Следопыт

Я повертел головой и своим оружием по сторонам, пытаясь уловить болтовню, чтобы точно определить, с какой стороны доносились голоса. И тут, краем глаза, я заметил фигуры. Я перевел взгляд прямо на них и в этот момент навел на них дуло своего пулемета. В одном конце темного двора группа сидящих мужчин оживленно болтала, и каждый сжимал в руках оружие.

Они были примерно в 50 метрах от нас, но по очертаниям их фуражек я мог сказать, что это иракские солдаты. Я прикинул, что это должна быть позиция численностью до взвода, так что всего, может быть, человек тридцать. Я не знал, видел ли их Джейсон, потому что его фургон находился в 250 метрах перед нами. Все, что нужно было сделать иракским солдатам, — это бросить взгляд в сторону дороги, и они увидели бы, как я навожу на них ствол своего единого пулемета.

GMPG, как мы его называем, произносится «джимпи», — имеет очень простое устройство механического прицела, и в свете моего ПНВ четко выделялся V-образный целик. Я был готов снять оружие с предохранителя и открыть огонь по этим фигурам при малейшем признаке какой-либо проблемы. Я знал, что в тот момент, когда я это сделаю, единый пулемет выплюнет огненную воронку, уничтожающую фигуры перед моими глазами.

Мне не нужно было проверять, что Трикки засек, куда я целился, и что у него был крупнокалиберный пулемет, готовый разразиться громом, если они нас заметят. Даже при том, что там могло быть тридцать вражеских солдат, мы могли легко переиграть взвод иракских войск, особенно когда на нашей стороне была внезапность. У нас были крупнокалиберный и единый пулеметы, установленные на очень устойчивой огневой платформе. У них было тридцать автоматов АК-47.

Когда мы пробирались вперед, мое сердце гулко стучало у меня в ушах, но, казалось, никто не заметил нашего ухода. Через несколько секунд мы миновали это зловещее здание и его обитателей, по-видимому, так, что нас никто не заметил. Испустив долгий вздох облегчения, я повернул свое оружие и себя лицом к предстоящему пути. На протяжении нескольких миль дорога казалась ровной и прямой. Насколько я мог видеть, было темно и пустынно, без какого-либо движения или света фар.

Мы ехали по приподнятой насыпи. На западе земля уходила вниз. На востоке она поднималась к невысокому хребту, который был усеян несколькими хозяйственными постройками. Нигде во всех направлениях не было ни малейшего проблеска света, ни каких-либо признаков жизни. Мы набирали скорость, и все, что я мог слышать, — это шуршание шин по асфальту и порывы ночного ветра. Я предположил, что сейчас мы проехали иракские передовые позиции, так что отсюда был путь прямо до Калат-Сикара. Мы были свободны на всем пути к цели миссии.

Впереди виднелись обнадеживающие очертания Пинки Джейсона и инженерной разведки. Я не сомневался, что мы все еще сможем выполнить задание. На мгновение я задумался о том, что мы узнали, проезжая через Насирию. Если разведданные могли так безнадежно ошибаться в отношении этого места, которое, по общему мнению, породило мать всех сражений, возможно, они также ошибались и в отношении района, простирающегося на север до аэродрома Калат-Сикар.

Вряд ли это была приятная мысль, но над ней стоило задуматься. Может быть, там вообще не было ничего относительно безопасного. Возможно, аэродром не был в значительной степени незанятым. Но если это так, то это был бы не первый случай, когда разведывательные данные были бы настолько безнадежно неверны. В любом случае, мы были на войне, и, как сказал нам Джеко Пейдж еще в Кувейте, он ожидал от взвода Следопытов чего-то экстраординарного.

Причина, по которой британская армия сформировала взвод Следопытов, заключалась в том, чтобы пойти на риск, основанный на имеющихся разведданных, и идти вперед. Таким образом, мы рисковали шестью, а не 600 или 6000 людьми. Мы можем потерять пару машин и нескольких хороших парней, но не целый батальон. То, что мы делали сейчас, определяло Следопытов: это пройти через территорию.

Мы были в километре к северу от Т-образного перекрестка, когда на мгновение мне показалось, что я снова уловил звук голосов. К этому времени мы разогнали скорость до 40 км/ч, так что мне пришлось напрячь слух, чтобы перекричать рев ветра. И действительно, я смог разобрать лишь слабое бормотание по-арабски. Приборы ночного видения, как правило, направляли ваше зрение в туннель зеленого света, куда бы вы ни смотрели, и ваше зрение становилось темным и туманным по направлению к периферии. Я взглянул налево, в направлении голосов, и внезапно заметил источник болтовни.

По нашей стороне дороги к нам направлялась пара солдат. На них были легкие фуражки, похожие на бейсболки, и у каждого через правое плечо был перекинут АК47. В походке парня впереди чувствовалась легкая неуверенность, когда его глаза встретились с моими, и я мог сказать, что на мгновение его разум застыл. Я точно знал, что он видел нас, и это было так, как будто он думал: «Что, во имя всего святого, это такое?» Он был не более чем в 5 метрах от нас, когда мы бесшумно проехали мимо него, и я смотрел прямо ему в глаза.

Казалось, все превратилось в сверхмедленную съемку. Я мог видеть, как разум иракского солдата пытается что-то осмыслить, какую-то крупицу понимания, какой-то ключ к разгадке того, чем могло быть это темное видение, бесшумно возникшее из ночи. Мое лицо было закрыто шемагом, глаза прикрывал прибор ночного видения. Все, что он мог видеть, это слабое, потустороннее свечение, которое отбрасывал ПНВ, создавая две точечки флуоресцентного света, похожие на лягушачьи зеленые глаза инопланетянина.

Мгновение спустя мы промчались мимо. Мне пришлось заставить себя устоять перед искушением развернуть единый пулемет и самого себя. Здесь дело было не в этом. Если бы мы были подразделением элитных иракских войск, скажем, спецназа Республиканской гвардии, мы вряд ли обратили бы на этих двух иракских солдат большое внимание. Мы бы продолжали гнать, несмотря ни на что, элита Саддама относилась к этим двум иракским призывникам с недостаточным уважением, которого они заслуживали.

Психология здесь была во многом похожа на то, как ведут себя дети, взламывающие машину, когда мимо проезжают копы: не смотрите, иначе они поймут, что это мы делаем. Мы просто должны были вести себя так, как будто имели полное право быть здесь. Мы хотели оставить у иракских солдат стойкое впечатление, что мимо них проехали лучшие люди Саддама. Нам оставалось надеяться, что мы сможем не раскрыть свой блеф и бесшумно ускользнуть в ночь.

Как только мы проехали мимо них, я сосредоточился на том, чтобы прикрыть сектор огня с 8 до 2 часов перед машиной. Насколько я знал, впереди нас на дороге могло быть еще больше вражеских войск, и это было то, что я высматривал в темноте. Я знал, что Трикки будет прикрывать тыл. Если бы оказалось, что эти два иракских солдата собираются открыть огонь, Трикки пришиб бы их из крупнокалиберного пулемета.

Пока мы мчались вперед, в ночь, мои мысли были таковы: «Черт возьми, это было вопиюще!». Я только что проехал на расстоянии вытянутой руки мимо иракского солдата, которому было приказано убить меня, и посмотрел ему в глаза, как мужчина мужчине. Он был достаточно близко, чтобы протянуть руку и задушить меня, или чтобы я протянул руку и схватил его. Я никогда не слышал, чтобы что-то подобное происходило, ни со Следопытами, ни в каком-либо другом подразделении. Когда мы доберемся до аэродрома и высадим десантников, парням из моего патруля наверняка будет что рассказать.

Образ иракского солдата, на которого я смотрел, запечатлелся в моем сознании. Многие иракские призывники, как правило, выглядели как мешок с дерьмом, но не этот парень. Он выглядел опрятно и профессионально, его тускло-оливковая фуражка гармонировала с его тускло-оливковой униформой, а оружие висело на изящном, лакированном кожаном ремне. Парень был худощавым, чисто выбритым, с аккуратно подстриженными усами. Одна рука у него была засунута в карман, а правая легко покоилась на висящем на ремне оружии.