Анатомия Меланхолии

[Что же касается нас самих (ибо мы тем же дегтем мазаны), то подобный упрек можно отнести и к нам и то же самое обвинение, если даже не более тяжкое, может быть выдвинуто и против нас. Ведь это по нашей вине, вследствие нашего небрежения, нашей алчности среди духовенства получила столь широкое распространение позорная торговля («Храм и даже сам Господь — все выставлено на продажу»), по нашей вине утвердилась такая подкупность, и в церкви стали преобладать нечестие и порок, нас захлестнул этот безумный океан мучений, эта стихия бедствий. Я говорю, что мы сами все в этом виноваты, и в особенности те, кто обучался в университетах. В конечном счете именно мы главным образом повинны в том, что столько бед истерзало государство. Ведь мы сами, в сущности, ввели этот печальный порядок вещей, и нет такого укора или наказания, которого бы мы не заслуживали, ибо мы не сделали всего, что в наших силах, дабы противостоять ему. На что мы можем теперь надеяться, когда каждый день чуть не состязаемся друг с другом, присуждая ученые степени кому не лень, любому возросшему в навозе истукану, людям без роду и племени, стоит им только этого пожелать? Им остается лишь выучить наизусть одну-две дефиниции и различения, да истратить положенное число лет на овладение логическими софизмами, а уж каких успехов они добились или что собой представляют — это не имеет никакого значения; они могут быть слабоумными, прожигателями жизни, пьяницами, в высшей степени никчемными и распутными, расточительными и разнузданными, как женихи Пенелопы или недостойные прихлебатели Алкиноя{1651}, лишь бы только провели положенное число лет в университете в качестве, действительном или предполагаемом, носителя мантии, и тогда они непременно отыщут тех, кто из выгоды или из дружеских побуждений посодействует им в получении желаемого, и во многих случаях даже более того — прекрасных характеристик их нравственных качеств и учености. Обладателям таких характеристик, полученных от профессоров, без сомнения, рискующих при этом своей репутацией, обеспечивается таким образом церковный приход. Ведь, как сказал некто[2074], доктора и профессора озабочены лишь одним: с помощью своих профессиональных занятий, чаще незаконных, извлечь для себя побольше выгод и добиться для себя каких-то привилегий за счет общественных интересов. Наши университетские умы, как правило, помышляют лишь об одном — как бы выжать побольше денег из жаждущих получить ученую степень[2075]; их не заботит — образованные ли это люди или невежды, лишь бы у тех была лощеная физиономия, пристойная одежда и привлекательная наружность, одним словом, чтобы у этих людей водились деньги. Горе-философы, совершенно невинные в области изящных искусств, становятся магистрами этих самых искусств[2076], а мудрецами велят считать тех, кто начисто обделен умом и вообще не обладает никакими основаниями для получения степени, кроме желания обзавестись ею[2077]. Богословами, если только они в состоянии уплатить за это соответствующую мзду, объявляют обладающих будто бы вполне достаточными для этого познаниями, и тогда им обеспечены все полагающиеся почести (они становятся бакалаврами и докторами богословия). Вот почему так получается, что куда ни глянь, столько жалких шутов гороховых, столько олухов, для коих мир знаний — сплошные потемки, столько священников лишь с виду, странствующих шарлатанов, тупиц, болванов, пентюхов, ослов, грубых животных, вторгающихся своими немытыми ножищами{1652} в священные пределы теологии, не принося с собой ничего, кроме наглых физиономий, пошлой галиматьи и схоластического вздора, который не сойдет даже и для уличной толпы. Это то самое недостойное полумертвое от голода племя людей, нищих, бродяг, рабов своего желудка, коих следовало бы приставить обратно к плугу; их место в хлеву, а не при алтарях, и они лишь нагло бесславят наше сословие. Они-то и заполняют кафедры, втираются в дома знати, и, будучи лишены всяких иных средств существования, а по причине своей умственной и телесной слабости совершенно непригодные к выполнению других обязанностей в государстве, они именно в этом находят для себя единственный якорь спасения, словно когтями, цепляются за сан священника, но не из религиозных побуждений, но чтобы, как говорит Павел, «приторговывать словом Божьим»[2078].

Из этого отнюдь не следует делать такой вывод, будто я вознамерился принизить множество достойных людей, коих нетрудно обнаружить среди служителей англиканской церкви, людей, выделяющихся своей ученостью и незапятнанной репутацией, которых у нас, возможно, больше, чем в любой другой стране Европы; в равной мере это относится и к нашим лучшим университетам, которые выпускают немало людей, преуспевших в любой отрасли знаний и заслуживающих уважения за всевозможные свои добродетели. И Оксфорд, и Кембридж могли бы иметь куда больше таких учеников и снискать еще большую славу, если бы эти пятна не омрачали блеск их славы, если бы подкупность не служила тому помехой, если бы не эти торгашествующие гарпии и попрошайки, завидующие их доброму имени. Ибо невозможно быть настолько слепым, чтобы не видеть, настолько глупым, чтобы не понимать, так упорствовать в своем заблуждении, чтобы не отдавать себе отчета в том, что святая теология осквернена этими тупицами и шарлатанами и божественные Музы обесчещены ими. «Подлые и бесстыжие душонки (как назвал их где-то Лютер[2079]) слетаются в поисках добычи к столам знати, как мухи на ведро с молоком{1653}, в надежде разжиться церковным приходом» или какой-нибудь другой должностью или отличием; они толкутся и в передней барского дома, и в городах, готовые принять любую должность:

всегда идут по следу и как попугаи болтают что на ум взбредет, в надежде чем-нибудь поживиться[2080]{1655}. Эразм называет их услужливыми прихлебателями[2081]; они готовы учить, писать, говорить, рекомендовать, одобрять все что угодно, даже если это противно их совести, но не для того, чтобы наставлять свою паству, а чтобы упрочить свое благосостояние. Они подпишутся под любыми мнениями и догматами, даже если они противоречат слову Божиему, но только так, чтобы не прогневать своего патрона, сохранить благорасположение знати и снискать одобрение большинства и таким способом разбогатеть[2082]. Они принимаются за теологию с целью служить не Господу, но самим себе, не для того, чтобы споспешествовать интересам церкви, а чтобы грабить ее, «ища, — как говорит Павел, — не того, что принадлежит Иисусу, а того, что станет принадлежать им», не Господних сокровищ, а обогащения себя и своих близких. Причем так поступают не только люди малого и скромного достатка, но также среднего и даже высокого положения, чтобы не сказать о епископах. «Мне объясните, жрецы, к чему ваше золото храмам»?[2083] Ведь очень часто корысть сбивает с пути истинного людей, занимающих самое высокое положение[2084], тех, чье нравственное сияние должно затмевать добродетели всех прочих. Это-то и открывает путь к симонии, и, натыкаясь на сей камень преткновения, они не просто стригут свою паству, но беззастенчиво ее обирают{1656}; куда бы они ни устремились, они грабят, разоряют, опустошают, губя если не свои души, то, уж во всяком случае, свои репутации, так что зло, судя по всему, распространяется не снизу вверх, а сверху вниз, так что старинное шутливое высказывание сохраняет свою справедливость: «Что человек купил, то он может и безвозбранно продавать». Ведь симонист (если употребить слово, используемое Львом{1657}) не взыскан никакими милостями, а коли не взыскан, то и не пользуется ими, а следовательно, не может испытывать и благодарность. Стоящие у кормила власти не только далеки от того, чтобы оказывать содействие другим, но, напротив того, всячески препятствуют им, поскольку прекрасно отдают себя отчет в том, благодаря каким ухищрениям они сами достигли такого положения. Непроходимо глуп тот, кто считает, будто высокое место — это награда за талант, ученость, опыт, неподкупность, благочестие и преданность Музам (как некогда действительно обстояло, но в нынешние времена, обладая такими достоинствами, можно лишь рассчитывать на одни обещания), тот, кто так думает, решительно не в своем уме[2085]. Не стану дальше доведываться, откуда и каким образом возникло это зло, однако именно отсюда берет свое начало тот грязный поток подкупности и неисчислимых бедствий, наводнивших церковь. Отсюда получившая такое распространение симония, в этом источник недовольства, мошенничества, плутовства и всевозможных гнусностей. Я не стану останавливаться на их честолюбии, лести, куда более грубой, нежели это водится при дворе, с помощью которой они стараются избежать скудного прозябания в своем приходе, их страсти к роскошеству, дурном примере, подаваемом их образом жизни, оскорбительном для окружающих, об их сибаритских пиршествах и прочем. Отсюда мерзость запустения в университетах, «уныние, охватившее Муз в наше время»{1658}, когда любой человекообразный невежда, ничего не смыслящий в искусствах, преуспевает с помощью этих же самых искусств, получает повышение и обогащается подобными способами, отличен претенциозными титулами и удостоен всевозможных званий, пышность которых ослепляет невежественный сброд, надувается от сознания собственной важности и шествует, чрезвычайно озабоченный производимым им впечатлением, внушающим почтение благодаря его бороде, опрятной одежде, сверкающей пурпуром, и особенно бросающейся в глаза пышности домашнего убранства и количеству слуг. Подобно тому как устанавливаемые в храмах на колоннах статуи, говорит он[2086], словно бы сгибаются под несомой ими тяжестью и как будто потеют от напряжения, в то время как в действительности это лишь неодушевленные украшения, которые на деле нисколько не содействуют устойчивости и прочности каменного здания, так и эти господа силятся выглядеть этакими Атласами{1659}, хотя в действительности они не более чем идолы, изнеженные, обезьяноподобные, тупые истуканы, нисколько не отличающиеся от каменных. А тем временем образованные люди, украшенные всеми привлекательными качествами святой жизни и сносящие повседневные тяготы, осуждены вследствие своего жестокого удела служить этим самым особам, довольствуясь, возможно, ничтожным жалованьем, сносить обращение просто по имени, прозябать в унижении и безвестности, хотя они заслуживают куда лучшей участи, вести уединенную жизнь в нужде и пренебрежении, погребенными в каком-нибудь нищем деревенском приходе, или томиться в безвестности заточенными до конца дней в своем колледже. Однако я не стану больше взбаламучивать эту грязную воду. Вот где причина наших слез{1660}, вот почему Музы теперь в трауре и почему сама религия, как говорит Сеселий, стала предметом насмешек и презрения[2087], а духовное призвание сделалось унизительным. Вот почему, приведя все эти факты, я осмелюсь повторить оскорбительные выражения, употребляемые некоторыми пошляками в отношении духовенства[2088]{1661}, что это побирающийся, неотесанный, грязный, меланхолический, жалкий, подлый и презренный разложившийся сброд.]

2074

Jun. Acad. cap. 6. [<Франциск> Юний. Академия, гл. 6.]

2075

Accipiamus pecuniam, demmitamus asinum ut apud Patavinos, Italos, [Давайте деньги присвоим, а дурака, как поступают итальянцы, пошлем учиться в Падую.]

2076

Hos non ita pridem perstrinxi, in Philosophastro, Comoedia Latina, in Aede Christi Oxon, publice habita, a