Нечто из Рютте

– А звать-то тебя как?

– Ламме, господин.

– А имя?

– Вроде как Фрицем, маманя так звала в детстве.

– Вроде? Не помнишь, что ли?

– Так меня с детства Сычом звали, Фридрихом только поп да маманя.

– Почему Сычом?

– А слух у меня добрый, господин, и ночью я зорок.

– Ночью, говоришь, зорок? – спрашивал солдат, внимательно глядя на мужика.

– Зорок, господин.

– И говоришь, что ты из судейских?

– При палаче состоял. И секретаря суда пожелания выполнял.

– А что делал?

– А все, что нужно. Присмотреть за кем, найти кого, с кем потолковать, а кого и приволочь куда надо.

Мужичок Фриц Ламме по прозвищу Сыч был весьма крепок и коренаст. И глядя на его арсенал, Волков не сомневался, что и найти, и приволочь, и «потолковать» он может. За ним не станется.

– Раз ты из судейских, так, может, и грамоте обучен? – спросил солдат.

– Грамотный я, – не без гордости ответил Сыч, – все читаю, а ежели нужда будет, то и написать смогу.

– Развяжите его, – приказал Волков стражникам, – и оставьте нас.

Стражники сняли с Сыча веревки и отошли подальше.

– Прочти, Фриц Ламме. – Солдат достал из кошеля письмо ламбрийцев, дал его мужику.

Тот взял, стал читать, морщился, старался. Потом виновато поглядел на Волкова и произнес:

– Не могу, господин, буквы вроде наши, а слов не разумею.

Солдат спрятал письмо в кошель, посмотрел на Сыча пристально и спросил:

– Ладно, кистень, нож – понятно, а веревка тебе зачем, душить, что ли?

– Зачем же, для душегубства и нож, и кистень удобней и быстрее, а веревка – она для тонкой работы. Вот прыгнешь кому на хребет да локотки ею стянешь, чтобы ручкам не сучил без надобности, и волоки его, родимого, куда надо. Веревка вещь очень полезная в моем ремесле.

Ламме замолчал, ожидая решения солдата. А тот не торопился, сидел и молчал, и от этого молчания у мужичка тряслись руки. Наконец Волков полез в кошель, достал монету в полталера и большим пальцем, с кулака, запустил ее в Сыча. Тот ловко поймал ее и стал ждать, что будет дальше. А дальше Волков заговорил:

– Заплатишь долг трактирщику, сядешь в трактире и будешь сидеть тихо. Пиво пить да слушать. Да смотреть по сторонам.

– Что нужно, экселенц? Только скажите.

– Экселенц! Знаешь, что это слово значит?

– Нет, но так мы все звали нашего судью. А за кем нужно присматривать в трактире?

– За трактирщиком. Погляди, кто к нему ходит, о чем говорят, послушай, если получится. Узнай, кому пишет он. И с кем письма отправляет.

– Мало кто к нему ходит, только управляющий здешний.

– Управляющий? Соллон?

– Да, жирный такой, вроде Соллоном кличут. В прошлый раз сидели бумаги смотрели.

– А что за бумаги, видел?

– Счета да расписки, сидели, давеча считали что-то.

– А кто еще к нему ходит?

– Вроде никто. Мужики товар ему возят, и все вроде. А что мы ищем, экселенц?

– За трактирщиком следи. И за певчишкой одним. Он мне нужен.

– Ла Реньи? – догадался Сыч.

– Да, знаешь что о нем?

– Ничего, экселенц. К ночи приходит, поет, деньгу берет да уходит. Утра не ждет, в ночь уходит, не боится.

– Это все, что ты о нем знаешь?

Фриц Ламме помолчал, потер левый глаз, сплюнул кровь и сказал:

– Еще с бабенкой одной, благородной, лясы в темноте точит. Иногда долго стоят.

– Сам видел? Просто стоят?

– Не приглядывался я, нужды не было.

– Значит, только лясы точат? – спросил Волков, потихоньку приходя в ярость, но стараясь это не показывать.

– Может, малость и обжимаются, я особо не приглядывался. Врать не буду.

– И какой же он, ла Реньи, по-твоему?

– На вид крепкий. Говорю же, не боится по ночам ходить. Никогда вроде ночевать не оставался. Как конем ночью управляет, не ведаю. Еду никогда не брал, сыром малость балуется да вино пьет. Рубаха всегда чистая, а слуг я при нем не видал. Вроде все…

– Понятно, – Волков встал, – ты про бабенку-то язык не распускай, понял?

– Понятное дело, я ж только вам.

– Он мне нужен, сиди, жди его.

– Буду ждать, а он вам какой нужен, живой или?.. – Сыч провел рукой по горлу.

– А ты можешь и «или»?

– А как изволите, экселенц.

– Живой, – чуть подумав, сказал солдат. – Пока живой. В общем, я должен знать заранее, когда он будет, а там решу уже.

– Сделаю все, что смогу, экселенц.

– Ладно, иди.

Ламме поклонился.

– Кстати, – остановил его солдат, – а что ты скажешь трактирщику? Почему я тебя отпустил?

– Так я дал вам полталера, экселенц, из тех денег, что прятал на черный день, и еще полталера у меня осталось, чтобы рассчитаться с долгами.

Солдат кивнул, Сыч еще раз поклонился и пошел.

– Сыч, – опять окликнул его Волков.

– Да, экселенц.

– Постирай одежду.

– Сделаю, экселенц.

Солдат смотрел вслед уходящему Фрицу Ламме и на всякий случай мысленно прощался со своим полуталером, хотя надеялся, что этот ловкий малый ему послужит. Потом он встал, подошел к удивленным стражникам и сказал:

– Никому о нем ни слова, сболтнете – голову сниму.

– Да, господин, – почти хором ответили стражники.

– Ни слова… – Солдат погрозил им пальцем.

Солдат мылся и опять думал о Ламме:

«Если он не врал, он не сбежит, если не сбежит, то я поймаю ла Реньи. А если сбежит, то будет жалко деньги. Хотя я готов их пожертвовать. Только бы увидеть лицо прекрасной Ядвиги, когда я поволоку певчишку на виселицу».

– Люблю я это место, – сообщил Ёган, когда они въезжали в замок фрау Анны.

– Ты мне бригантину почистил? – напомнил ему солдат.

– Забыл, завтра почищу.

– И рубахи чистой ни одной нет больше.

– Завтра прачке отнесу, – беззаботно пообещал слуга, – а сейчас пойду на кухню. Повара тут добрые. У-у, нашей скряге не ровня. Покормят. Пива нальют. А потом я в людской спать лягу. На кровать! До рассвета.

Но планам слуги не дано было сбыться. Солдат слез с коня, подошел к стражникам и произнес:

– Доброго дня вам, братья-солдаты.

– И вам, господин коннетабль. – Стражники госпожи Анны сразу приосанились, подтянулись.

– Прошу вас, поучите вот этого олуха, – сказал Волков, доставая пять крейцеров медью и протягивая их стражнику с седыми усами.

– А чему же мы его сможем научить? – спросил тот.

– Тому, чему вас в молодости учили: как коня копьем бить, как тесаком работать, как щитом закрываться.

– А-а, – догадался усач, – солдатскому ремеслу.

– Поучим, поучим, – пообещал второй, забирая деньги, – уж не сомневайтесь, господин.

– Дотемна учите, спуску не давайте, он лентяй.

– Поучим, поучим, – заверил усатый, – наконечники с копий снимем и будем учить, как нас учили, у нас не забалует.

– Расседлай лошадей, почисти и сюда, – велел слуге солдат.

– Как скажете, – вздохнул Ёган.

Солдату нравилось в замке госпожи Анны. Нравились большие окна со стеклами, деревянные полы без вековой грязи. Нравилось, что стол недавно скоблили и что в креслах с высокими жесткими спинками лежат маленькие подушки. Ему нравилось подчеркнутое внимание госпожи Анны к его скромной персоне. Женщина не стеснялась встать, не дожидаясь лакея, положить ему в тарелку кусочек или долить вина. Помимо того она была еще и очень привлекательна. Ее сильное тело, не излишне полное и не костлявое, затянутое в легкий зеленый шелк, отвлекало солдата от еды то и дело, как только она вставала и подходила к нему. Ее лицо в белилах и румянах, большие подкрашенные глаза – все говорило о том, что она ждала его и готовилась к его приходу.

В конце ужина, когда солдату уже налили кофе, она опять подошла к нему и, проведя рукой по два дня небритой щеке, сказала:

– Когда допьете, поднимайтесь ко мне в покои.

– Бегом прибегу, – пообещал солдат.

Уже ночью они прямо в кровати пили вино. На столе горели свечи. А она, прижавшись к нему, стала вдруг разговорчива, плаксива. Волков слушал ее терпеливо, не перебивал. А она говорила и говорила: про умершего графа, которого она любила, и про его друга, болвана и пьяницу, Карла из Рютте, про своих несчастных детей, про заносчивую дрянь Хедвигу, дочь барона Карла, которую она запросто, по-простолюдински, звала беспутной Ядвигой.