Страница 8 из 46
Зайнаб не отвечала. Она была задумчива. Глаза, хоть и смотрели прямо в лицо Мухтару, как бы не видели его. Косы Зайнаб были растрепаны, платье измято, краска с губ стерта. Но это не портило девушку. Состояние задумчивости, а, вернее, душевного оцепенения, как бы освобождало ее от необходимости отвечать на укоры Мухтара. Раньше, в городе, когда он упрекал ее в чем-нибудь, бранил или показывал свое равнодушие — Зайнаб плакала. Очень легко появлялись тогда слезы на ее глазах. А теперь? Неужели и впрямь она освобождается от чар этого человека? А может быть это всего лишь минутное охлаждение? Уж очень несправедливо всё, что говорит сейчас Мухтар.
А он продолжал:
— Почему ты так холодна со мной?.. Где былая ласковость? Где пламя страсти?.. Я требую ответа, слышишь? — Он резким движением протянул Зайнаб стакан с коньяком: — Выпей за меня, за нашу любовь, за наше будущее.
Зайнаб взяла стакан. В глазах ее затеплился огонек интереса. Кажется, она удивилась.
— За наше?.. Будущее?.. — Она уже прикоснулась губами к краю стакана, но потом решительно отвела руку, поставила стакан на стул и, поднявшись, заговорила:
— Мухтар, Мухтар, почему я должна вам верить? Когда-то, давно, я выпила первый раз в жизни эту ужасную гадость, только потому, что вы сказали: «Выпьем за наше будущее». Я это хорошо помню. Сейчас вы притворяетесь ревнивым… Но ведь вы отлично знаете, как и зачем я сюда приехала. Каких вам еще нужно уверений? Я здесь, я с вами и ни с кем другим. Вот вы только что сказали, что я не такая, как раньше. Но разве вам неизвестно сколько я пережила? Сколько мучений выпало на мою долю…
— Дорогая, прелестная! — Мухтар сел на тахту и притянул к себе Зайнаб. — Говори, говори, я снова слышу слова истинно-любящей женщины…
— Говорить? — Зайнаб вырвалась из его объятий и вскочила с тахты. Она даже забыла надеть туфли. — Говорить? — повторила она и глаза ее непривычно прищурились.
Мухтар еще не видел ее такой.
— Хорошо же! Я скажу! Вы только притворяетесь взволнованным. На самом деле вы спокойнее, чем вот это, — она постучала по столу и зазвенели стаканы, — чем вот это сухое дерево! Подумайте только, в какое я попала положение. Чем все это должно кончиться? Вы ищете моего тепла, огня женщины — что вам еще нужно? Да и нужен ли вам этот огонь, это тепло?… Люблю ли я вас? Никого другого я никогда не любила, но вы правы — я начинаю сомневаться в том, что чувство, которое влечет меня к вам — любовь.
Мухтар с изумлением смотрел на Зайнаб. Он любовался ею. Он даже предположить не мог, что эта маленькая хрупкая, изящная девушка, безропотная и нежная, может так измениться.
— Стойте, стойте, стойте так! Не шевелитесь! Ну я прошу вас, пожалуйста, и еще прищурьте свои прелестные глаза. Вы сейчас не Зайнаб — вы Наргис… Чудо перевоплощения! Талант!
Зайнаб знала — если Мухтар начинал величать ее на «вы», он непременно сравнивал ее с кем-нибудь из киноактрис. Раньше ей это очень нравилось. Раньше ей нравились и вычурность его речи, и Красивость движений — манера резко закидывать голову, прежде чем произнести фразу. Сегодня, кажется, впервые, она стала прозревать: полно, да так ли уж всё это украшает настоящего чело века… И что такое настоящий человек?
Заметил ли он по выражению ее глаз, по суровой складке на лбу, что в настроении Зайнаб происходят какие-то перемены, что мысль ее бьется над разрешением какой-то загадки? Трудно сказать! Но он сделал то, что делал во всех подобных случаях: подошел к девушке вплотную, крепко, не обращая внимания на сопротивление, обнял и стал покрывать ее лицо бесчисленными поцелуями.
— Зайнаб, Зайнаб, Зайнаб, — повторял он шопотом, — ты моя и только, никому не отдам своего Жаворонка! Никакой Анвар, никакой Гаюр-заде не уведет ее от меня!
Не разжимая объятий, он умудрился включить магнитофон. Согревались лампы в музыкальном ящике. Согревалось и сердце девушки. Мухтар почувствовал это по тому, как исчезало сопротивление, как вся она становилась мягче, податливее. Он пустил ленту и стал кружить Зайнаб между стульями, тахтой, столом.
— Ты говоришь, что я не люблю. Ты не веришь мне. Считаешь меня спокойным и холодным. Но, пойми, дорогая Зайнаб, могу ли я быть иным? Могу ли я тебе в этом моем, еще столь неустроенном, месте обещать то, чего ты хочешь? Ты говоришь, что я притворяюсь. Это правда. Я притворяюсь спокойным, притворяюсь равнодушным. Имею ли я право тебя, дочь известного всей республике человека, назвать своей женой и поселить в подобной обстановке?! Гордость и самоуважение не позволяют мне это сделать. Разве здесь должна протекать наша жизнь? Терпение, терпение!.. Всё будет хорошо, Зайнаб! Ведь ты знаешь — нигде не найду я такой стройной фигурки, таких ласковых рук, такой изящной шейки, таких выразительных глаз, такого очаровательного голоска…
Странное дело, на этот раз Зайнаб хоть и смягчилась, хоть и появилась в выражении ее лица привычная ласковость, — музыка, танцы, объятия — всё это не оказало прежнего властного и гипнотического действия. Она сняла со своего плеча руку Мухтара и опять заговорила. Голос ее, правда, не был резким, но слова… Да, о слонах надо подумать…
— Я уже не девочка. И вы знаете — не девушка. Имя моего покойного отца страдает гораздо больше от того, что я, не задумываясь, бросаю всё и еду сюда, к вам, чем от возможных материальных невзгод. Я вам писала. Вы знаете, что не инспекторская деятельность привела меня сюда, и не Анвар, и не его школа… Нам надо решать, Мухтар!
Лицо Мухтара стало серьезным. Но только на минуту. Мысль мелькнула в глазах и тут же исчезла. А с губ сорвалась грубоватая, привычно хвастливая фраза:
— Цель вашего приезда, конечно, ясна — притягательная сила моей личности заставила вас приехать!
— Если у человека нет сердца, то притягательной силы у него тоже нет.
— Так, а дальше? — самоуверенность и наглость Мухтара снова (в который раз!) привели Зайнаб в замешательство. Забыв о гордости, забыв о хорошо продуманной системе поведения, она вдруг раскисла, как девчонка, и жалобным тоном стала повторять давно уже надоевшие ему слова:
— Я была глупенькой, легкомысленной школьницей. Была проста и доверчива. Вы опутали меня, и теперь я очутилась… Есть ли у вас хоть немного совести?! Вот я здесь, у вас. Я рискую всем, и своей честью, и своим общественным положением… Сколько это будет продолжаться? Сколько мне еще ждать вас? Почему вы решили, что будете мне нужны только после того, как станете обеспеченным человеком? Я не боюсь нужды. Да и какая это нужда: магнитофон, приемник, ковры… У вас даже свой дом в городе, Мухтар!
— Какое тебе дело до моего дома?! — вырвалось у Мухтара, но он сейчас же вернулся к полушутливому тону:
— Ах, я вижу, прелестная пери готова ради любимого спать на соломе… Ты сама себя не знаешь, Зайнаб! Ты ведь избалованная штучка. Так я тебе и поверил, что ты сможешь долго прожить в Кишлаке. Терпение и еще раз терпение!
— Но ведь я должна дать ответ Гаюр-заде, — проговорила Зайнаб полушопотом, в котором уже слышались слезы.
— Ну что ж, не просвещение, так что-нибудь другое.
От этих слов Зайнаб совсем приуныла. Она села и уставилась в одну точку.
— Ясно одно, — уверенным голосом заключил Мухтар, — женитьба сейчас невозможна. Пусть уладятся твои дела, пусть я избавлюсь от необходимости жить в этой дыре. Вот тогда… И, кроме того, ты ведь знаешь, для женитьбы нужны деньги и деньги немалые. А у меня денег нет. И нужно очиститься от неприятностей.
— Разве их так много? — протянула Зайнаб.
— Да, много. Но прежде всего — твои вопросы… — стоило Мухтару начать разговор о том, что связывалось в его представлении с учреждениями и какой-либо государственной или общественной деятельностью — речь его становилась похожей на пункты инструкции: — Необходимо отрегулировать вопрос с просвещением. Возникает реальная угроза, того, что из-за тебя заведующего облоно снимут с работы…
Зайнаб подавленно молчала. Решив, что она сдалась, уступила, Мухтар вернулся к тому с чего начал: стал разыгрывать ревность.