Впepeд в прoшлoе!

Я разглядывал одноклассников, будто видел впервые. Если разобраться, то так и было — глазами взрослого я на них не смотрел. Не сказать чтобы в прошлом я был жертвой, но местную элитку опасался.

Илья толкнул меня в бок и прошептал:

— Сегодня ко мне подходил Чума. Велел передать, что тебе хана.

И тут-то я остолбенел. Минуту назад мне казалось, что я знаю прошлое, теперь же вдруг понял, что со вчерашнего дня, с того самого избиения гопников, началась совсем другая история, и теперь никто не знает, что меня ждет. И неизвестно, как сложится Наташина жизнь, если она меня послушает и не сбежит ночью на свидание.

От моего действия, как круги по воде, побежали волны по реальности, и я осознал, что отныне будущее не предопределено.

— Эй, ты чего? — спросил Илья.

— Вах, баюс-баюс, — сказал я, хотя думал, что гопники, конечно, — не снайпер и не ядерный взрыв, но башку мне они вполне могут проломить, потому надо бы обзавестись кастетом, а еще лучше — битой. Хотя меня с ней в школу не пустят.

— Это серьезно! Чума был зол, — добавил Илья. — Я думал, он меня прибьет.

— Будем решать проблемы по мере поступления…

Меня оборвал звонок на урок. Ученики встали, приветствуя Веру Ивановну, она с нами поздоровалась, и все загремели стульями, рассаживаясь по местам.

Урок строился привычно: опрос, ответы у доски, новый материал. На прошлом уроке, где я не был, но присутствовал прежний Павлик, мы разбирали вводные слова и междометья.

К доске пошел вечно не готовый Игорь Заславский, который ничего не учил, но присутствовал на уроках и не особо мешал, за что получал честно высиженный трояк по всем предметам. Слушать его бэканье было скучно, и я принялся листать учебник — старенький, потертый, кирпичного цвета, с черным орнаментом.

До меня им владели четверо учеников. Кто-то вписывал пропущенные буквы в задания, причем неверно. Кто-то писал на полях глупости. Кто-то украшал их фаллосами. Я изучал внутрикнижное творчество и думал о том, что это сродни наскальной живописи: мало смысла и эстетики, зато сколько экспрессии и энергии! Взять хотя бы вот этого пучеглазого панка. «Панки Хой».

После Заславского Вера Ивановна вызвала Баранову, которая быстренько все рассказала и написала, получила заслуженную пятерку и вернулась на место, всем своим видом демонстрируя превосходство. Она училась на «отлично» до девятого класса. В девятом англичанка поставила ей четверку в году, и она возненавидела Илью, у которого по всем предметам были пятерки, и даже попыталась организовать травлю — считала его заучманом и подлизой, хотя это вообще не про него. В будущем он видел себя офицером, много читал про белогвардейцев, и для него слово «честь» не было пустым звуком.

Спрятавшись за спиной Сашки Гайчук, то есть Гаечки, я нарисовал в учебнике ручкой ядерный взрыв, а ниже написал: «25. 07. 2025. No future».

Потом была перемена, и дети затроллили Желткову. Она попыталась сбежать с урока, но Заславский держал дверь, а Кабанов с нашим извечным хохмачом Дэном Памфиловым за руки тащили ее за парту в среднем ряду, где Любка всегда сидела одна.

— Здесь мы наблюдаем трагедию маленького серого человека, — декламировал Петька Райко, покачивая тощей ногой в настоящей фирменной кроссовке. — После того, как отправила мне письмо с признанием в любви, надеюсь, наша Желткова с жизнью не расстанется.

Любка вырывалась, но силы были неравны. Я поглядывал на учительницу, но она делала вид, что не замечает безобразия — молодая и пугливая, боялась настроить против себя лидеров класса. В предыдущей реальности этого эпизода не было. Или я его просто не помнил, потому что над Желтковой издевались постоянно, и это казалось мне нормальным.

В этой я ничего терпеть не намерен. В том числе — отвратительные зрелища, а по отвратительности оно было, как если бы живодеры издевались над котенком. Потому я поднялся, громко и многоэтажно выматерился. Это было так неожиданно, что парни отпустили Желткову. Все, в том числе учительница, посмотрели на меня. Любка, рыдая, выбежала за дверь.

— Вера Ивановна, а Мартынов матерится! — пожаловалась Баранова.

Вера Ивановна подвисла, не зная, что делать: вроде как меня надо наказать, но я пресек травлю Желтковой, и это как бы умножает мою провинность на ноль. К тому же учительница симпатизировала нам с Илюхой.

— На фига вы это делаете? — спросил я у одноклассников.

— Точно влюбился, — заключила Семеняк.

— Вам нравится, как она плачет? — обратился я к парням. — Мне — нет. Не переношу женские слезы. Объясните мне, зачем вы мучаете человека? Это смешно? Нет. Вы показываете, что сильнее и круче нее? Так все это и без того знают.

Думал, нападки продолжатся, и придется отбиваться, но нет. То ли до них и правда что-то дошло, то ли во мне сейчас что-то было такое, что говорило: не связывайтесь с этим ненормальным. Мой единственный друг Илья пожал мою руку и шепнул:

— Правильно. А я побоялся, — добавил он с сожалением.

Подумалось, что мне не нужен этот цирк с конями. Не собираюсь с ними еще три года штаны просиживать. Оставшиеся бы семь дней дотерпеть.

На литературе Вера Ивановна вызвала меня — в классе захихикали. Я кратко пересказал содержание — как это было принято. Причем за сорок с копейками лет я здорово прокачал красноречие, и одноклассники слушали меня, разинув рты. Потом я пустился в рассуждения, что было бы, если бы княгиня ответила Желткову, незаметно вовлек в диалог Веру Ивановну, подключил Санька Кабанова — мол, хотелось бы ему жениться на княгине. Обратился с тем же вопросом к мажористому Райко, и понеслась жара!

Девчонки все как одна голосили, что да, было бы счастье, потому что — любовь же! Настоящая! Парни склонялись к тому, что есть люди, которые готовы отдать почку, хоть она реципиенту и не нужна, ему бы смелость. Или сердце. Или мозг.

Я перестал быть даже дирижером, разгорелся жаркий гендерный спор, который вышел на новый виток. Учительница глазам поверить не могла, как оказывается, зацепило произведение учеников! Она, наверное, такого никогда раньше не видела у себя на уроке.

В общем, двоечники были мне благодарны, что на них не хватило времени, а я получил жирную пятерку в дневнике и благодарность на три строчки. Ну все, теперь меня точно на олимпиаду зашлют.

— Круто ты урок провел! — оценил Илюха мой креатив на большой перемене. — Долго готовился?

— Особо не готовился, как-то само получилось, — пожал плечами я.

Большая перемена создавалась для того, чтобы ученики перекусили в столовой, но при тотальном безденежье это могли себе позволить разве что два наших мажора, остальные ели то, что взяли из дома. Причем если достать яблоко, сразу налетит стая саранчи с криком: «Дай кусить».

Мы вышли из кабинета последними, если не считать дежурных, вытирающих с доски. Илья достал два бутерброда с сыром, один протянул мне. В нашем доме сыра отродясь не водилось, а колбаса бывала лишь по праздникам. Родители Ильи, люди интеллигентные и небедные, догадывались об этом, потому всегда давали Илье перекус на двоих, чтобы он подкармливал меня.

— И все-таки опасно ты себя ведешь, — сказал Илья. — Гопники этого не забудут.

— Посмотрим, — ответил я. — Илюха, пообещай не лезть, если будет замес. Это моя война.

— Не буду обещать. Потому что ты за меня все время подписываешься.

Вспомнились наши последние минуты, как я тащил его на себе, хотя мог бы дать стрекоча. Илья поступил бы так же. Так уж у нас повелось с самых младших классов: держаться друг за друга. Как еще выжить ментенышу и профессорскому сыну? Нам бы на единоборства походить, желательно — на самбо, но в нашей деревне не было ничего такого. Тренерам платили копейки, и большинство ушло торпедами в банды. Зато имелась музыкальная школа. Музыканты в бандах не нужны.