С чистого листа

— Извините. — Смущённо пробормотал я, чувствуя, как щёки наливаются краской. — Просто, не ожидал, что это будет так…

— Неожиданно. — Закончил за меня голос, принадлежащий Яков Моисеевичу.

Мой, если можно так выразится, «первый доктор», до этого момента тихонько стоял в сторонке. Так же, как и ещё человек пять в белых халатах, видимо, и составлявших собранный для решения моей дальнейшей судьбы, консилиум.

— Лев Абрамович, я закончила. — Тем временем доложила Елизавета Семёновна, чинно отойдя в сторону.

Что натолкнуло меня на мысль, кто именно главная лягушка в этом болоте. А в памяти смутно всплыл разговор, состоявшийся над моим, лежащем в бессознательном состоянии, телом. В процессе которого, коллегиально, так сказать, было принято решение сделать мне инъекции морфия и адреналина.

Хотя, проанализировав собственные ощущения, понял что, никаких побочных эффектов или, тем более, дискомфорта, неизбежно сопутствующим применению такого рода препаратов, не последовало. Из чего сделал вывод, что местные эскулапы, всё-же не зря едят свой хлеб. А все предпринятые ими действия пошли мне только на пользу.

Тут неприятные ощущения в моих глазных яблоках поутихли, и ваш покорный слуга предпринял вторую попытку. Правда, на этот раз я не торопился и, прикрывшись ладонью, осторожно разлепил левое веко, взглянув на вновь отрывшийся для меня мир через узкую щёлочку.

К счастью, никакого дискомфорта в этот раз не последовало и я, теперь уже смелее, но по-прежнему заслоняясь рукой, распахнул и второе око.

И обнаружил, что лежу, причём абсолютно голый, в плотном кольце обступивших меня деятелей медицины. Безусловно, по достаточно громкому дыханию и звукам приближающихся шагов, я понимал, что хирургический стол окружили люди. Но, так как был занят адаптацией, поначалу не обратил на свою наготу и смотрящих на меня эскулапов никакого внимания.

Ну, а теперь вдруг стало неуютно и даже немножко стыдно. Но, выдавать смущение или прикрываться руками я не стал. Зачем смешить достопочтенную публику? Тем более, что женщин, если не считать ассистентки хирурга, среди присутствующих не было. Ну а, Елизавету Семёновну, даму внушительных статей и постбальзаковского возраста, вряд ли интересовал мой сморщенный стручёк и, надо сказать, довольно-таки заморенное и сухощавое тело.

— Поразительно! — Началось обсуждение моего, так сказать, феноменального случая. — Этого не может быть!

Но, Лев Абрамович, взяв бразды правления в свои руки, быстро навёл порядок и пресёк, по его мнению, совершенно неуместные дебаты.

— Отставить разговоры! — Твёрдым, хорошо поставленным голосом, приказал он. — Перед нами свершившийся факт, больной довольно-таки хорошими темпами идёт на поправку. И! — Тут он поднял указательный палец к потолку и зачем-то посмотрел туда же. — Там! Ждали от нас только положительного результата!

Тут до моих ушей донеслись какие-то невнятные шепотки, в которых, не совсем отчётливо звучали имена Борис Николаевич и Танечка.

Я же не имел ни малейшего представления, кто эти, новые для меня люди. Но, судя по благоговейному придыханию, с которым произносились оба имени, гражданами или господами они были далеко не простыми. Хотя, по контексту можно было понять, что эти два персонажа, скорее дружественны вашему покорному слуге, чем, так сказать, враждебны.

Тут я снова осознал, что ровным счётом ничегошеньки не помню, и мне почему-то взгрустнулось. Но, так как обнародовать собственную амнезию, да ещё в присутствии столь многочисленной аудитории было последнее, что могло прийти в мою, как выяснилось, довольно сильно пострадавшую голову, то я постарался ничем не выдать охватившего меня смятения и просто лупал зеньками, стараясь изобразить, прилёгшую отдохнуть, статую Будды.

Кстати, кто такой или что такое этот самый Будда я тоже не помнил. Что он есть — знал. И, что это самое изваяние, ставшее именем нарицательным, и обозначавшим невозмутимое спокойствие, догадывался. А вот конкретики почему-то не было.

Но, так как грустью делу не поможешь, а излишняя печаль, и совершенно здорового человека раньше времени в гроб загонит, я тут же выбросил пораженческие мысли из головы и постарался взглянуть на ситуацию со всем, возможным в моём, надо сказать, не таком уж и плохом положении, оптимизмом.

Из минусов были недавно перенесённые травмы, ожоги по всему телу и проломленная в затылочной части бестолковка. Ну, и полная потеря памяти. Вишенкой, так сказать, на торте.

Ну а, к плюсам смело можно было отнести, в общем и целом, почти полностью восстановившееся здоровье. Как понял из, по-прежнему раздававшихся вокруг охов и ахов, невероятная регенерация и, на сто процентов восстановившаяся, целостность моей шкурки.

Ну, и молодость уцелевшего в катастрофе организма, тоже смело можно записать в актив.

Отчего решил, что я юн и хорош собой? Так, из-за недавнего и, надо сказать, довольно-таки тесному общению с моей хорошенькой сиделкой. Девушки в подобных ситуациях, не мозгом думают. А, руководствуясь древними, как сама Вселенная, инстинктами, подсознательно выбирают партнёра, адекватного с ними возраста.

Ну а, так как юное и тонкое, к тому же, так приятно пахнущее, тело никак не могло принадлежать кому-то вроде очень мною глубокоуважаемой Елизаветы Семёновны, то вывод о числе прожитых мною лет, напрашивался сам-собой.

Ведшиеся в полный голос дебаты, тем временем, продолжались. Мнения, как всегда, разделились. Кто-то был «за», некоторые — ну, куда ж без этого! — «против». Ну и, естественно, нашлись такие, что «требовали дальнейшего всестороннего изучения феномена». Правда я так и не понял, какой конструктивный посыл для меня лично имеют все эти, на мой взгляд, пустопорожние разговоры.

Ну, выздоровел человек немного раньше предполагаемого времени, так что его, теперь из больницы не отпускать? Правда, тут же пришло на ум, что идти-то мне, собственно, пока что некуда. Так что я благоразумно молчал, так сказать, «в тряпочку», и старался не сильно отсвечивать.

Выпишут ещё, и что дальше? Если я про себя ничегошеньки не помню. Блядь! Я даже имени своего не знаю. А эти… «трубки клистирные», и «господа Пилюлькины» всё как-то обезличенно именуют. «Он», «пациент» да «выздоравливающий». Ну, и ещё «феноменом» обзывались и, порою, требовали чуть ли не препарировать меня, на предмет «всестороннего изучения».

К счастью для меня, «пустить на органы» вашего покорного слугу не дал всё тот же Лев Абрамович. Твёрдо напомнив, что моё дело на контроле «на самом верху» и он вынужден будет доложить об улучшившемся самочувствии поднадзорного уже сегодня.

— Так что, ещё денёк другой понаблюдаем. И будем готовить нашего героя к выписке. — Резюмировал он, подводя черту, под, неизвестно за каким хреном, устроенными дебатами. — Как раз к заседанию горкома партии, приуроченному ко дню космонавтики, и выпустим.

При упоминании магических слов «заседание» и «горком партии» все как-то сразу приутихли. И, по многозначительному переглядыванию, я догадался, что это и есть самый главный орган в тутошнем социуме. Где, вне всякого сомнения, сидят и руководят процессами наиболее значительные лягушки.

Тут, молча и бесстрастно внимавшая всей этой какофонии Елизавета Семёновна набросила на меня пахнущую хлоркой простыню и, дождавшись, пока члены высокой комиссии покинут процедурную, покатила к выходу.

Правда, Яков Моисеевич, который как я понял, был чуть пониже рангом, чем Лев Абрамович, задержался на секунду, чтобы отдать указание.

— Пять кубиков глюкозы внутривенно. — Распорядился он, перед тем, как закрыть за собой дверь. — И курс витаминов «Бэ-четыре».

Что такое глюкоза я знал. А вот про таинственный «Бэ-четыре» не имел ни малейшего представления. Но, спорить, разумеется, не стал и, под неодобрительным взглядом Елизаветы Семёновны, крутя во все стороны головой, выехал из процедурной.

Где каталку с моей, вроде как признанной здоровой, но всё-ещё не опущенной в свободный полёт, тушкой всучили дожидавшейся в коридоре Верочке. Которая, взглянув на моё индифферентное лицо, почему-то вдруг покрылась краской и, прижав руки в запунцовевшим щекам, тихо ойкнула.