему родственнику – нашему графу. Тот будет посвящать вас от имени курфюрста. И герб вам выберет, и девиз.

Сержант, сидевший с открытым от удивления ртом, наконец произнес:

– Поздравляю, господин!

Волков кивнул ему.

– Поздравляю вас, друг мой, – сказал барон.

– Спасибо, Карл, – отвечал Волков, – я всегда буду помнить, что не встреть я вас… В общем, хорошо, что я поехал через ваши земли. Я благодарен вам, барон.

– Поднимем кубки, господа, – сказал довольный барон. – За вас, Яро, за будущего хозяина Малой Рютте.

Волков и сержант, оба не донесли кубки до губ. Остановились, замерев в изумлении, и солдат произнес:

– Карл, не спешите, мы здесь не одни, вы говорите в присутствии свидетеля. Вы уверены, что хотите это сказать? Может, вы шутите?

– Какие, к дьяволу, шутки, Фолькоф, и я, и баронесса мечтаем выдать мою дочь замуж. Вот только кроме вас с этой дикой кошкой никто не справится. Как только вы получите рыцарское достоинство, я сам отволоку Хедвигу к алтарю, как бы она ни царапалась, как бы ни бранилась…

– Тогда мне нужно срочно выздоравливать, – сказал Волков, – потому что для жизни с прекрасной Хедвигой сил и мужества потребуется побольше, чем для поединка с Кранклем.

– Все это понимают, и я, и баронесса, и чтобы скрасить вашу жизнь с моей дочерью, я дам вам в приданое…

– Осторожнее, Карл, здесь свидетель, – с улыбкой попытался прервать барона солдат.

– И пусть, – продолжил барона, вставая, – я дам вам в приданое за дочерью Малую Рютте и все леса, луга и поля вокруг. Выпьем, господа.

И они с бароном выпили, а сержант не пил, сидел с кубком в руке и открытым ртом. Таращился то на солдата, то на барона.

– Сержант, рот-то можно закрыть, – сказал Волков, ставя кубок на стол.

И они с бароном засмеялись.

Когда к вечеру Волков вышел во дор, там его уже поджидал Ёган, и, видимо, давно ждал.

– Господин, так мне вещи-то собирать? – спросил он.

– Какие вещи? – не понимал солдат.

– Да как какие! Ваши! Мы поедем отсюда? Если поедем поутру, так вещи нужно уже сейчас собирать.

– А куда ты собрался?

– Да то не я собрался. То вы собирались.

– Угомонись, не едем мы никуда.

– Значит, завтра не едем?

– Мы вообще, может, никуда не поедем, – загадочно улыбаясь, ответил солдат, поглядывая на окна донжона, что уже светились в сгущающихся сумерках.

– Ей-богу, вас никогда не поймешь, то едем, то не едем, – пробубнил негромко слуга.

– Угомонись ты, – отвечал, улыбаясь солдат, – может, мы вообще тут жить останемся.

Глава девятнадцатая

К ночи все были готовы. Кроме Ёгана и сержанта, Волков взял еще двоих стражников из тех, что поумнее. Один из них знал, вернее, видел Сыча. Он-то и зашел в трактир, осмотрелся, а сам сделал Сычу знак, и тот все понял.

Фриц Ламме по кличке Сыч с виду был неказист, по-мужицки коренаст и изрядно вонял. Когда он запрыгнул в телегу, где уже сидел Волков, тот сразу это почувствовал. Но, несмотря на это, Фриц Ламме по кличке Сыч дело свое знал крепко, и ночью солдат опять в этом убедился.

– Вон он, дом, в котором живет кривой Стефан, – сказал сержант.

– Далее ехать не нужно. – Сыч спрыгнул с телеги и взял мешок. – Как свистну, так сразу ко мне телегу гоните. А вы, господин сержант, со мной ступайте на всякий случай, вдруг он там не один, только тихо.

Сыч с сержантом ушли в темноту, было тихо, только собаки лениво перебрехивались, даже дождь не шел. Все молчали, но недолго. Вскоре послышался свист, а уже через пару мгновений Сыч с сержантом закинули в телегу подвывающего человека, до половины сверху упрятанного в мешок.

– Погоняй, погоняй! – крикнул Сыч, сам заскакивая в телегу.

– Он? – спросил солдат, ткнув кулаком мешок, чтобы не выл.

– Он, экселенц, он, – заверил Сыч.

Телега, чуть скрипнув, покатила по темной деревенской улице к замку, а там все уже ждало гостя. Жаровня, которой отапливают господские спальни зимой, была полна раскаленных углей, а в углях краснела кочерга.

Кривого Стефана привязали к доске, как на распятие, с его щуплого тела сержант сорвал рубаху.

– Все снимай, все! – командовал Сыч.

Фриц Ламме знал, как вести такие дела. Стефан был худой, даже костлявый, в чем только душа держалась. Он все время всхлипывал и подвывал, а стражник поднес поближе жаровню, поставил рядом с Волковым. Солдат взял в руки кочергу, осмотрел ее и спросил:

– Ты знаешь, кто я?

– Да, – испуганно кивал Стефан.

– Говори: «Да, господин», – сказал сержант и для доходчивости отвесил калеке оплеуху.

– Да, господин, – послушно заныл тот.

– Я буду задавать тебе вопросы, – начал было солдат, но его перебил Сыч:

– Экселенц, обождите малость, не спешите, дайте этому скорбному человеку шанс не попасть на виселицу.

– Это как? – недоуменно уставился Волков на Сыча.

– Экселенц, – тихо заговорил Фриц Ламме, – дозвольте мне вести дело, так будет лучше.

Солдату не понравилось то, что Сыч его перебил, но он был ему благодарен за то, что тот оградил его от подобной работы. Было ясно, что у Ламме намного больше опыта. Волков швырнул кочергу в жаровню и сказал:

– Ну давай.

А сам уселся на колоду.

– Стефан, – начал Сыч, – ты ведь знаешь, почему ты здесь?

Калека озирался по сторонам, он был в панике.

– Вижу, знаешь, – улыбался Сыч.

В свете тусклых ламп и жаровни его улыбка больше походила на страшный оскал.

– Ну, говори, знаешь, почему ты здесь?