Страница 26 из 61
Уже совсем рассвело. Смотрю на часы. Батюшки-светы! Фосфорные стрелки часов показывают без двух минут четыре. Катера с десантом уже на подходе, через двадцать восемь минут начнется высадка. Подхожу к обрыву и смотрю на море: в темно-красном свете поднимающегося из воды солнца оно сейчас по-настоящему красиво.
В море грохочут взрывы, поднимая фонтаны воды. Я бегу обратно в окоп. На батарее воет сирена, там объявлена тревога. На фоне солнца хорошо вижу часового возле крайнего орудия. Это матрос в черном бушлате и пилотке. Да, морская форма почти одинаковая на всех флотах. Вот только тельняшек немцы не носят.
Батарея представляет собой четыре стационарных 130-мм орудия с броневыми щитами, стоящие на бетонных основаниях. Для защиты с воздуха рядом стоят два зенитных «Эрликона». Это пушки с нашей береговой батареи, захваченной немцами летом сорок первого года.
Сейчас артиллеристы выскакивают из блиндажей и бегут к орудийным дворикам. От нашего окопа до них чуть более ста метров. Для пулемета прекрасная групповая цель. Андрей передергивает затвор «машиненгевера».
«Если есть малейшая возможность не убивать, то не убивай!» — вспоминаю я наставление своего учителя.
— Андрей, не стрелять! — коротко бросаю я, поднимаясь на бруствер.
Иду навстречу немцам. «Штурмгевер» держу левой рукой за цевье, моя правая рука поднята вверх. На ходу замечаю, что эти немцы — сборная солянка. Половина в черной морской форме, половина в полевой. Среди них и кадровых артиллеристов-то, наверное, нет. Я прошел половину пути, когда меня заметили.
Сейчас надо брать инициативу в свои руки.
— Хальт! Матрозен, Дойчланд капитулирен [77], — громко кричу я, продолжая быстро идти на немцев.
Когда до них остается метров пятнадцать, навстречу мне выходит немец в выцветшей полевой форме. Он идет, глядя на меня, и медленно расстегивает кобуру на животе. Я усилием воли заставляю себя не вскинуть автомат и не дать короткую очередь от бедра. Немец все ближе. Впиваюсь в него взглядом. Вокруг нас гробовая тишина.
Так, на нем полевая форма образца сорок третьего года. Брюки свободного покроя и ботинки с гетрами. На голове кепи. Ему около тридцати лет. Из-под козырька выбиваются темно-каштановые волосы. Он уже расстегнул кобуру и медленно достает свой «вальтер». Только бы Андрей не ударил сейчас из пулемета. Мой взгляд продолжает обшаривать немца, а мозг в бешеном темпе анализирует увиденное. Различаю на пуговицах якоря, а на плечах морские погоны корветтен-капитана [78]. Ясно — он из дивизии морской пехоты, созданной год назад. На кителе вижу ленточку Железного креста и знак за ранение. Дальше. На груди знаки подводника и «За прорыв морской блокады». Значит, он оканчивал военно-морское училище. Наверное, во Фридрихсхафене, и до сорок четвертого служил в подплаве. Наши деревни он точно не сжигал, и вряд ли он убежденный нацист, хотя кто его знает? На левой стороне груди вижу знак участника штурмовых атак. А рядом приколота серебристая брошь. Лихой! Этот знак дается за участие в рукопашной схватке. Ясно, что последний год он воевал в морской пехоте командиром роты.
Только бы сдержался Андрей. Немец все ближе. Пистолет уже в его руке, а он в двух шагах от меня. Еще шаг, и офицер перехватывает «вальтер» за ствол и протягивает его мне. Вокруг раздается вздох облегчения. Кроме этого, уже хорошо слышен другой звук. Характерный гул бензиновых движков наших «мошек» [79]. Правой рукой срываю с головы шерстяной подшлемник и вытираю вспотевшее лицо.
«Запомните, ребята, что лучший бой тот, который не состоялся и если ты сумел победить, не применяя своего боевого искусства», — говорил Егор Иваныч в далеком сорок первом.
— Постройте своих людей, корветтен-капитан, — говорю я на ломаном немецком.
— Гут, — отвечает немец.
По его усмешке вижу, как он воспринял мой немецкий. Да я и сам знаю, что говорить толком не могу. Зато почти все понимаю, включая военную терминологию.
Я разворачиваюсь и, повесив автомат на плечо, иду к траншее.
— Ну и нервы у тебя, командир. А я уж чуть на курок не нажал. — Андрей выскочил из окопа и обнял меня.
— На, трофей на память. — Я устало протягиваю ему «вальтер».
На берегу уже идет высадка отдельной роты морской пехоты. Вижу, как с «морского охотника» по деревянным сходням на берег сбежал взвод десантников. Сходни, стоя в воде, придерживают два моих разведчика.
После высадки катер дает задний ход, а настил матросы втаскивают на палубу. Минуты через три в очищенный от мин проход вошел следующий катер. Иван Васильев, стоя на берегу, дает команды флажками. Вся высадка заняла чуть больше десяти минут. Кроме катеров, вижу в море два наших эсминца. Не обращая на меня внимания, к батарее, охватывая ее широкой цепью, бегут десантники. Вся рота действует как один слаженный механизм. Бойцы одеты в армейскую форму, но у всех на рукаве штат морской пехоты с якорем. На головах бойцов армейские пилотки, но кое у кого вижу черные морские. А на голове командира минометного расчета бескозырка с надписью: «Ташкент». Это название корабля, погибшего летом сорок второго на Черном море.
Минометчики, взбежав на обрыв, с ходу развернули свое хозяйство, перекрыв все нормативы, и сейчас они готовы к открытию огня.
Вижу, что все бойцы этой роты не раз высаживались на Балтике, на Черном море и на Севере.
Ко мне подбегают два десантника. В одном узнаю командира, вспоминаю, что его зовут Вячеслав, Слава. Другой мне незнаком, он одет в пятнистый маскхалат, на голове черная морская пилотка. За ним бежит боец в маскхалате с радиостанцией за спиной. Понятно — это корректировочный пост корабельной артиллерии. Эти двое вооружены автоматами ППС.
— Здорово, бродяга! — капитан обнимает меня.
— Старший лейтенант Петров, — протягивает мне руку арткорректировщик.
— Это наш «бог войны», — радостно указывает ротный на моряка.
А меня начинает пошатывать, как пьяного. Спало чудовищное нервное напряжение, и голова перестает соображать.
— Вася, фляжку, быстро, — командует капитан своему ординарцу. Он все прекрасно понял, едва взглянув на меня.
Подбежавший матрос уже протягивает мне немецкую флягу в суконном чехле. Делаю три больших глотка. Внутри приятно обжигает, а через несколько минут проясняется голова.
— Это настоящий коньяк, французский, — улыбается Слава.
Я благодарно киваю в ответ.