Махнём не глядя?

Сергей Белокрыльцев

Махнём не глядя?

Вежливые негоры

Я как в вагоне метро сяду, завсегда на иностранцев пялюсь. Впрочем, они редко пользуются метро. Больше интернетом. Меньше интеллектом. Впрочем, как все.

Но если что… я пялюсь.

Говорят, пялиться невежливо. Особенно на стену. Стены от этого краснеют. Особенно кирпичные. Сквозь грим. Кирпичные – самые впечатлительные. А если ещё и несущая, то ещё и нести начинает.

Так что всё верно говорят. Я человек невежливый. Если кто-то станет на меня пялиться, я без участия лишних лиц ему медаль за отвагу вручу. Прямо в рожу. Будет участвовать только одно лицо. Самое отважное.

Обычно в вагонах метро из иностранцев – одни негоры. Я на негора и пялюсь. Пристально и прямолинейно. Обычно пялятся украдкой, редкими одиночными выстрелами из укрытия, косыми и торопливыми. Это не пялянье, а плевок в сторону пялянья. Я всегда сплошным лучом пялюсь. Неумолимым, плотным и толстым. И метким. Зелёного цвета.

Негору становится неловко. Он встаёт и выходит на ближайшей станции. Они, негоры, вежливые, робкие, терпеливые. Таких, видать, и выселяют из Негории в результате чёрного отсева. Обычного попробуй подсиди. Такой негор, сам кого хошь, подсидит. Сразу на трёх местах. Протягивая лапы загребущие к четвёртому. Поглядывая белком сверкающим на пятое. Доедая шестое. Блюдо. От жадности и понимания, что скоро опять переворот. Государственный. А в его кишках скоро заворот. Частный.

Так и живут. Либо в кишках заворот, либо в государстве переворот.

Подсидел? Молодец. Дай другим подсидеть. В Негории перевороты каждые выходные. А выходные в Негории каждый день. Работы нет, все на пособии сидят. Вот и переворачивают страну, как пустую банку, от скуки. По очереди. Суки.

Их к нам надо – на поруки: в шахты, карьеры, каменоломни. И суки взяты на поруки, и на мыле экономия.

А у нас негоры только в метро обитают. Я их больше нигде не вижу. Наверх боятся вылезать. Бедные. Стоят люди, а тут негор из глубин лезет. Кто знает, что тогда будет с негором. Вот и он не знает. И не вылезает.

И я бы из метро не вылезал. Но я тогда с голоду помру. Тут же не растёт ничего, ни коров развести, ни свиней. Где ничего не растёт, там и расти ничего не будет.

А интересно было бы. Люди толпами, на говнах поскальзываясь, потоками спешат туда-сюда. Прилив-отлив. А я со свиньями сижу, гордый и самодостаточный. Всем со сранья на работу, а я со свиньями сижу, гордый и самодостаточный.

Или вот в вагонах к станции подъезжают, а я по станции на быке скачу и песни горланю. Мне много не надо. Мне б под хозяйство пару станций – я б развернулся. На все линии.

А вежливых жалко. Они же давно разучились быть искренними. И не дай боже, вежливый начнёт картинки рисовать, книжонки писать. А эмоции-то давно подавлены, а чувства-то с юности задушены.

Нарисует скованно какое-нибудь облако из одинаковых кружков идеально ровного серого цвета и радуется как дурачок. Смотрите, говорит, какой шквал эмоций. И вокруг него такие же вежливые собираются и рукоплещут, бошками картонными легко покачивая. Ах, говорят, какая эмоциональная палитра, близкая нашему сердцу! Разбавим палитру поллитрой, чтоб ещё эмоциональней стало!.. Теперь, говорят, надо поддержать начинающего… А я скажу: из всех искусств больше всего ценится искусство убеждать людей в том, что есть настоящее искусство, и выгодно продавать то, что есть.

А потом, протрезвев, удивляются, отчего вокруг столько говна, а художники все как один голодные, пьяные и злые. Как сказал ЮЮШ, художнику необходимо пограничное состояние. Правда, сказал как-то сыто и привычно. Бездумно.

А я что, дурак что ли? Негор от меня из вагона, я за ним.

Новый поезд припёрся.

Мы в новом вагоне, я на негора по-старому пялюсь, по отработанной лазерной методе. Главное, шоб гуще и бесперебойно получалось. Тогда самый смак происходит.

Один негор однажды свою вежливость переборол, сам на меня пристально уставился и спросил: "Ты дурак?". А у самого в глазах загляденье! Живописные в своей грозе, в своём мраке, демонизме своём тучи: чувственный гром, молнии эмоций! Я тогда на него ещё пристальней уставился. Да негор же! Глаза голубые. Кожа белая. Блондин. Карлик. Чего надо? На понт берёт что ль? Это мы ещё посмотрим, кто из нас дурак.

Говорить правду легко и приятно, вот я и сказал: "Был бы я дурак, я бы за тобой не пошёл – не сообразил бы". Негор при такой правде сам на меня ещё пристальней стал смотреть. Телефон достал, звонит. Тут уже я вышел на ближайшей станции. Что я, дурак что ли? Я сразу сообразил.

Да и мыслями от него давно оттолкнулся и своё успел передумать.

Мокрицы разума

У меня рулон туалетной бумаги лежит на полу. На полу сортира, естественно. Да и с чего бы мне рулон туалетной бумаги для вытирания жопы мне держать, допустим, на полу балкона? К примеру, зимой. По полам сортира и ванной путешествуют одинокие мокрицы. И каждый раз, когда я собираюсь использовать сортирную бумагу, я боюсь, что занесу себе в жопу мокрицу, специально подготовленную, в антижопном костюме. Она там осмотрится и обоснуется. Перевезёт мебель, своих позовёт. Мне это будет причинять некоторые неудобства. Но, понимая весь этот ужас, я не покупаю держатель для туалетной бумаги. Отчего? Наверное, в жизни мне не хватает ощущения риска, прилива адреналина. А тут каждый раз как я отрываю кусок туалетной бумаги, у меня учащается сердцебиение, повышается пульс и потовыделение. По завершению всех дел, я покидаю туалет и вынужден немного пригубить водочки. Немного, малышку. Чисто нервы успокоить, для сна. Но, выпив 250 грамм, я вспоминаю, что мой дед если и пил перед сном, то не меньше поллитра. А со старших надо брать пример. И я иду за поллитрой. А ведь мог бы просто купить держатель для туалетной бумаги и жить спокойно. Ведь это же все нормальные люди стремятся к спокойствию. Но, как выяснилось, жить спокойно мне скучно, хотя я знаю, что жить спокойно куда лучше. Вот так и спиваются люди из-за внутренних противоречий, что мокрицами путешествуют по их разуму.

Кайся, несчастная, кайся!

Ты, конечно, тут же проснулась от настойчивого звука моего сообщения. У тебя чуткий сон зайца, к тому же алкоголика в завязке, трусливейшего из трусливейших. Рассерженная, ты нарочно пошла громыхать посудой на кухню, чтобы перебудить всех прочих в доме. А кого не перебудила, с того стащила одеяло и облила холодной водой. И всё это время на всех орала. Так орала, что перебудила весь посёлок. К тебе стеклась разгневанная толпа с факелами и вилами, которые толпа взяла из красных уличных ящиков с наборами для разгневанной толпы. Ты дралась стильно, умело и остервенело, как японская кошка в боевике “Японская кошка и китайские крысы”, и в одиночку держала круговую оборону на улице перед домом, куда тебя оттеснила неиствующая и ревущая толпа. Но недолго. Никто из твоей семьи не захотел тебе помочь. Все отвернулись от тебя. Тебя схватили в том момент, когда потухли фонари и взошло солнце. И сию минуту торжествующе доставили в суд под конвоем. Разбуженный и рассерженный судья мгновенно приговорил тебя к пяти годам исправительных работ. Теперь пять лет ты должна каждое утро вставать в четыре утра и, наскоро перекусив, работать до заката, чтобы научиться ценить время, отведённое на сон, и сдерживаться.

А всё из-за того, что 14 лет назад тебе не понравилось одно моё стихотворение. Я долго, очень долго вынашивал план мести и ждал подходящего момента. Это было лучшее из двух стихотворений, что я написал за время десятилетней ссылки в своё родное имение. Царю не понравилось другое моё стихотворение, предссылочное. Оно и понятно, не каждому нравится горькая правда. А это очень правдивое и горько-колкое стихотворение. Бездарям за стихи, знаешь ли, десять лет ссылки не дают.