Страница 16 из 18
Немцы перестали ссориться, и уставились в недоумении на мужчину и женщину, тоже моргая глазами, словно им туда соринка попала. Василий, подчиняясь взгляду Лады, тоже положил руку на камень. И теперь они стали как бы единым целым с камнем, замкнув этот контур. Горловые звуки закончились, и женщина начала что-то быстро говорить тихим шепотом. Слов Авдейка разобрать не мог. Для того, чтобы это услышать, он был слишком далеко. Но внутри у парня что-то завибрировало, словно отвечая на этот шепот. Сердце учащенно забилось, и, почему-то, затряслись все поджилки. Авдейке, на мгновение вдруг показалось, что он сейчас не лежит за кучей камней и сломанных деревьев, а стоит на большой поляне, окруженной множеством людей в необычных одеждах. Люди держались за руки и что-то напевали. В этой песне слышалась приближающаяся гроза, и шум морского прибоя, и рев водопада, и завывания ветра. Виденье длилось недолго. Авдейка бы сказал, что несколько секунд, но он видел лица людей, различал их черты, успел заметить каждую завитушку, вышитую замысловато на их одеждах. Это было так странно и необычно, что парнишка даже зажмурился и помотал головой, рискуя этим движением привлечь к себе внимание. Но опасаться было нечего. Все присутствующие не отрывали глаз от мужчины и женщины, стоявших у камня. Тем временем, голос женщины стал набирать силу, из нежного становясь грозным, несущим в себе какую-то ярость. Затем стал вновь затихать, делаться тоньше комариного писка. Перепонки в ушах заломило очень сильно. Один из эсэсовцев, схватившись за голову, упал на колени. Автоматчики тоже, зажав руками уши, со страхом смотрели на странную пару, и раскачивались из стороны в сторону, словно исполняя какой-то ритуальный танец. Послышался какой-то странный гул, идущий из самых глубин, словно сама земля ответила на призыв женщины, и камень начал мелко трястись, вибрировать в такт мелодии. Над ним стал подниматься невидимый, прозрачный луч, похожий на марево, как от вспаханной земли на жарком солнце. Сквозь него все было видно, только в несколько искаженном виде, как сквозь легкую прозрачную, колышущуюся под дуновением ветра, капроновую штору.
А Лада по-прежнему, стояла с закрытыми глазами и пела свою странную, удивительную песню. Второй эсэсовец, согнулся пополам, словно противостоял сильному и упругому ветру. Он начал что-то кричать, как видно, обращаясь к Ральфу Хоне. Но тот, словно завороженный стоял столбом не в силах двигаться. Глаза его были расширены от ужаса, рука, потянувшаяся в сторону камня, повисла в воздухе. Но в какой-то момент, он, будто очнувшись, рванул к женщине, протягивая к ее горлу скрюченные пальцы. Но Василий сильным пинком в живот откинул его назад. Тот покатился по земле кубарем, и так остался лежать в позе эмбриона с выпученными, не то от страха, не то от боли, глазами. И вдруг, в какой-то миг, мир вокруг, будто захваченный каким-то вихрем, стал сворачиваться по спирали в раковину, засасывая каким-то невидимым вихрем все внутрь себя. Все вокруг исказилось. Авдейка широко открыв рот упал навзничь, пытаясь глотнуть воздуха, которого не стало. Этот кошмар длился лишь какую-то долю секунды. И вот, небо над головой, став фиолетового цвета, вспыхнуло словно огненный цветок, разворачивая свои лепестки, накрывая гору сверху каким-то немыслимым жутким, и в то же самое время, невообразимо прекрасным куполом. Раздался сильный хлопок, больше похожий на взрыв. Неведомая сила оторвала мальчишку от земли, и он полетел куда-то вверх, в самый центр бушующего небесного огня. Последнее, что он увидел, были высоко воздетые к небу руки Лады и ее сверкающий торжеством взгляд зеленых глаз.
Дед Авдей тяжело вздохнул. Воспоминания давались ему нелегко. Мы с Божедаром сидели притихшие, словно малые дети после строгого выговора сурового родителя. Наконец, поняв, что старик закончил свой рассказ, я, почему-то шепотом, спросила.
– А дальше, что было?
Авдей на меня посмотрел внимательно.
– Что было? Я не помню сколько я пролежал без сознания. И чем бы это вообще закончилось, не наткнись на меня Корнил. Странность заключалась в том, что нашел он меня в нескольких километрах от горы. Как я там оказался ни он, ни я до сих пор объяснить не можем. Побитым я оказался основательно. Слышал одно время плохо, как после контузии. А так… Синяки, да ссадины. И никаких переломов, ни глубоких ран. Одно слово – чудо Господне. Несколько часов он приводил меня в себя, а потом еще полдня отпаивал каким-то горьким отваром. А потом, мы отправились с ним к горе. Сначала он меня гнал, но я проявил настойчивость, и он позволил мне идти вместе с ним. – Дед опять завздыхал тяжело. Потом сделал глоток уже остывшего чая. Сморщился, и обратился к Божедару. – Сынок, раздуй самовар, не люблю холодного чая…
Божедар схватил самовар и вышел с ним на крыльцо, а мы с дедом продолжали сидеть молча, думая каждый о своем. Тихо тикали ходики на стене, отсчитывая время. А мне почему-то в голову пришла мысль, что для Вселенной такого понятия, как «время» и вовсе не существует. Время придумали люди, чтобы хоть как-то удерживать свое сознание в придуманном им самими «здесь» и «сейчас», создавая для себя иллюзию, что хоть что-то в этом мире зависит от нас. Вскоре вернулся Божедар, неся на вытянутых руках пышущий жаром самовар. Водрузив его на стол, он вопросительно уставился на меня. Я поспешила успокоить мужа:
– Не волнуйся… Дед ничего без тебя не рассказывал.
Старик усмехнулся, глядя на нас. В его взгляде появилось некое лукавство. Будто он хотел сказать: «Эх, молодость, молодость…» Неторопливо налил себе горячего чая. И взгляд его опять стал тяжелым, устремленным куда-то, в самые глубины своей памяти.
– Мы шли не торопясь, и ничего не опасаясь. Точнее, так шел Корнил, а я уж за ним плелся. В голове было пусто и гулко, словно я только что очнулся от долгой и тяжелой болезни. Меня еще покачивало от слабости, и голова слегка кружилась, но я старался не подавать виду, чтобы Корнил не оставил меня. Уж очень мне хотелось поглядеть на то, что сумела сотворить Лада, пожертвовав собой и Василием. Ну и, конечно, что случилось с немцами, с их лабораторией. Еще на подходах мы почувствовали запах гари. Это было странно, потому что я не помнил никакого огня, или чего-нибудь такого, что могло этот огонь вызвать. Корнил, не опасаясь ничего, прямо направился к горе. То, что я там увидел поразило меня до глубины души. – Он замолчал на мгновение, а я, кажется, перестала даже дышать, не заметив, как мои пальцы вцепились до ломоты в край столешницы. Старик отхлебнул еще чая и проговорил устало. – Я не увидел ничего. То есть, конечно, гора стояла на положенном ей месте. Но от лагеря фашистов не осталось даже следа. Словно его там никогда и не было. Не было забора с колючей проволокой, не было оборудования, и не было людей. Как будто их там и вовсе никогда не было, даже следа никакого не осталось. Только на склонах горы дымились стволы сосен. Причем, горели они изнутри. А на поверхности стволов не было следов огня. Громадный камень стоял расколотый пополам. Корнил подошел к камню и зачем-то нагнулся. Когда он распрямился, в его руках был нож. Обычный нож. Я его узнал. Это был нож Лады. Я помнил его рукоятку из кости морского зверя. Все три входа в гору были напрочь завалены камнем. Ни горстки пепла, ни кусков разорванной плоти – ничего. И я до сих пор не могу объяснить того, что мы там обнаружили. Только я, наконец, понял, почему «шепот богов» до сих пор остается знанием избранных и хранится в страшной тайне.
Дед Авдей замолчал, и стал в задумчивости теребить в руках свою чашку с недопитым чаем. Божедар заговорил первым:
– Аннигиляция. Великая, используя «Шепот богов» запустила процесс аннигиляции. Поэтому вы не увидели ничего, никаких остатков от фашистского лагеря.
Дед хмыкнул.
– Ты, сынок, мне никаких умных слов не говори. Я их не знаю, да и знать не хочу. Это все придумки Кощеев. – И он проворчал. – «Аннигиляция», «шманигиляция» – суета это все и химера. А вот то, что может сотворить «шепот богов», я видел сам, своими глазами. И этим не должны владеть люди. – Он покосился на меня, и добавил, чуть извиняющимся тоном, – обычные люди. Потому что, это – конец всего, что сотворил Господь. А может и начало чего-то нового и нам непонятного, что подвластно только Творцу.