Сыночкина игрушка

Пашкин голос перешёл в неразборчивое хрипение, и Андрей Семёнович мысленно благословил слабость глотки своего отпрыска. Его рука не дрогнула ни разу, когда он пытал и калечил людей в подвале. Но сейчас, когда все эти вещи перечислялись его же собственным сыном, мужчину пробил холодный пот. Он словно посмотрел на себя со стороны. На себя такого, каким видел его Пашка.

– Пашка! Но ты ведь нас спас! Ты всё классно сделал!

– Сдела-а-ал! Сдела-ал! Как ты проси-и-ил! – проорал Пашка, лёжа на полу и выгибаясь дугой.

А потом он расслабился так резко, что Андрей Семёнович испугался, не доорался ли тот до инсульта. Тело толстяка слабо колыхалось от дыхания. Капельки пота, быстро сформировавшись на боках, поползли вниз на дощатый пол.

Преодолев, наконец, свой страх, Андрей Семёнович одним скачком запрыгнул в Пашкину спальню. Доски протестующе заскрипели под его весом, но он не обратил на это внимания. Он искренне переживал за своего отпрыска. И ни в коем случае не желал его смерти. Подскочив к сыну, толстяк склонился над ним, пристально вглядываясь в прикрытые глаза.

– Паш… Сынок? Ты чего?

Пашка шумно сглотнул и открыл глаза полностью. Впервые за много лет пелена слабоумия немного рассеялась, словно дёргаясь и прыгая, его сын пригнал к мозгу достаточно крови, чтобы мыслить связно.

– Я же всё сделал, как ты просил, – произнёс он внятно, хотя дыхание его ещё не восстановилось. – Ты что, нарочно хотел, чтобы всё стало так плохо?

– Ты это… – Андрей Семёнович отступил на шаг, чувствуя, как волосы на всём теле встают дыбом. – Ты не смей так говорить, Пашка! Не смей, слышишь!

Просительные интонации. Он даже не догадывался раньше, насколько сложно от них избавиться. И даже представить не мог, что будет с такими интонациями говорить с собственным недоразвитым сыном. И тем не менее: Пашка лежал на полу, голый и грязный, но при этом совершенно не жалкий. А он, большой и грозный отец, порой не в меру жестокий, но любящий – лебезил перед ним, упрашивая не говорить плохие вещи.

– Но ты же знал всё, папка! Ты этого наро-о-очно хотел… Хотел… Хотел, да…

– Нет, сынок, нет! – Андрей Семёнович уже почти орал, хотя его сын теперь говорил спокойно, поражённый своим озарением. – Я не знал. И мы всё исправим!

Пашка медленно, будто нехотя, повернул голову и взглянул на отца.

– Да, исправим! Мы убежим с тобой! Да, точно, мы убежим… Я и ты, Пашка. Я и ты…

Захваченный этой мыслью, с лихорадочно блуждающим взглядом, Андрей Семёнович повернулся к лестнице и, под нестройное скрипение ступеней, направился вниз. Идея побега пришла к нему внезапно, и сразу же полностью затопила его сознание, как это часто бывало и раньше.

«Как просто! Как просто всё исправить! Эти… Эти твари придут завтра, а нас уже не будет тут! А там уж посмотрим. Устроимся где-нибудь с Пашкой. В деревне! Да, в глуши! В Сибири!»

Мысли с нездоровой, лихорадочной быстротой проносились в мозгу мужчины, а на их фоне уже выстраивался, сам собой, план действий.

«Собрать вещи. Уехать ночью, на машине. Потом транспорт придётся сменить, может, угнать, а может, автостопом. Шофера люди добрые… Ещё деньги! Скоплено немало, это поможет. Может, поджечь дом? Нет, тогда хватятся сразу…»

Кровь шумела у него в ушах всё сильнее, взгляд туманился. Потому он и не расслышал последней фразы, сказанной его сыном. Глядя, как макушка отца медленно опускается вниз, чтобы скрыться внизу, на первом этаже, Пашка негромко поправил его:

– Ты, я и моя жена, папка.

67.

Городок, совсем недавно бурливший из-за новостей о том, что Андрей Семёнович якобы оказался маньяком, медленно успокаивался. Дядька Митяй успел улизнуть от полицейских, как только понял, что такой провал может обернуться для него несмываемым позором и крупными неприятностями. И теперь он сидел у себя в халупе, покуривая самокрутки, свёрнутые из вытряхнутого из окурков табака, и, едва сдерживая жгучие старческие слёзы, смотрел в окно.

Уверенность в том, что именно бывший охотник – тот самый Зверь, за которым он охотился, никак не отпускала. Просто он оказался достаточно изворотливым, чтобы избежать наказания от полицейских. Теперь они уже ни за что не поверят ничему, что скажет им сумасшедший старик. Точнее, тот, кого они считают сумасшедшим стариком.

Но, по здравому размышлению, получалось найти во всей этой ситуации и плюсы. Андрей Семёнович сцепился с оперативниками из участка, мужиками даже на вид жестокими и злыми. Это не участковый, к которому можно относиться с уважением, но скорее как к своему соседу, а не представителю власти. Опера – настоящие ищейки, такие вцепятся – и сбросить их будет уже очень сложно, если вообще возможно. Такие вот и должны на Зверя охотиться. И они, похоже, его смогли зацепить, хоть и не на том, на чём ожидалось.

Теперь они будут гнать его, гнать, пока не настигнут. И уж тогда раскроется вся его подноготная, люди узнают о каждом злодеянии до последнего…

Внезапно вздрогнув, Дмитрий Юрьевич выпрямился и поглядел на улицу удивлённо, словно видел пыльную Грачёвскую щебёнку впервые в жизни. Гнать? Полицейские, эти охотничьи псы, вовсе не вцепились в Зверя. Они вспугнули его. И в этом присутствовала и его собственная вина. И теперь тот, без сомнения, попытается оторваться от погони. Избавится от всего, что может навести на верный след. Замурует все свои тайные ходы, выбросит улики. Он скинет с себя шкуру Зверя и превратится просто в усталого и нервного мужика, который в одиночку растит такого непростого ребёнка.

«Ну не сажать же его, правда?» – эхом громыхнула в голове старика чужая, но такая чудовищно правильная мысль. У Дмитрия Юрьевича засосало под ложечкой. Дрожь пробежала по старому телу, измученному бессонницей и стрессом. Не сажать же его…

Взволнованно подскочив на ноги, старик сделал круг по комнате и снова уселся на продавленный диван. Слёзы на его щеках высохли, и теперь он лихорадочно думал, пытаясь понять, что делать дальше. По свету Зверь вряд ли решится бежать. Значит, стоит хотя бы немного отдохнуть… А что потом?

68.

Валентину Георгиевичу тоже совершенно не хотелось показываться на улице.

– Ну, старый хрен… Ну, устроил…

Опера, злые и разочарованные, уже уехали, а участковый так и продолжал кружить по тесной кухне, сжимая кулаки и потрясая ими в воздухе.

– Ну и заварил, хрыч! Чёрт рогатый, всех бабок поднял!

Он буквально кожей чувствовал, как гудят несколько соседних улиц. Гудят, как растревоженный неловким пасечником улей. Старухи, которым уже давненько не случалось обсудить пикантную историю, дождались, наконец, своего часа. Молва пошла, и даже тот факт, что у Андрея Семёновича на участке не нашлось ничего подозрительного, их теперь не остановит. А сам Андрей Семёнович поимел огромные проблемы – опера не шутили, когда грозили ему проверками из всех возможных инстанций. Так что, вполне вероятно, скоро поползёт по городку новая байка: как подлец-участковый сдал в тюрьму отца неполноценного ребёнка. И будет всем плевать, что в неполноценном ребёнке чуть больше центнера живого веса, а у самого Валентина Георгиевича не существовало мотивов так поступать на ровном месте. Уж додумают...

– Ух, старикан! Зарекался ведь тебе, скотине, верить!

69.

Марина брела по Грачёвску, не зная толком, куда и зачем она направляется. Эмалированный таз, который она до этого бережно прижимала к груди, пропал. Должно быть, выронила, не заметив. Бродить по одноэтажным улочкам частного сектора было выше её сил, поэтому она быстро выбралась в многоэтажную часть города и, низко опустив голову, шаталась по заросшим кустарником и сорной травой дворам шестиэтажек. Тут тоже жило много знакомых, но шанс того, что молва добралась и сюда, всё же казался ей ничтожно малым.

Несколько раз она порывалась отправиться домой, но одёргивала себя. Там, дома, ждала Света. Которая, несомненно, уже обо всём узнала и только и ждёт шанса, чтобы поиздеваться над ней. Наверняка ведь сестра уже в курсе всего. А на фоне такого скандала даже бабник и пьяница Артём будет смотреться идеальным семьянином…