Жестокий мучитель

Я не уверена, что меня сдерживает – страх перед его ответами, или то, что он вообще мне не ответит. Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, наблюдая за тем, как он идет впереди.

К черту это.

— Элиас, - произношу его имя, сердце колотится сильно и быстро.

— Да, - говорит он, не оглядываясь.

— Что заставило тебя так сильно меня ненавидеть? - спрашиваю, желая, чтобы мое горло не сжималось от боли в тот момент, когда я задаю этот вопрос. Он вертелся у меня в голове с первого дня в кафетерии, когда этот парень перевернул мой мир с ног на голову.

Элиас останавливается, его спина жесткая, как доска. Затем поворачивается и смотрит на меня, глаза пылают эмоциями, которые я не могу точно определить.

— Это сложная история, - говорит он, слегка нахмурив брови. — Я винил твою семью в том, что меня забрали из дома.

Мои брови взлетают вверх, так как это было последнее, что я ожидала от него услышать.

— Что?

Он качает головой.

— Как я уже сказал, это долгая и запутанная история.

Я смотрю на часы.

— Нам нужно убить два часа.

Он тоже смотрит на часы и тяжело вздыхает.

— Хорошо, но я буду рассказывать, пока мы идем.

Его движения скованы и неестественны, он поворачивается ко мне спиной, продолжая идти по тропинке между деревьями.

— В канун Нового года, перед тем как я поступил в Академию Синдиката, мой отец пришел домой пьяный и злой. - В его тоне звучит печаль, и мне становится интересно, что он собирается сказать дальше. — Он поссорился с моей матерью, и я наблюдал, как он забил ее до смерти.

Я ахаю от этих слов.

— Мне жаль, Элиас...

— Оставь это. Мне не нужна твоя жалость, - огрызается он, глядя на меня через плечо своими пронзительными голубыми глазами.

Я замолкаю, впиваясь зубами в нижнюю губу.

— На следующий день семья посадила меня на самолет и отправила в Чикаго. Вместе с моим дядей, отцом и кузинами. - Он делает глубокий вдох, колеблясь, прежде чем сказать. — Они даже не позволили мне пойти на мамины похороны.

Что это за семья, в которой сыну не разрешают присутствовать на похоронах собственной матери?

Его шаги ускоряются, как будто он в ярости от того, что снова переживает время, о котором говорит, и мне приходится бежать трусцой, чтобы не отставать от него.

— Картель Эстрада заключил сделку с братвой Гурина, и мы должны были возглавить операции к северу от границы. - Он оглядывается на меня через плечо. — Это все, что мне сказали, и до недавнего времени я верил, что отец убил мою мать, потому что она не хотела, чтобы он забирал меня в Америку. Поэтому я обвинил твою семью в ее смерти, и, как следствие, в том, что меня оторвали от всего, что я знал.

Я смотрю на него, почти шокированная тем, что за его неприязнью ко мне стоит подлинная причина, пусть и совершенно нелепая. Двенадцатилетняя девочка никак не могла знать или иметь отношение к тому, о чем он говорит. Но теперь я понимаю, почему он ненавидел меня. Его ярость вызвана тем, что он видел, как его мать забили до смерти, а затем его притащили в новую страну, где он лишь слабо понимал язык. Любой мальчик был бы зол, а моя фамилия направила его гнев на меня.

Он замолкает, углубляясь в лес. Когда проходит нескольких минут, я понимаю, что он не собирается продолжать рассказ.

— Ты сказал «до недавнего времени». Что изменилось? - спрашиваю я.

— Всё, - бормочет он, поворачиваясь так внезапно, что я врезаюсь ему в грудь.

Я пытаюсь сделать шаг назад, но он тянется ко мне и прижимает к себе.

— Мой дядя объяснил, почему отец убил ее. Она предала семью и спала с членом картеля Васкез. - Мышца у него на виске сокращается. — Я винил во всем сделку с братвой, хотя именно глупые ошибки моей матери привели к ее собственной смерти и стали причиной, по которой нам пришлось покинуть Рейносу. - Его челюсть сжимается. — Она продала картель, и Васкез захватили территорию за пару дней. Я никогда не прощу своего отца за то, что он лишил ее жизни. Он был трусом и не смог сказать дону Пабло, чтобы тот отвалил и поручил разобраться кому-нибудь другому. - Элиас пожимает плечами. — Но я больше не могу перекладывать вину на братву Гурина.

Я понимающе киваю, хотя почти уверена, что если бы его отец послал главу картеля Эстрада, он сам был бы мертв.

Не верится, что все эти годы я думала, будто он просто посмотрел на меня и сразу же возненавидел. Что это была противоположность любви с первого взгляда – ненависть с первой встречи.

Все это время он испытывал тайную ненависть к братве Гуриных и, в свою очередь, ко мне.

— Тогда почему ты все еще мучаешь меня? - спрашиваю, зная, что ответ на этот вопрос способен полностью разрушить меня.

Его ноздри раздуваются, и он пожимает плечами.

— Я узнал о мамином предательстве только накануне Нового года. - Он отпускает меня и, повернувшись спиной, идет дальше по тропинке. — Мой дядя впервые отвез меня на ее могилу в Рейносе. - Мышцы его спины напряжены, когда он произносит. — А от старых привычек трудно избавиться.

Привычек.

Это то, чем он меня считает? Привычка, от которой он не может избавиться, и ничего больше.

Я сглатываю подступающую к горлу желчь, зная, что никогда не услышу от него того, чего хочу.

— Теперь ты остановишься? - спрашиваю, не уверенная, звучит ли в моем голосе надежда или нерешительность.

Он снова смотрит на меня.

— Это то, чего ты хочешь? - напряженность в его глазах крадет кислород из моих легких.

Я не знаю, как ответить на этот вопрос. На него нет простого ответа.

Шорох в кустах слева от нас спасает меня. Мы оба низко пригибаемся, держа винтовки наготове, и ищем источник шума.

Элиас тихо придвигается ко мне, его рука касается моей.

— Тихо, - одними губами произносит он, кивая на поляну впереди, где олениха со своим олененком только что вышли на тропинку.

Печаль сжимает мое сердце, когда я гадаю, действительно ли Элиас убьет их. Мать и малыш идут по своим делам и никому не причиняют вреда.

Он наводит ружье, и я хватаю его за руку, качая головой.

Его брови хмурятся.

— Что?

— Ты не можешь их убить.

Он сужает глаза.

— Как ты собираешься возглавить братву, если не можешь убить даже оленя?

Я тяжело сглатываю и смотрю ему прямо в глаза.

— Хороший лидер знает, когда нужно отнять жизнь, а когда проявить милосердие. - Я бросаю взгляд на животных, которые по-прежнему не замечают нашего присутствия. — Любая жизнь священна, так по какой причине мы должны их убивать? - Спрашиваю его.

— Потому что нам поручили охотиться, и именно это мы должны делать.

— Это бессмысленно и варварски. Не способность нажать на курок определяет сильного лидера, а понимание, когда не стоит его нажимать.

Когда я оглядываюсь на Элиаса, он уже опустил винтовку и смотрит на меня со странным выражением в своих льдисто-голубых глазах.

— Что? - Спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Ты говоришь очень разумно для любимчика учителей. Особенно учитывая, что ты идешь вразрез с прямой инструкцией. - Он слегка подталкивает меня локтем, мягкая улыбка приподнимает его губы. Это красивая улыбка, которая придает ему почти потусторонний вид. — Я думаю, ты права, Гурин.

Я улыбаюсь.

— Конечно, я всегда права.

Он смеется, его глубокий и бархатистый смех разносится по деревьям и пугает оленей, которые бросаются через тропинку и скрываются в густом лесу вокруг нас.

Я тоже смеюсь, благодарная за то, что он согласился пощадить этих беззащитных животных.

А потом мы смотрим друг на друга, и мне кажется, что я впервые вижу настоящего Элиаса Моралеса.

Без гнева или маски, он заглядывает прямо мне в глаза, как будто может увидеть мою душу.

Сердце бьется сильнее и быстрее, когда я изучаю его взгляд, зная, что, несмотря на чувства, которые испытываю к нему, прошлое забыть невозможно.

Он так плохо обращался со мной все эти годы, и эти воспоминания не могут просто исчезнуть. Для нас нет возможности отмотать время назад, хотя часть меня хотела бы этого.