Анатомия Меланхолии

Если же, напротив того, человек беден, «все дни несчастного печальны» (Притч. 15, 15); он постоянно бедствует, удручен, отвержен и заброшен, нищ кошельком и нищ решимостью; prout res nobis fluit, ita et animus se habet[2220], ибо деньги вдыхают жизнь и душу[2221]. Будь честен, мудр, образован, имей заслуги, будь благородного происхождения и прекрасно одарен, но если ты при всем том беден, то маловероятно, что добьешься видного положения в обществе, почета, должности или приличного состояния; ты все равно останешься незамеченным и всеми пренебрегаемым, frustra sapit, inter literas esurit, amicus molestus [твою мудрость никто не оценит; несмотря на всю твою ученость, ты будешь голодать, твоя дружба будет лишь в тягость]. «Стоит ему заговорить, и уже вопрошают — что это еще за пустомеля?»[2222] (Сирах.); благородство, не подкрепленное богатством, projecta vilior alga[2223] [дешевле, чем выброшенные на берег водоросли, и тут уж не жди уважения]. Nos villes pulli nati infelicibus ovis [Мы бесполезные птенцы незадачливых куриц{1754}]; стоит нам однажды впасть в нищету, и с нами происходит мгновенная метаморфоза — мы уже подлые рабы, негодяи и гнусные твари, ибо быть бедняком — это все равно что быть мошенником, олухом, подлецом, порочным отвратительным малым, бельмом на глазу; достаточно сказать — бедняк — и этим сказано все[2224]; такие рождены трудиться, страдать, носить тяжести, подобно вьючным животным, pistum stercus comedere [питаться экскрементами], подобно спутникам Улисса{1755}, и, подобно осмеянному Аристофаном Хремилу{1756}, salem lingere[2225] [лизать соль], опорожнять нужники, чистить канавы, вывозить мусор и навоз, прочищать трубы, чистить лошадиные копыта[2226] и прочее (уже не говоря ничего о турецких галерниках, коих продают и покупают, как ломовых лошадей[2227], или африканских неграх, или нищих индейцах-носильщиках[2228], qui indies hinc inde deferendis oneribus occumbunt, nam quod apud nos boves et asini vehunt, trahunt [которые, что ни день, испускают дух на дорогах под своей ношей, ибо они выполняют ту же работу, что у нас рогатый скот и ослы], Id omne misellis Indis [И такова вся жизнь этих злосчастных индейцев]). У них отталкивающий вид, но если бы они и вздумали приводить себя в порядок, все равно выглядели бы запущенными и жалкими, потому что бедны; immundas fortunas oequum est squalorem sequi[2229] [жалкий вид — естественное следствие жалкого существования], так уж повелось. «Другие едят, чтобы жить, они же живут для непосильного труда»[2230], servilis et misera gens nihil recusare audet[2231]{1757}, поколение рабов, не смеющее отказаться от любого поручения. Heus tu, Dromo, cape hoc flabellum, ventulum hinc facito dum lavamur[2232], «Эй, Дромо, возьми-ка веер и обмахивай нас, пока мы моемся, да передай своему приятелю, чтобы встал завтра утром пораньше, потому что, какая бы ни была погода, ему предстоит пробежаться миль 50, чтобы доставить письмо моей милашке; Sosia ad pistrinam, а Сосий останется дома и будет весь день толочь зерно для солода, Тристан же займется молотьбой». Вот так ими распоряжаются — ведь некоторые из них не более чем скамейка для ног богачей, подставка, с которой легче взобраться на лошадь, или забор, на который не грех и помочиться[2233]. Таковы уж обычно эти люди — грубые, глупые, суеверные идиоты, злобные, неопрятные, вшивые, нищие, отверженные, рабски покорные и, как замечает Лео Афер по поводу африканских племен[2234]: natura viliores sunt, nec apud suos duces majore in pretio quam si canes essent, низкие по природе своей и внушающие не больше уважения, чем псы[2235]; miseram laboriosam, calamitosam vitam agunt, et inopem, infelicem, rudiores asinis, ut e brutis plane natos dicas [их жизнь полна невзгод, труда и страданий, нужды и несчастий; они невежественней ослов, и вы могли бы сказать, что они происходят от животных]; никаких познаний, никаких сведений, никакого обхождения и едва ли крупица здравого смысла, ничего, кроме свойственной им дикости; Belluino more vivunt, neque calceos gestant, neque vestes, подобно бродягам и странникам, они ходят босые и с голыми ногами, так что подошва ступней у них такая же твердая, как лошадиное копыто, — таковы впечатления, вынесенные Радзивиллом после Дамиеты в Египте[2236]; влача изнурительное, жалкое, невыносимое, несчастное существование, «подобно животным и ломовым лошадям, если даже не хуже»[2237] (ибо испанцы на Юкатане[2238] выменяли трех мальчиков-индейцев за сыр и сотню рабов-негров — за лошадь); их речь пересыпана непристойностями, а summum bonum [наивысшее благо] для них — кружка эля. Нет такого унижения, которому бы эти грубые существа не подвергались, inter illos plerique latrinas evacuant, alii culinariam curant, alii stabularios agunt, urinatores, et id genus similia exercent{1758} [многие из них заняты очисткой отхожих мест, другие прислуживают на кухне или же помогают на конюшне и выполняют другие сходного рода обязанности]. Подобно обитателям Альп[2239], «трубочисты, золотари, строители глинобитных хижин, бродяги» — они все трудятся в поте лица и тем не менее не могут добыть даже рубище, чтобы прикрыть наготу или утолить голод куском хлеба. Ибо что еще может принести постыдная нищета, кроме попрошайничества, отталкивающей непристойности, убожества, презрения, однообразного труда, уродства, голода и жажды[2240], pediculorum et pulicum numerum, мух и вшей, как справедливо заметил герой Аристофана[2241]; pro pallio vestem laceram, et pro pulvinari lapidem bene magnum ad caput, лохмотьев вместо одежды и камня вместо подушки; pro cathedra ruptoe caput urnoe, бедняк сидит на разбитом кувшине или на деревянной колоде вместо кресла, et malvae ramos pro panibus comedit, пьет воду, а питается травой и бобами, как свинья, да еще объедками, как собака; ut nunc nobis vita afficitur, quis non putabit insaniam esse, infelicitatemque? и, как завершает свою речь тот же Хремил, отыщется ли такой человек, который, посмотрев, как мы, бедняки, нынче живем, не сочтет нашу жизнь несчастной, горестной и безумной?[2242]

Если бы они жили хоть в сколько-нибудь лучших условиях, нежели всякого рода гнусные негодяи, умирающие от голода попрошайки, бродячие мошенники, обычные рабы и работающие до полного изнурения поденщики, а между тем их постоянно преследуют грабители-чиновники за нарушение законов[2243], тиранят собственные лендлорды; их так стригут и обирают постоянными поборами[2244], что хотя они выбиваются из последних сил, едят впроголодь и подавляют малейшие свои желания — все равно в некоторых странах[2245] они лишены всякой возможности существовать, потому что у них тотчас отбирают последнее; сами усилия, предпринимаемые ими, чтобы выжить, выполнить свой непосильный труд и поддержать свои нищие семьи, заботы и тревоги «лишают их сна» (Сир. 30, 1), так что жизнь становится им в тягость, ибо после всех предпринимаемых ими усилий, непомерных и добросовестных стараний, случись им только ненароком заболеть или ослабеть под бременем лет, — и ни одна живая душа не сжалится над ними; равнодушные, жестокосердые и безжалостные люди оставят их на произвол судьбы; им останется только просить милостыню, воровать, роптать и бунтовать или же умирать от голода[2246]{1759}. Именно такие опасения и боязнь предстоящих страданий побудили некогда древних римлян, умиротворенных Менением Агриппой, взбунтоваться против своих правителей; изгои, объявленные во многих местах вне закона, они подняли оружие мятежа{1760}; во все времена это было причиной беспорядков, ропота, подстрекательств, восстаний, грабежей, бунтов, потрясений и раздоров в государстве, равно как и недовольства, сетований, жалоб, раздражения в каждой семье, ибо у этих людей нет средств жить соответственно своему положению и растить детей; невозможность поступать по своей воле разбивает им сердце. Для лорда нет большего несчастья, нежели когда скудость средств обрекает его на жизнь беднейшего из дворян, а джентльмена — на жизнь простого йомена, одним словом, когда человек не имеет возможности жить соответственно своему рождению и положению в обществе. Бедность и нужда вообще мучительны для людей любого положения, но особенно для тех, кто прежде жил в достатке и преуспевал, а потом вдруг впал в нужду или же, будучи благородного происхождения и воспитан в холе, был потом вследствие какого-нибудь несчастья или случайности низринут в пучину бед[2247]. Что же до остальных, то, поскольку их богатство приобретено подлостью, душа у них обычно соответствующая — как у тараканов, e stercore orti, e stercore victus, in stercore delicium [они зарождаются в дерьме, живут в дерьме и наслаждаются дерьмом]; они родились и жили в непотребстве, а посему и удовольствие получают в непотребстве, так что свалившаяся бедность не слишком их трогает. Angustas animas angusto in pectore versant. [Тяготы бедности сердце ничтожное тщетно стесняют.] Более того, для впавших в нищету немалой причиной мучений служит то, что, как только на них обрушивается эта беда, их тотчас покидают друзья, предавая их забвению и предоставляя своей участи, как поступили некогда в Риме с бедным Теренцием[2248]{1761} его знатные и благородные друзья — Сципион, Лелий и Фурий.

2220

Euripides. [Еврипид.]

2221

Est sanguis atque spiritus pecunia mortalibus. [Деньги для смертных и кровь, и душа. <Эразм. Adagia.>]

2222

In tenui rare est facundia pa