Страница 30 из 46
Опять она берет плотный лист бумаги с каллиграфически выписанными строчками стихов Саади. Там почему-то имя Анвара… Значит, это он ее целовал? Зайнаб готова — уже в который раз — подвергнуть сомнению этот неоспоримый факт. Что за бешеный человек! Ведь невозможно поверить в то, что этим путем он продолжает насмешку, что и в этом его поступке участвует Сурайе.
… Ее глаза, ее щеки, кожа ее шеи всё еще чувствуют прикосновение горячих губ. И то продолжается сон, мерещится, что целовал ее Гаюр-заде, то она ясно видит обезумевшие глаза Анвара.
«Не тверди мне: «Анвар-джон, брось тропу любви!» Я не внемлю ничему, не вернусь назад. Пусть пустынею бреду, счастья не найду, — невозможен все равно для меня возврат», — уже в который раз читала Зайнаб, и дрожь пробегала по всему ее телу.
Девушку так лихорадило, что она быстро разделась и юркнула под одеяло. Еще не согревшись как следует, она поймала себя на мысли, что и одеяло, и простыни, вся постель, вся комната, все вещи в ней — принадлежат Анвару. Она укрыта и согрета им, его трудами, его руками. Если раньше она пользовалась этим уютом и теплом на правах гостьи — теперь так нельзя…
«Нельзя, нельзя! — твердила она, — надо встать, надо немедленно уйти из этого дома!» Но она не поднималась, не уходила. Она… Да, надо признаться, были и такие мгновения, когда она позволяла себе размечтаться о том, что Анвар — ее муж. Страшно сказать — «невозможен все равно для него возврат». Если он сам говорит, что невозможен… Если любовь, возникшая в нем, единственная и неповторимая, а всё прежнее только ошибка… Почему же я должна быть сильнее его? Почему должна сопротивляться возникшей любви? Какое-то время она даже дремала, крепко обняв подушку; провалилась в небытие…
Солнечный луч ударил её по глазам. Она вскочила. Вся дрожа, торопливо оделась; быстрыми, энергичными движениями привела в порядок постель, вытащила из-под кровати свой чемодан. Но, прислушавшись, сообразила, что в доме еще спят. Взглянула на часы — всего лишь половина седьмого. И опять потекли мысли, мысли, мысли…
Поступок Анвара, сейчас, в ярком свете солнца, вызывал почти брезгливость. Что же это в самом деле такое?! За кого он ее принимает, этот человек, директор школы, деятельность которого она приехала контролировать?.. Да он ее совсем не уважает… «А кто и когда тебя уважал? — с необычайной для нее прямотой и резкостью обратилась к себе Зайнаб. — Никто и никогда!»
Машинистка в облоно, мать трех детей, пользуется всеобщим уважением. Да что там машинистка — уборщица, тетя Соня, пришедшая на смену тете Шуре… О ней говорят: «Вот какая умелая и старательная, у нее золотые руки!» Слова эти — не пустой комплимент. Они выражают искреннее уважение к пожилой женщине, умеющей даже на такой маленькой работе проявить себя. А Зайнаб? Что она успела сделать, чем сумела заслужить уважение?..
Ровно в семь часов утра Зайнаб услышала звуки государственного гимна — это дал знать о себе репродуктор на площадке перед школой. Началась передача последних известий. «Хлопкоробы Вахшской долины, Микоян-абадского и Кировабадского районов решили закончить сев хлопчатника в течение десяти дней… На Кайрак-Кум-строе перекрыли Сыр-Дарью… Рабочие предприятий столицы республики обязуются досрочно выполнить шестую пятилетку…» — словно издалека доносилось до сознания Зайнаб.
Чутким ухом Зайнаб уловила шум в комнате хозяев. Кто-то ходил. Наверное, Сурайе. Она ни с кем не разговаривает. Неужели Анвар спит? Неужели мог после того вернуться и лечь рядом с женой, уснуть? Представляя себе, как тихими шагами движется по комнате Сурайе, как накрывает к завтраку стол, Зайнаб с удивлением обнаружила, что для нее жена Анвара остается такой же, как вчера и позавчера — милой, доброй и… и очень умной, недосягаемо умной. Нет к ней ни ревности, ни вражды.
Если ночью казалось, что Сурайе могла вместе с Анваром насмехаться над ней — сейчас было ясно: это всего лишь плод больного воображения…
«Значит, я не люблю Анвара, — с облегчением сказала себе Зайнаб. — Так зачем же думать о нем? Бедная, бедная Сурайе! А я-то считала, что ты истинно счастлива, что тебя не может коснуться ни обман, ни ревность, ни измена!» Если б Зайнаб была уверена в том, что Сурайе сейчас одна — кинулась бы к ней, обняла, расплакалась на ее груди… Неужели предала бы Анвара?.. Рассказала его жене о том, что произошло на рассвете?..
И опять новая волна разноречивых и порою совершенно нелепых мыслей. Время шло мучительно медленно. Зайнаб так и не решилась выйти из комнаты, встретиться глазами с хозяйкой и с детьми. Она слышала, как звенели ложечки в пиалах, слышала веселый щебет Мухаббат и Ганиджона, намеренно тихий разговор Сурайе. «Почему же меня не зовут? И где Анвар — ушел или продолжает спать?» Комнатка, которая еще так недавно казалась ей воплощением уюта и чистоты, стала тюремной камерой. Как, ну как можно объяснить людям, и прежде всего Сурайе, что она, Зайнаб, ни в чем не виновата?!
Сурайе, наконец, ушла и увела с собой Ганиджона. Зайнаб притаилась — ведь они должны пройти мимо окна ее комнаты. Ждала минуту, другую, третью… Как же они могли миновать?.. Пошли в обход? Только, чтобы не видеть ее?.. Тихо скрипнула дверь, вошла Мухаббат, обняла, поцеловала.
— Папа ушел сегодня рано-рано… Мама думала, что вы спите… Велела нам с Ганиджоном вести себя тише, потому что вы поздно работали. Я потому и не постучала, тетя Зайнаб, — хотела одним глазком взглянуть…
Заметив, что девочка смотрит на лист бумаги со стихами Анвара, Зайнаб вспыхнула и торопливо прикрыла стихи книгой. Мухаббат смутилась и покраснела.
— Я не хотела читать и не читала… Только у папы тоже есть такая хорошая бумага. Он мне почему-то не дает… Знаете, тетя Зайнаб, я написала на папин день рождения стихи. Можно, я вам принесу, почитаю?
Она убежала, а Зайнаб торопливо вытянула из-под книги листок и сунула его в сумочку. Потом рассеянно слушала детские стихи. Потом так задумалась, что совсем уже не слышала ни одного слова Мухаббат. Вдруг девочка воскликнула:
— Тетя Зайнаб, что с вами? У вас слезы. И вы такая бледная… Тетя Зайнаб, вы, как и моя мама, сегодня может быть тоже не спали всю ночь?… Мама нам объяснила, что весной взрослые часто не спят ночами… Тетя Зайнаб, — девочка взяла ее руку в свою и погладила, — вы может быть больны? Ложитесь в постель, а я буду за вами ухаживать. Ладно?
Так хотелось ласки и участья, так растрогала детская доверчивость и проникновенность тона, что Зайнаб размякла, стала отвечать на поцелуи ребенка…
И, как бы участвуя в игре, придуманной девочкой, она согласилась лечь в постель. А когда легла — позволила себя укрыть…
…Она проснулась от того, что кто-то тронул запястье ее руки. Открыв глаза, увидела: высокая незнакомая блондинка лет тридцати, в белом халате, неприязненно разглядывает ее.
Зайнаб выдернула руку.
— Пульс нормальный, — произнесла женщина. — На что вы жалуетесь? Я — врач. Девочка позвала меня, сказав, что вы без памяти… Вы просто спали?..
Мухаббат, потупившись, стояла у двери. Зайнаб не хотела обижать свою маленькую и единственную подругу.
— Спасибо, доктор, — преодолевая внезапно вспыхнувшую враждебность, сказала она. — Я, правда, не посылала к вам Мухаббат, но вы сами понимаете — если человек теряет сознание, вряд ли он может позвать врача или дать какие-либо распоряжения… Я немного переутомилась. Всю ночь работала…
Женщина-врач сняла халат и стала складывать его в чемоданчик; не глядя на Зайнаб, сказала:
— Удивительнее всего, что секретарь сельсовета звонил ко мне за час до того, как пришла эта девочка. Он тоже просил меня заглянуть в этот дом… Вы с ним знакомы?
Зайнаб смешалась.
— Как вам сказать?.. И да, и нет. Все, кто приезжают… Я обращалась к нему с просьбой определить меня на квартиру, и он устроил меня в этот дом…
— Да, странно… Знаете, что он мне сказал? Девочка, выйди, — обратилась блондинка к Мухаббат и, когда девочка скрылась за дверью, испытующе заглянула Зайнаб в глаза, — он сказал мне буквально следующее: «Два человека в доме директора школы провели сегодня такую бурную ночь, что кому-нибудь из них неминуемо понадобится ваша помощь». Да, да, представьте, такую фразу по телефону! Я, конечно, бросила трубку…