Анатомия Меланхолии

должен ради этого тяжко трудиться. Именно так поступал, судя по его признанию, Сенека: «Ни одного дня я не теряю в праздности и даже часть ночи продолжаю бодрствовать, хотя мои уставшие глаза слипаются от непрерывных трудов»[1976]. Прислушайтесь к словам Туллия, pro Archia Poeta [В защиту поэта Архия]{1533}: «В то время как другие бездельничали и предавались удовольствиям, он постоянно корпел над книгой»; вот так поступают те, кто хочет стать ученым, говорю я, они рискуют ради этого своим здоровьем, благосостоянием, разумом и жизнью. Какую цену уплатили за это Аристотель и Птолемей? unius regni pretium [равную цене целого царства], говорят они, поистине баснословную; сколько крон в год ради того, чтобы усовершенствовать искусства, один для написания своей «Истории живых существ»{1534}, а другой — на своего «Альмагеста»?{1535} Сколько времени истратил Тибет Бенкорат{1536}, чтобы открыть движение восьмой небесной сферы? Сорок лет, как полагают, и даже больше. Сколько несчастных ученых лишились рассудка и превратились в безумцев, поскольку пренебрегали мирскими делами и собственным здоровьем, esse и bene esse [самим своим существованием, и притом благополучным существованием] ради познания, и все лишь затем, чтобы после всех своих мучений заслужить в этом самом мирском мнении репутацию забавных и нелепых глупцов, идиотов, ослов и чтобы, как это нередко случается, быть отвергнутыми, презираемыми, осмеянными, прослыть отъявленными сумасбродами, людьми без царя в голове! За примерами недалеко ходить, вы найдете их у Гильдесгейма (Spicil. 2, de mania et delirio); прочтите также Тринкавелли (lib. 3. consil. 36, et c. 17 [кн. III, совет 36 и совет 17]), Монтана (consil. 233 [совет 233]), Герке (de Judic. genit. cap. 33)[1977], Меркуриалиса (consil. 86, cap. 25 [совет 86, гл. 25]), а также книгу Просперо Калена (de atra bile [о черной желчи])[1978]. Посетите Бедлам{1537} и порасспросите его пациентов. А если ученым людям и удается сохранить рассудок, то их все равно почитают ничтожествами и глупцами, основываясь на их поведении, ибо, как сказано у поэта, после «семи лет упорных занятий»[1979]

Ведь они не умеют ездить верхом, как умеет любой деревенщина, приветствовать дам и любезничать с ними, разрезать, как полагается, мясо за столом, раболепствовать, отвешивать поклоны и тому подобное, на что так горазд любой фанфарон, а посему hos populus ridet[1980], служат всеобщим посмешищем, и наши дамские угодники почитают их за полоумных сумасбродов. И в самом деле, их положение зачастую настолько плачевно, что они, пожалуй, и впрямь этого заслуживают: настоящий буквоед, настоящий осел.

Именно так они обычно ходят, погруженные в свои размышления, и таким же образом они сидят, и таково все их поведение и жесты. Фульгоз{1538} (lib. 8, cap. 7 [кн. VIII, гл. 7) упоминает, как Фома Аквинский, ужиная с французским королем Людовиком{1539}, неожиданно ударил кулаком по столу и воскликнул: Conclusum est contra Manichaeos [Это доказывает, что манихеи{1540} заблуждались!]; его голова была занята совсем другими материями, и мысли витали в совсем иных местах; заметив свою оплошность, он чрезвычайно сконфузился[1982]. Сходная история, на сей раз об Архимеде, приведена у Витрувия{1541}: догадавшись, каким образом можно выяснить, сколько золота смешано с серебром в короне Гиерона{1542}, он выскочил нагишом из ванны и воскликнул: Συρηκα [Я догадался!]; «обычно он был настолько погружен в свои занятия, что никогда не замечал происходящего вокруг него; даже когда город был взят противником и солдаты уже начали было грабить его дом, он не обращал на это никакого внимания»[1983]. Св. Бернард на протяжении целого дня ехал вдоль берега озера Леман и только под вечер осведомился наконец, где он находится (Марул{1543}, lib. 2, cap. 4 [кн. II, гл. 4]). Абдеритяне, например, решили, что Демокрит безумен, основываясь только на его поведении, и послали после этого за Гиппократом, чтобы вылечить его; ведь стоило Демокриту очутиться в обществе каких-нибудь степенных людей, как он всякий раз тотчас начинал смеяться. Теофраст{1544} рассказывает нечто подобное о Гераклите, который постоянно плакал{1545}, а Диоген Лаэртский — о Менедеме из Лампсаки{1546}, потому что он бегал, как помешанный, и уверял, что «он будто бы вышел из Аида для дозора над грешниками, дабы затем вновь сойти под землю и доложить о том божествам преисподни»[1984]. Ваши величайшие ученые обычно ничем не лучше: придурковатые, слабохарактерные в своем обычном поведении, они со своими странностями служат посмешищем для окружающих и совершенно беспомощны в мирских делах: они способны измерять небеса, охватывать мыслью целый мир, наставлять других мудрости, и в то же время при какой-нибудь покупке или заключении какой-либо сделки любой неотесанный лавочник обведет их вокруг пальца. Ну разве они после этого не глупцы? Да и каким образом они могли бы быть другими, когда (как он справедливо замечает) «в школах просиживает столько олухов, которые не слышат и не видят того, что происходит за ее стенами»?[1985] каким образом они могли бы набраться опыта? с помощью чего? «Я знавал в свое время (говорит Энеа Сильвио в своем послании к Гаспару Склику{1547}, канцлеру императора) множество ученых людей, обладавших глубокими познаниями, но при этом до того невоспитанных и беспомощных, что они понятия не имели о самой обычной обходительности и не имели ни малейшего представления о том, как управляться ни со своими личными делами, ни с общественными. Так, например, Пагларенци{1548} с изумлением рассказывал о том, как его надул собственный фермер: тот, видите ли, уверял, что его свинья принесла одиннадцать поросят, а осел — будто бы только одного осленка»[1986]. Дабы наилучшим образом охарактеризовать людей такого рода, я не могу привести иного свидетельства, нежели то, которое Плиний дает об Исее{1549}: «он до сих пор только ритор; нет людей искреннее, простодушнее и лучше учителей»[1987]; это в большинстве своем безобидные, честные, справедливые, целомудренные и прямодушные люди.

1976

Nullus mihi per otium dies exit, partem noctis studiis dedico, non vero somno, sed oculos vigilia fatigatos cadentesque’in opere detineo. <Сенека. Письма к Луцилию, VIII, 1.>

1977

Joha