Страница 48 из 61
— Вот то-то и оно, что к классической разведке это никакого отношения не имеет. — Баир тяжело посмотрел на меня. — Знаешь, как и с чего Доихара начинал? — Не дожидаясь ответа, Баир продолжает: — Начал он с бесплатной раздачи лекарств людям, больным туберкулезом. Правда, в пузырьках не лекарство было, а опиум. В Японии для этих же целей наладили выпуск сигарет «Золотая летучая мышь». В самой Японии продавать их было запрещено. В сигаретах находились небольшие дозы опиума. Шли они только в оккупированные страны. Человек, купивший пачку этих сигарет, постепенно становился наркоманом. Еще все публичные дома Маньчжурии Доихара превратил в опиумные притоны. Что характерно, даже свою агентуру японцы подсаживали на опиум.
Баир на мгновение замолчал, потом продолжил:
— Хотя все это не японцы придумали, а англосаксы. В прошлом веке англичане в Индии начали вместо риса выращивать опиум и завозить его в Китай в огромных количествах. В Индии голод начался, а в Китае люди гибли от этой отравы. А прибыль шла не только колониальной Ост-Индской компании, но и английскому королевскому дому. А когда китайцы спохватились и попытались прикрыть эту лавочку, то получили две опиумные войны. В этом и есть, как говорят англичане, «бремя белого человека».
— Ладно, товарищ майор, будет вам, успокойтесь.
Но, обычно спокойный, Баир прямо завелся. Спирт, что ли, на него так подействовал? Или радиограмма с «той стороны»? Скорее, и то и другое.
Иваныч молча слушает, не вмешивается в разговор.
Доржиев опять тяжело посмотрел на меня:
— Витя, ты, слава Богу, этого вживую не видел. Как люди от этой отравы погибают. Вообще, наркотики и наркоторговля — это один из самых изуверских методов ведения войны. Только в этой войне, кроме тела, еще и душу убивают. Знаешь, как они делали? — Он опять в упор смотрит на меня. — В Маньчжурии, где действовали китайские партизаны, мы тоже работали. Так вот, японцы постепенно подсаживали на опиум все взрослое население. И вскоре от нормальных людей оставались одни тени. Потом эти люди за дозу готовы были продать кого угодно. Хоть мать родную. Не только нас, советских разведчиков.
— Хорошо, что немцы до этого не додумались, — вырвалось у меня.
— Теперь насчет наших там. — Он неопределенно мотнул головой в сторону двери. — Ничего янки толком пока не узнали. Взяли только трех связных и двух содержателей явок. А Мун…
Он замолчал, что-то обдумывая.
— Когда в аэродромную радиомастерскую пришли его брать, он все сразу понял. — Баир на мгновение замолк. — Отвертку себе в горло вогнал. Да и не Мун его звали, — добавляет Доржиев.
— Откуда информация, Баир? — спрашиваю я.
— Много будешь знать, плохо будешь спать. А при нашей работе еще и до старости не доживешь, — несколько раздраженно отвечает майор. И уже мягче добавляет: — Я же не сказал, что всю резидентуру взяли. Я сказал «почти всю». Извини, но больше вам знать не положено.
Я молча киваю. Понимаю, что сдуру спросил лишнее. В нашей профессии нужно знать только то, что касается тебя. Самому же легче будет, если что…
Да, попади Мун, или как там его звали, к американцам, мы бы с Иванычем здесь уже не сидели. Сила воли и прочее на допросе не всегда помогают. «Сыворотка правды» [153] — это страшная штука. Хочешь не хочешь, а можешь расколоться.
Я сидел почти трезвый, хмель не брал меня. В голову пришла мысль: «А смог бы я вот так? — и ответил сам себе: — Не знаю. Ладно гранатой, как Игорь, а так…»
— А мне в церкви еще в детстве объясняли, что самоубийство — это самый страшный грех, — задумчиво говорит Кейметинов.
Его узкие глаза превратились в щелочки — так было, когда он о чем-то раздумывал. Я знаю, что Иваныч всегда с собой носит нательный медный крест. Даже когда идет «на ту сторону». Сейчас он у него зашит в тельняшку. Вообще-то, это противоречит нашему основному принципу — вражеские контрразведчики по внешности разведчика, его экипировке и оружию не должны определить его национальность и ведомственную принадлежность.
— Жизнь — это не твоя собственность, тебе ее дали. Не тебе самому ее у себя и забирать. Это и есть страшный грех. А как же нашему брату быть? — спрашивает он, ни к кому не обращаясь. — А если остаться в живых и всех сдать, разве это не более страшный грех?
Мы все замолчали. Об этом вообще-то у нас говорить не принято.
За столом повисла тишина.
Мне вспомнилось стихотворение, переписанное на тетрадном листочке в госпитале:
Мой товарищ в смертельной агонии,
Не зови понапрасну друзей,
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, а просто убит…
Дай я лучше сниму с тебя валенки,
Нам еще наступать предстоит… [154]
В этих стихах вся жестокая изнанка войны. Кстати, написал это наш брат — разведчик, воевавший на Кавказе.
— А что у вас с рукой, Иннокентий Иваныч? — прервал молчание Баир, кивнув на перевязанную руку Кейметинова.
— Да так, ерунда. Осколком чуть-чуть задело.
— Да нет, это не ерунда. — Голос Доржиева стал строже. — Пойдемте на батальонный медпункт. Там вам перевязку сделают и противостолбнячный укол. У нас в отряде капитана Старчака от такой вот ерунды в октябре сорок первого под Малоярославцем парень в мучениях умер. Через пару суток после ранения.
Кейметинов, взглянув на непреклонного Баира, соглашается.
— Готов, как юный пионер. Идемте, товарищ майор.
Встают и уходят. Я остаюсь один за столом. Мысленно возвращаюсь к разговору. Хотя в моей голове после выпитого все перемешалось. Японские жандармы, опиумные войны, английская королева Виктория. И — Игорь, вернее, Игорь с Муном.
Что бы сейчас, интересно, сказал про грех самоубийства на войне один из моих преподавателей — Роман Николаевич Ким [155]. Профессор-японист имел энциклопедические знания и при этом был глубоко верующим православным человеком. По воскресеньям вместе с женой посещал храм Иоанна Воина на Якиманке.
К слову сказать, глубоко верующими были все пожилые преподаватели нашего Военного института иностранных языков. Те, кому было под шестьдесят и больше. Все они начинали службу еще в царской военной разведке при генерале Потапове [156]. С ними все было понятно. Но Роман Николаевич — ровесник века. И в Гражданскую, на Дальнем Востоке, на территории, оккупированной японцами, он начинал в большевистской разведке.