Страница 11 из 14
Приехал автобус, собравший пассажиров на конечной, и, вопреки обычаю, я не забился вперед, к старухам и женщинам, а пошел на гармошку, где обычно толклись хулиганы, которых я избегал.
Сейчас никого из них не было, если не считать отмороженных семиклассников, которые лезть ко мне боялись.
Возле клуба, в центре поселка, автобус набился под завязку, и я переместился ближе к выходу, думая о том, что было бы неплохо прихватить с собой хотя бы кухонный нож — вдруг после школы меня будут поджидать гопники? Ничего, я не прежний пугливый подросток. Чаще всего люди чувствуют силу и опасаются связываться, если велика вероятность огрести.
И вот я стою возле двери автобуса, возвышаясь над мелкотой, теснящейся на ступеньках. Смотрю на проплывающие мимо дома и заборы, и меня наполняет чувство нереальности происходящего.
И вот остановка «Школа». Автобус пустеет, мы выходим разношерстным роем. Со всех сторон к школе тянутся ученики, как муравьи — в муравейник, тащат в портфелях домашние задания.
В общем потоке я направился к знакомому трехэтажному зданию, вертя головой и выхватывая из толпы смутно знакомые лица. Пока никого опасного. Кучкуются старшеклассники в курилке за школой. Носится мелочь, кидает друг в друга грязную тряпку:
— Сиф!
— Тоха сифа!
Сверкая труселями, маленькие девочки скачут в резиночки. Семиклассницы сгрудились у ступеней и что-то рассматривают — они уже взрослые для детских забав.
Форму отменили несколько лет назад, и все одеты кто во что горазд. Идет непримиримая борьба с женскими штанами: дежурные на входе во главе с физичкой не пускают в школу нашу Натку Попову, потому что на ней белые брюки.
— А вы стулья замените, они все колготки порвали, — огрызнулась она. — У меня колготок больше нет, а без них попа мерзнет!
— В черных брюках можно, — уперлась физюля.
— А они не высохли, — парировала Натка. — Воду-то отключили днем! Стираем-то мы вечером!
Чем закончится перепалка, я слушать не стал, поздоровался со всеми, просочился в школу и чуть ли не уперся в Лику Лялину, со скучающим видом опершуюся о подоконник под общешкольным расписанием. Напротив стоял стенд, куда крепились объявления, стенгазета и плакаты о вреде курения.
У Лики явно нет недостатка в колготках. Белая блузочка — не перешитая, а современная, кожаная сумка и юбка-варенка, которая ей, наверное, жмет в пятой точке. И туфельки. Новенькие лаковые туфельки. Я невольно посмотрел на свои стоптанные кроссовки, у которых из всех щелей торчал обувной клей. И в школу я в них хожу, и на физкультуру. Наташкины шузы мать вообще вручную подшивала, и их в дождь носить нельзя, сразу воду набирают.
Не удержавшись, я подошел к Лике и сказал:
— Привет, Анжела.
Она мгновенно отлипла от подоконника, одернула юбку, вытянулась в струнку и вытаращилась на меня, не зная, что сказать.
— Отец ночью был у вас? — спросил я холодно, наблюдая, как ее лицо покрывается красными пятнами. — Вижу: у вас.
И понятно, что девочка ни при чем, не она ведь с моим отцом спит, но как же трудно себя сдерживать! Вот чем наша Наташка ее хуже?
— Передай матери, что я заскочу на днях.
Я улыбнулся и переместился к расписанию, чтобы посмотреть, в каком кабинете урок у нашего восьмого «Б». Черт, не написаны номера кабинетов, а где и когда проходят занятия, я не помню, мы кочевали по разным кабинетам, и иногда, например, биология проходила там, где должны вести химию. Придется караулить одноклассников и идти следом за ними.
Лялина думала, что я не ухожу, потому что ее преследую и мыслю недоброе, потому быстренько ретировалась в туалет. Интересно, что она матери расскажет и расскажет ли? Может, вообще моему отцу нажалуется. Если роман с ее матерью длится долго, значит, они нашли взаимопонимание, ведь забитой Ликуша не выглядит.
А вот и Желткова в замызганной блузке с маминого плеча и длинной черной юбке. Она старалась не носить брюк, потому что вечно стриженную из-за вшей ее часто принимали за мальчика. Вспомнилась тема по литературе про Желткова и Шеину. Сегодня Любке предстоит пережить кучу насмешек.
— Привет! — помахал я ей, и она оторопела, кокетливо пригладила ежик серых волос.
— Мартынов, — констатировала она.
— Он самый. Ты извини за тот прикол — был слегка не в себе.
— А-а-а, — протянула она, похоже, разочарованно и направилась к лестнице, я потопал за ней.
Возле кабинета русского языка, что находился в самом конце коридора, уже роились наши. Желткова устроилась в уголке, не рискуя подходить к Семеняк и Барановой — альфе и бэте женской части нашего класса. Завидев ее, Яна Баранова сказала:
— Люба! Ты читала повесть про своего предка Желткова?
Лидеры мужского коллектива, Петька Райко и Санек Кабанов, громко заржали, Любка покраснела. Эти двое не были гопотой. Отец Райко работал мясником при СССР, неплохо поднялся и сейчас держал сеть хлебных ларьков, ездил на настоящей иномарке, аж «Опеле-вектра», который для него пригнал из Германии папаша Санька.
— Что ты скажешь за трагическую жизнь своего предка, — карикатурно всхлипывая, проблеял Санек.
— Он не мой предок! — Реплика Любки вызвала приступ смеха всех собравшихся, Симоняк так вообще сложилась.
Люба не блистала умом и не могла достойно ответить. Наверное, если проверить IQ этой несчастной девочки, он вряд ли будет выше девяносто. Отсмеявшись, Юлька перевела на меня взгляд — новую жертву нашла. Девчонки и не знают, что в их королевстве назревает дворцовый переворот.
— Мартынов, а ты что скажешь про Желткову? Вчера ты предлагал ей себе отдаться.
Все опять грянули смехом. Подошедший Илья опешил, глядя то на меня, то на них.
— Не согласилась, — отшутился я под хохот одноклассников, сделав скорбное лицо.
— Да кто тебе даст! — констатировала Яна Баранова.
Тот я, наверное, сгорел бы от стыда и день школу прогуливал, пока все забудут его позор. Этот я был поматерее Барановой и поопытнее.
— У тебя не возьму. Боюсь самок богомола, — парировал я, наблюдая, как Янка краснеет.
Парни же, включая Илью, снова захохотали.
— Что вы ржете! Не смешно, — проворчала она.
— Раз смеются, значит, смешно, — припечатал я, — не все же тебе надо всеми потешаться.
Она попыталась убить меня взглядом. Распускать руки было выше ее достоинства.
Илья подождал, пока представление закончится, пожал протянутую руку и спросил вполголоса:
— Пашка, а правда, что ты Зяму с Русей отлупил?
Все смолкли, включая подошедшего низкорослого Рамиля Меликова, замерли, не веря своим ушам.
— Уже вся школа знает? — Ответь я утвердительно, это воспринялось бы хвастовством.
— А почему самка богомола? — не в тему спросил наш мажорик Петя Райко.
— Потому что вдвое крупнее самца, после совокупления она теряет силы и стремится сожрать того, кто ее радовал мгновенье назад.
Баранова была на голову выше остальных, гордилась своим ростом и взрослостью.
— Ты об этом пожалеешь…— прошипела она, но смолкла, потому что пришла учительница — молодая миловидная женщина, белокожая и светловолосая, но луноликая и с раскосыми глазами. Как симпатичная китаянка-альбиноска.
Поздоровалась с нами кивком, отперла дверь и, пока мы рассаживались по партам, раскладывала на столе пособия.
Элитными считались парты у окна, кроме первых двух. Эти козырные места занимали Санек с Петей и Янка с Юлей. Позади них сидел вечный двоечник Игорь Заславский. Мы с Илюхой сидели за второй партой ряда, что у двери — чтобы случайно от сильных не прилетело. Перед нами расположились Аня Ниженко и замкнутая и драчливая Сашка Гайчук по прозвищу Гаечка. С Гаечкой у нее было столько же общего, как у росомахи и суриката.