Страница 34 из 41
Горячие слёзы катились из её глаз и падали, оставляя тёмные круглые пятна на фартуке, который она так и не удосужилась снять. Марине мучительно хотелось, чтобы обида и жалость к самой себе сменились в её душе на привычную злость, но этого так и не происходило.
70.
Летний день катился к закату, всё ускоряя и ускоряя своё движение. Рыдала, уткнувшись лицом в подушку, Света. Марина, так толком и не пришедшая в себя, без толку слонялась по трём крупным улочкам Грачёвска: Мира, Ленина и Восьмого Марта. Иногда она, пугая продавцов и покупателей, в основном приезжих, забредала в магазины и подолгу стояла в центре торговых залов, безумным взглядом обводя витрины, но ничего не брала, а лишь неразборчиво мычала и уходила восвояси.
Дмитрий Юрьевич дремал в своём домике, укрывшись от светящего прямо в окна солнца под накинутым на голову пиджаком. Головная боль уже начинала донимать его, но он не просыпался.
Андрей Семёнович раз за разом собирал и разбирал вещи, без всякого толку кидая их в потрёпанную спортивную сумку, а потом безжалостно выворачивая её на пол. Единственное, что сразу же заняло своё место – это нож. Любимый клинок с потемневшей от чужой крови деревянной ручкой застыл у него на поясе, лишь изредка покачиваясь в самодельном чехле и шлёпая своего владельца по ягодице, словно подгоняя.
Казалось, единственные в сонном провинциальном городке, кто ещё совершал какие-то осмысленные действия – это поисковики. Измученные и злые, «лисы» раз за разом отправлялись в чащобу, прочёсывая её квадрат за квадратом. И раз за разом они возвращались в лагерь с пустыми руками. Быстро попив воды и перекусив консервами, молодые парни и девушки снова вставали на ноги и шагали в полумрак, напоенный густым запахом хвои. Они почти физически ощущали, как время утекает из их ладоней. Бестолково потраченное время…
И если бы человек, способный, как и дядька Митяй, видеть чуть больше, чем большинство людей, взглянул в этот миг на Грачёвск, он вряд ли удержал бы вскрик отвращения и ужаса. Огромный, полный гноя нарыв над городком раздулся до невообразимых размеров. Казалось, таящееся в нём зло вот-вот прорвёт маслянисто блестящую тонкую плёнку на его вершине и бурным потоком хлынет наружу… Но сумасшедший старик спал. А больше никто ничего увидеть не мог.
71.
На Катю накатило жуткое, тягучее чувство того, что она умерла. Последние куски испорченной маньяком пищи упали в желудок удивительно легко, уже не вызывая рвотных позывов. Никаких эмоций по поводу произошедшего она тоже не испытала. Тело продолжало двигаться, в голове ворочались ленивые мысли, как осенние сонные мухи, но её душа находилась в другом месте. Тени не пришли на стены, ведь не осталось ничего, что они могли забрать.
Свесив руки вдоль тела, Катя слонялась по камере, скользя взглядом по серым бетонным стенам. Это занятие отупляло, но в этом и заключалась прелесть её состояния. Больше никаких тревог, никаких сомнений и страхов. Если бы в эту минуту в подвал спустились её мучители и объявили ей, что они решили устроить извращённую оргию с её участием, она никак не показала бы своего отвращения. Вряд ли силы её воли хватило бы даже на пожатие плечами.
Из всех её живых эмоций дольше всех держалось удивление: неужели это и есть то, что называют «сломаться»? И неужели ей хватило всего двух с небольшим суток для того, чтобы серость и теснота камеры, чувство страха и унижения выжгли её душу? Потом, впрочем, пропало и удивление. Сломалась и сломалась. Кому какое дело…
Не шло уже речи ни о чести, ни о достоинстве. Единственная её цель – сохранить свою жизнь. И если для этого придётся изображать жену умственно отсталого парня, рожать ему детей, пахать в огороде и ублажать его, а то и его отца, в постели, она сделает это с готовностью. Примерно с той же, с какой протолкнула в свой желудок последний кусок испорченной чужой мочой колбасы.
72.
К вечеру Андрей Семёнович немного успокоился. Лихорадочное возбуждение покинуло его, и он смог, наконец, осознать, что уже несколько часов занимается совершенно бесполезным делом. Желудок урчал от голода, голова стала тяжёлой и словно набитой ватой. Руки слабо трясло от волнения и усталости.
– Пашка, жрать идёшь?
Сын не ответил. Мужчина, не ожидавший ничего иного, пожал плечами и направился к холодильнику. Полки пустовали, если не считать недопитой бутылки пива, пачки дешёвого майонеза и нескольких сморщенных картофелин. В морозилке вроде бы должен оставался ещё неплохой кусок свинины, но размораживать его не хватало ни времени, ни желания.
«Можно и так погрызть, чего уж там!» – мысленно хохотнул мужчина, и тут же подумал уже серьёзно: – «Знал бы – не стал девку кормить утром…»
Но сделанного было уже не вернуть, в любом случае. Поразмышляв немного, уперев руки в бока, Андрей Семёнович привычным движением сыпанул в кастрюлю макарон и залил водой из ведра. На конфорке газовой плиты расцвёл цветок горящего газа. Опершись о плиту крупными ладонями, маньяк задумчиво поглядел на улицу.
Двор, привычно загаженный, и огород, который давным-давно никто толком не возделывал, разбудили в нём лёгкое чувство сожаления. Всё ведь могло быть иначе. Крепкое хозяйство, жениться вон, на Марине той же, работать в огороде, зашибать денежку шабашками. Как все. Всё как у всех. Он даже не сомневался, что смог бы обеспечить и себя, и жену, и Пашку… И не пришлось бы придумывать никакой бизнес, чтобы оправдывать частые отлучки.
Смог бы, если бы не тьма, время от времени пеленой застилающая глаза. Жажда убивать и мучать, пытать и насиловать, которой он не в силах был противостоять. Да и существовал ли на свете вообще человек, который смог бы?
Вслед за сожалениями пришёл липкий, неприятный страх. Андрей Семёнович выходил из психологического пике, во время которого превращался в дикое животное, не знающее жалости и страха, и теперь начинал медленно осознавать, что же он натворил. В подвале гаража девчонка, сын должен увидеться с психиатром, все соседи смотрят с ненавистью и отвращением…
«Не пойти ли сдаться?»
Мысль промелькнула в голове, как всегда бывало в такие моменты. Сдаться… И забыть обо всех бедах. Его, конечно, посадят. Пашку сдадут в психушку. Но не будет ли так лучше для всех? Однако лёгкий холодок в животе быстро превратился в панический, животный ужас. Нет, не будет! Ни для кого не будет! В конце концов, он никогда и не охотился на хороших людей! Проститутки, бомжи, подростки-наркоманы и юные преступники. Вот от чего всем лучше! Общество получает чистку, а он – наслаждение от своих тайных игрищ. Вот это по-честному! Да, с девчонкой, Катей, он совершил ошибку. Но это впервые за много лет!
Побег снова представился ему единственно верным решением. Тем более, что в глубине души он надеялся, что, оказавшись в глуши, сможет излечиться от своего душевного недуга. Если вокруг нет этого бесконечного потока отвратительных отбросов общества, он ведь попросту никого не тронет! Не убивать же ему своих соседей? Вот, что ему нужно! Покой, тишина и одиночество, разделённое с сыном! Вот этого он заслужил, а не тюрьмы! Нужно только закончить с делами тут…
Сняв кастрюлю с плиты, он осторожно слил воду в помойное ведро под намертво приколоченной к стене раковиной. Макароны дышали паром.
– Пашка! Ужин!
Сын заворочался на втором этаже, но ничего не ответил. Обижается, должно быть. Ну да ладно. Там, куда они направятся этой ночью, ему тоже станет лучше.
73.
Над Грачёвском медленно сгущались сумерки. Солнце садилось неторопливо, как это всегда происходит летом. Сперва оно мучительно долго висело над горизонтом, едва касаясь тёмной кромки земли своим краем. Потом раскалённый шар стал опускаться вниз. Его лучи пронзали быстро собиравшиеся у горизонта тучи, и люди, если бы им было дело до красот природы, смогли бы полюбоваться на чёткие лучи, прорывавшиеся сквозь прорехи в тяжёлой свинцово-тёмной массе. Ночью мог пойти дождь, и холодный ветер уже гулял над крышами домов, раскачивая антенны и хлопая бельём, сушащимся на натянутых во дворах верёвках.