Леди-служанка

– Да, да, черт бы вас побрал! – прогремел он, здоровой рукой отдергивая в сторону полог кровати. – Я пьяница, а не идиот.

Майор с трудом сел на кровати и с подозрением оглядел Обри. Прошлым вечером он был в стельку пьян и сегодня выглядел не лучшим образом: в ночном белье, с отекшим бледным лицом и огромным животом, хотя все тело высохло до костей. А переругались они из-за того, что он опять не съел ни кусочка за обедом.

– Прошу вас, выпейте кофе и съешьте тост. – Обри сложила руки перед грудью, не собираясь отступать. – Я настаиваю.

– Ах-ах-ах! – закатив глаза, фальцетом жеманно передразнил он Обри. – Миссис Монтфорд, я должен вам напомнить, что в этом доме распоряжаюсь я, а не вы! Я буду есть, черт побери, то, что мне хочется, и, черт побери, когда мне хочется. И смените позу благочестия на что-нибудь более приемлемое для женщины.

– Майор, – опустив руки, строго проговорила Обри, – нельзя столько пить и отказываться есть. Вы совсем не думаете о своем здоровье.

Ее слова были встречены такой отборной бранью, пусть и произнесенной шепотом, что она покраснела до корней волос.

– Майор Лоример, следите за своим языком! – в ярости выкрикнула Обри.

– Следить за языком! Есть эти мерзкие тосты! Боже, до чего скучно жить! – прорычал Лоример возмущенно и смахнул поднос на пол.

Обри едва успела отскочить. Кофейник перевернулся, и по ковру растеклось темно-коричневое пятно; тосты, джем, масло – все превратилось в отвратительное месиво.

– Ах какая неприятность, миссис Монтфорд, – ехидно заметил Лоример. – Пропал мой завтрак.

– Ничего подобного! – огрызнулась Обри и принялась собирать посуду и столовые приборы. – Сейчас я спущусь и приготовлю другой поднос. И на этот раз вам придется есть вареные яйца.

– Терпеть не могу эту дрянь!

– Тем не менее вам придется это съесть. – Обри бросила на него мрачный взгляд и выпалила: – А если вы этого не сделаете, то, клянусь богом, я вылью все ваше виски из погреба в ров и сама приготовлю вам на ужин баранью ногу – уж ее-то вы съедите!

Это была пустая угроза, но ничего лучшего придумать Обри не могла. Подняв поднос и выпрямившись, она увидела, что лицо майора аж побагровело от негодования.

– Вы не посмеете! – рявкнул Лоример. – Вы не прикоснетесь к моему виски, или я, ей-богу, выгоню вас ко всем чертям без рекомендации!

Но ничего подобного он не сделает, и они оба это знали. Он к ней привык, она значительно упростила ему жизнь. Несмотря на отвратительный характер майора, они даже подружились, и Обри могла позволить себе такое, за что любой другой был бы тут же уволен.

– Пожалуйста, сэр, давайте не будем ссориться, – как можно доброжелательнее сказала Обри, коснувшись его руки. – Это очень расстраивает слуг. Вчера вечером они испугались, как бы мы не поубивали друг друга.

– Но ведь сейчас здесь слуг нет, так? – сказал сварливо майор. – Они все ушли в деревню.

– Если вы будете так сквернословить, нас услышат и из деревни, – парировала Обри.

Лоример неожиданно успокоился: перестал ворчать и вытер рот морщинистой рукой, покрытой россыпью пятен, – потом проворчал:

– Ладно, несите эти мерзкие яйца: так и быть, попробую.

– Спасибо, сэр. И еще принесу мягкое масло, как вы любите.

Она собралась уйти, но он неожиданно схватил ее за руку и хрипло спросил:

– Обри, где мальчик?

Уже не в первый раз он назвал ее просто по имени, но каждый раз при этом его взгляд становился каким-то стеклянным и немного смущенным, что было очень странно.

– Прошу прощения, майор, о ком именно вы спрашиваете?

– О мальчике! Твоем мальчике! – ответил раздраженно он. – У нас ведь нет других мальчиков!

– Дженкс взял Айана с собой на ярмарку.

Майор никогда не заговаривал об Айане, поэтому Обри была весьма озадачена.

– А-а. – Майор сжал губы и сразу стал таким же, как обычно. – Да, Айан. Бетси говорила, что он что-то там себе сломал, когда рухнула башня.

– Да, сэр, ребра.

– Хм… – Майор снял ночной колпак и поскреб голову под сальными волосами. – Дайте-ка мне вон то портмоне. Да нет же, черт вас возьми, вот ту деревянную шкатулку на туалетном столе.

Когда Обри нашла наконец то, что нужно, и принесла к кровати, майор, открыв шкатулку, за золотую цепочку вытянул оттуда карманные часы и, положив их ей в руку, сказал грубее, чем обычно:

– Вот, отдайте это мальчику.

Обри в недоумении смотрела на лежавшие у нее на ладони тяжелые, как камень, часы, которые, несомненно, были из чистого золота.

– Но, майор, я не могу…

– Никаких «не могу»! – крикнул Лоример. – Отдайте их мальчику, черт побери!

Некоторое время Обри с состраданием смотрела на него. Белок его здорового глаза пожелтел, нос приобрел форму луковицы, испещренной синеватыми прожилками, кожа лица стала дряблой и болезненно-серой.

– Зачем, сэр?..

– Дженкс сказал, что мальчик пытался оттащить меня в сторону, когда посыпались камни, – буркнул майор, нахмурившись, – хотя в этом и не было необходимости. Он смелый. Эти часы подарил мне твой отец летом, после Тулузы. Мне они ни к чему, а вот мальчонке пригодятся.

– Я не могу взять такую вещь, сэр. Как вы сказали, я всего лишь служанка.

Обри попыталась вернуть часы, но он резко оттолкнул ее руку.

– Разве я отдал их вам? – фыркнул майор. – Это для мальчика. На корпусе этой штуки выгравировано название нашего полка. Я хочу, чтобы он знал, что дед его был героем.

– Хорошо, я возьму их, но при одном условии.

– И что вы надумали на сей раз?

– Вы должны позволить доктору Креншоу осмотреть вас. Ваше здоровье внушает мне опасения. Обещайте, что примете его и выполните все, что он назначит.

На мгновение челюсть майора задрожала, но Обри не могла сказать отчего: то ли от негодования, то ли от слабости.

– Ну что же… – бросил он наконец. – Приведите сюда этого негодяя, если думаете, что от него будет хоть какая-то польза. Завтрашний день меня вполне устроит. Давайте пригласим его к чаю! Быть может, потом мы сыграем с ним в роббер или в пикет. – И запрокинув голову, Лоример расхохотался, словно закудахтал.

Итак, сегодня ей удалось заключить две сделки, к своему удовлетворению подумала Обри, положив часы в карман.

– Благодарю вас, сэр. Сейчас я принесу вам яйцо, а потом отправлю записку Креншоу, – сказала она твердо.

– Непременно, миссис Монтфорд, – произнес он язвительно, и Обри уже взялась за ручку двери, когда голос майора остановил ее: – Погодите, Обри.

– Да, майор?

– Вы и мальчик… Никто не знает, что вы здесь?

– Никто, сэр.

– Отдайте часы мальчику, непременно.

– Да, майор, но чуть позже…

– Ах, позже? Но почему?

– Он еще слишком мал, сэр, чтобы уяснить суть подарка, – выдавила Обри, отводя взгляд в сторону. – Я отдам ему часы в день совершеннолетия, если вы не против.

Лоример что-то пробормотал, кивнув, и Обри восприняла это как согласие.

Уже закрывая за собой дверь, она подумала: «Совершеннолетие Айана. Боже мой, как же еще до этого далеко – и в то же время так близко». Пока шла по пустому коридору, она ощущала, как у нее в кармане тяжело покачиваются часы, и, казалось, слышала их тиканье.

Глава 3

В офисе графа Уолрейфена ранним утром всегда было многолюдно. Клерки, рассыльные и политические подхалимы сновали взад-вперед с правовыми документами, законодательными предложениями и неотложными письмами, так как, в отличие от большинства английских аристократов, Уолрейфен занимался политикой не как дилетант, а как профессионал.

Пожалуй, единственный, он не пропустил ни одного заседания в палате общин. Титул, полученный по наследству, обеспечил ему место в палате лордов, и там он вел себя так же. У него хватало терпения выслушивать многочасовые выступления, в том числе обличительную речь Пиля, посвященную вопросу освобождения от католицизма, и даже участвовал в прениях.

Сам Уолрейфен считал себя тори, хотя далеко не все признавали его таковым. Графа побаивались. Когда этого требовала ситуация, Уолрейфен мог быть резким, надменным и даже жестким, но о более серьезных его недостатках вслух не говорили, потому что он был не просто либералом, а таким, что мог вызвать недоумение у всего Уайтхолла. Граф считал, что английские суды без разбору всех преступников отправляют на виселицу, что правительство морит голодом свой народ. Он с открытым сердцем принял бы в парламент ирландцев, не гнушался дружбой с этим смуглым щеголеватым еврейским выскочкой Бенджамином Дизраэли, консерватором до мозга костей, был крайне дерзок в своих политических высказываниях. Не всем это было по душе. Уолрейфен был не прочь кого-нибудь и подразнить, если это шло на пользу дела.