Потанцуй со мной

— Николаич, ну ты не загоняйся так, — Сергей затягивается и выпускает сизый дым. — Раскис совсем. Кабинету твоему практически не досталось. Радоваться надо.

Да, блть. Может еще отблагодарить паскуду, что оказался таким милостивым и не спалил к чертям весь мой офис? Так я и гопака, на радостях, могу зафигачить.

Если Протасов тем самым пытается меня ободрить, то у ничего ни черта не получается. Кому, как ни мне знать, насколько эта следственная канитель может растянуться, отбирая время, нервы и деньги, которые я, блть, теряю, потому что знаю, что мой сейф со всеми рабочими документами сейчас изымут и опечатают, а попаду я в него не скоро. У того, кто старался максимально подогнать мне проблемы, стоит признать, — охрененно получилось это сделать.

— Дознаватель сейчас с очевидцами работает, потом будет с тобой. Кость, ты прикинь пока: кто, что и зачем, вспомни, кому дорогу перешел. Понимаю, что всех обиженных и униженных не припомнишь, но постарайся, друг. Ни мне тебя учить, Николаич. А я пойду, ребят потороплю, чтобы быстрее сворачивались.

Майор уходит, оставляя меня одного с распирающими мыслями и беспорядком, творящемся в моей голове. Я чувствую, как теряю контроль над своей жизнью. Это страшнее всего, когда кто-то знает, что с тобой будет завтра, а ты ни черта не можешь предугадать и становишься безвольной марионеткой.

43. Константин

— Понял, Серёг. Хочу сам глянуть, сделаешь? — глушу мотор и перекладываю трубку в левую руку. — Знаю, но ты попробуй, — в ухе навязчиво пульсируют гудки второй линии. Бросаю взгляд на дисплей — Сурикова. Ну еще бы. У кого может внезапно возникнуть очередная бредовая идея, требующая сиюминутного разрешения? И похер, что я могу быть занят, находиться в суде или на унитазе. Принцесса звонит — сворачивайте удочки. — Всё, Серёг, отбой. Спасибо.

— Не можешь найти пульт от телевизора? Или опять увидела смешной ролик в Тик-Токе? — отключаю Протасова и перевожу вызов на вторую линию.

— Смешно, Романов. Если у тебя опять нет настроения, можешь не приходить, — фыркает мелкая. Охренеть, я стою напротив подъезда своего дома и меня же в него не впускают.

Спокойно, Романов.

Засовываю свой язык в заднее место и запираю на шпингалет. Ругаться с Хулиганкой у меня нет сил и желания.

— Я уже пришел. Стою у подъезда.

— О! Отлично! — тон Хулиганки меняется с космической скоростью. — Кость, купи хлеб, а?

— Что? — это связь гонит или Сурикова? — Что купить?

— Х-Л-Е-Б! Что в этом слове непонятного? Ну знаешь, такое изделие из теста, бла-бла-бла…

Она издевается?

— Где я тебе его куплю, ты время видела?

— Не будь занудой, Романов. Половина десятого только. В нашем доме на первом этаже есть пекарня, она работает до десяти, — пыхтит Сурикова. В нашем доме? То есть она уже самостоятельно прописалась у меня дома? И я даже ни сном ни духом, что в нашем доме есть пекарня. За хлебом последний раз я ходил, когда был еще пацаном и то, только потому, что на сдачу родители разрешали купить жвачки.

— Рита не может сходить?

— А Риты нет.

— А где она?

— Кость? Ты че? Она же на свою зумбу ходит, — уверен, что Сурикова в данную секунду крутит пальцем у виска.

Черт. В башке полный раздрай: у кого зумба, у кого хуюмба, а у меня круглая задница.

Сегодня экспертиза постановила, что возгорание произошло в следствии умышленного поджога — что и требовалось доказать. В кабинете моего помощника были обнаружены следы зажигательной смеси. Как пояснил следак, с камер видеонаблюдения хорошо видно — неизвестный, лица которого невозможно разглядеть из-за наброшенного капюшона, разбивает окно и бросает в офис бутылку с акселерантом. Запись я еще не видел, но хочу это сделать до того, как меня вызовут в отдел.

— Так уже должна была освободиться, — смотрю на время в углублении приборной панели. Занятия у дочери, кажется, с 19.00. до 20.00, а танцевальный клуб находится в соседнем закрытом дворе.

— Не знаю, Романов. Мало ли, с девчонками заболталась. Так ты купишь хлеб? — раздражается мелкая.

— А нам он точно нужен в десятом часу вечера? Юль, я устал, как собака. На работе завал, — опускаю голову на руль. Голова гудит, как корабельный тифон. Целый день пробегал по инстанциям касательно поджога, но моим этого знать не нужно. Я никому не рассказывал про пожар, пусть мои девчонки спят спокойно.

— Нужен, Кость. Для ужина! Не ленись давай! Буду тебя кормить! — мой желудок предательски дергается и со зверским рыком матюкает меня трехэтажным.

— О-о-о! И ты даже сумела заказать еды? И даже не позвонила мне? — улыбаюсь и отстёгиваю ремень безопасности. Выбираюсь из машины и кручу головой, выискивая эту долбанную пекарню.

— Дурак, — смеётся Сурикова. Обожаю в этой девчонке отсутствие такой функции, как долгосрочная бабская обида. — Я даже приготовила ее сама.

— Серьезно? Ты хочешь сказать, что сама погрела ее в микроволновке? — издеваюсь над мелкой, получая удовольствие от нашей идиотской болтовни.

— Пошел ты, Романов! Я приготовила ее на твоей идеальной плите!

— И она выжила после этого? — откровенно ржу в трубку.

— Какой же ты мерзкий, все-таки, — и отключается. Смеясь, прохожу мимо алкогольного минимаркета и решаю заглянуть внутрь. Покупаю хорошего красного вина, раз пошла такая пляска, и здесь же прихватываю не первой свежести упакованный батон.

Иду в сторону подъезда и набираю дочь. Гудки идут, но трубку брать Маргарита Романова не торопится. Оборачиваюсь и высматриваю Риту по сторонам.

Где она, твою мать?

Чувство тревоги нарастает снежным комом, когда у своего подъезда обращаю внимание на подозрительного хмыря в плотной черной толстовке с натянутым по самый нос капюшоном тогда, когда на асфальте плавится говно от жары. Он глубоко затягивается, удерживая сигарету между большим и указательным пальцами, потом выбрасывает окурок прямо на асфальтную плитку и сплевывает.

Снова набираю Марго.

Черт.

Бросаю крайний раз в сторону, откуда, вероятно, должна пойти Рита, и набираю код видеодомофона.

Я превращаюсь в параноидального шизофреника.

Прекращай, Романов, во всем и всех видеть угрозу.

Захожу в подъезд. Прислушиваюсь. Дверь с глухим ударом закрывается позже, значит, за мной следом кто-то вошел. Я не слышу сзади шагов, но ощущаю затылком присутствие. Прохожу мимо консьержки — очаровательной узбекской возрастной фрау и по наитию считываю расположение камер — всего одна над лифтом. Здороваюсь и смотрю в отражение стекла — тот самый в капюшоне в двух шагах от меня. И он — не сосед.

Он идет сзади, дышит мне в спину. Пульс на запястье частит. Кровь приливает к лицу, повышая давление.

Тук-тук…тук-тук…

Что у меня с собой есть? Опускаю одну ручку пакета, тянусь к горлышку бутылки вина и…

— Не дергайся, — мое запястье резко перехватывают, а сзади в спину утыкается что-то тупое. — Руку медленно убрал, — шепотом в ухо и ощутимый толчок по почкам.

Убираю руку и поднимаю вверх.

Всё нормально.

Тук-тук-тук-тук….

Он толкает меня в сторону, уводя от лифтов к пожарной лестнице.

Блть.

Ублюдок знает, что там нет камер.

Подталкивает в спину и прикрывает за нами дверь.

На лестничном пролете мы одни и вероятность того, что кто-то будет спускаться пешком при наличии трех действующих лифтов — сводится к нулю.

Всё нормально.

Тук-тук-тук…тук-тук…

— Не оборачивайся, — пытаюсь узнать его голос. Или хотя бы запомнить. Хриплый, низкий, глубокий. Не пацан. От 25 до 30. Крупный. Всё нормально. Блть. — М-м-м… — сгибаюсь по полам. Почки, с-с-сука…

— Стоять, — он хватает за шею, делая захват локтем. Душит. Воздух. Его нет. В ушах долбит мой собственный пульс. Слышу, как разбивается бутылка, мои руки свободны, и я хватаюсь за его локоть, надеясь отцепить, но мразь впечатывает меня мордой в стену, и в нос ударяет запах алкоголя и моей крови. — Тебе привет просили передать, — я чувствую и слышу, как хрустит переносица, но сдерживаюсь, чтобы не заорать. Адская боль простреливает нутро, но моментально блокируется шоком.