Анатомия Меланхолии

И даже доведись ему сидеть за пиршественным столом или присутствовать на веселом празднестве, «он все равно вздыхает от душевных горестей (как считает Киприан[1842]) «и не в состоянии уснуть, даже будучи прикован к ложу болезнью»; его усталое тело не ведает отдыха, «достаток — его тревожит, а изобилие — вызывает печаль, он не испытывает счастья в настоящем и еще более несчастлив в жизни грядущей»[1843] (Василий). Он — вечный труженик, его мысль не знает покоя, и он никогда не чувствует себя удовлетворенным[1844], это невольник, жалкий человек, ничтожный червь, semper quod idolo suo immolet, sedulus observat (Cypr., prolog. ad sermon{1448} [Киприан, пролог к проповеди]), ищущий, что бы еще он мог принести в жертву своему золотому идолу, per fas et nefas, праведными или неправедными путями, его заботам нет конца, crescunt divitiae, tamen curtae nescio quid semper abest rei[1845], его благосостояние все возрастает, но чем больше у него есть, тем большего он желает[1846], уподобляясь тощим фараоновым коровам, сожравшим тучных{1449}, но все равно не насытившимся. Вот почему Августин характеризует алчность следующим образом[1847]: quarumlibet rerum inhonestam et insatiabilem cupiditatem, бесчестная и ненасытная жажда приобретательства; а в одном из своих посланий он сравнивает ее с преисподней, «которая поглощает все и никогда не насыщается, как бездонный колодец»[1848], бедствие, которому несть конца; in quem scopulum avaritiae cadaverosi senes ut plurimum impingunt [алчность — это скала, на которой изможденные старики обычно обретают горе], она гложет их сильнее всего, и они постоянно испытывают подозрительность, страх и недоверие. Даже собственную жену и детей он считает ворами, замышляющими обмануть его, а всех своих слуг считает лживыми:

Timidus Plutus, гласит поговорка, «Боязлив, как Плутос»; вот так и Аристофан с Лукианом представляют алчного человека опасливым, бледным, встревоженным, подозрительным и не доверяющим решительно никому из людей. «Они опасаются бури, которая погубит их хлеба, они опасаются своих друзей, как бы те не стали у них о чем-то доведываться, просить и брать взаймы, они опасаются своих врагов, как бы те им не навредили, воров, как бы те их не ограбили, они страшатся войны и страшатся мира, страшатся богатых и страшатся бедных, они страшатся всего на свете»[1849]. И наконец, они страшатся нужды, того, что они умрут нищими, что и заставляет их копить на черный день, и поэтому-то они не осмеливаются пользоваться тем, что имеют: а что, если наступит такой год, когда все вздорожает, или будет недород, или они понесут убытки? И если бы не природное нежелание истратить деньги на веревку, они бы из-за этого повесились[1850]; впрочем, они иногда предпочитают умереть, только бы избежать расходов, и уходят из жизни, если погибают их хлеба или скот, хотя и после этого осталось всего в избытке, как отмечает А. Геллий[1851]. Валерий[1852] упоминает об одном человеке, продавшем в голодное время мышь за двести пенсов, хотя сам он при этом голодал: таковы их заботы, горести и постоянные опасения[1853]. Все эти признаки прекрасно выражены Теофрастом в его характеристике алчного человека: «Лежа в постели, он спрашивает жену, крепко ли она заперла сундуки и комоды, запечатан ли ручной сундучок с деньгами и задвинута ли на засов дверь в холле, и, хотя она отвечает, что все в порядке, он вылезает из постели в ночной рубахе, босой и с голыми ногами, дабы убедиться в том самолично, и осматривает с тусклым светильником каждый угол, и так за всю ночь даже глаз не сомкнет[1854]{1451}. Лукиан в своем славном и остроумном диалоге под названием «Gallus» [«Петух»] изображает сапожника Микилла, беседующего со своим Петухом, бывшим некогда Пифагором, и вот после многочисленных рассуждений pro и contra, желая доказать счастье обладания средним достатком и постоянную неудовлетворенность богача, Пифагоров петух под конец, дабы подтвердить сказанное им примерами, переносит Микилла в полночь в дом ростовщика Гнифона, а затем к Эвкрату, и они застают обоих бодрствующими и пересчитывающими свои денежки, исхудавшими, иссохшими, бледными, и встревоженными[1855], охваченными подозрениями, как бы кто-нибудь не проделал подкоп под стеной и не пробрался к ним в дом, а стоит только где-нибудь зашевелиться крысе или мыши, как они опрометью срываются с места и устремляются к дверям, чтобы проверить, надежно ли они заперты. У Плавта в «Кубышке» старик Эвклион велит своей жене Стафиле покрепче запереть двери и выставить снаружи огонь, на случай если кто-либо явится к нему в дом с поручением[1856]; даже после мытья рук ему жалко было вылить грязную воду, и он жаловался, что он разорен, потому что из-под его крыши выходит дым[1857]. Если он, выходя из дома, замечал ворону, рывшуюся в навозной куче, то как можно скорее возвращался обратно, потому что принимал это за malum omen, дурное предзнаменование и опасался, что кто-то добрался до его денег, и прочее в том же духе. Тот, кто хотя бы лишь наблюдал за их поведением, убедится, что эти и многие подобные им поступки — никоим образом не притворство ради забавы, но совершаются взаправду, их истинность подтверждается поступками многих алчных и жалких ничтожеств, и что это

ПОДРАЗДЕЛ XIII

Любовь к азартным играм и неумеренным удовольствиям как причина Меланхолии

Удивительно наблюдать, сколько бедных, несчастных, жалких людей благородного происхождения, пользовавшихся некогда завидным достатком, а ныне едва прикрытых лохмотьями, оборванных, живущих под угрозой голодной смерти, изнывающих от томительного существования, душевной неудовлетворенности и телесных недугов, можно встретить чуть не на каждой тропинке и улице; теперь они просят подаяние, и все из-за неумеренного сластолюбия, азартных игр, необузданных удовольствий и беспорядочной жизни. Обычный финал всех чувственных эпикурейцев и скотоподобных расточителей, одурманенных и безрассудно увлекаемых своими бесчисленными удовольствиями и сластолюбием. Наряду с Кебетом («Таблица»), Св. Амвросием (вторая книга об Авеле и Каине) и другими также и Лукиан в своем трактате de Mercede conductis [о нанимаемых за вознаграждение] дал превосходное изображение поведения таких людей в своей картине Богатства, которое он представил обитающим на вершине высокой горы; к нему устремляется множество жаждущих им обладать; при первом своем появлении в этом обетованном месте они развлечены наслаждениями и праздным времяпрепровождением и пользуются всеми теми благами, которыми можно было услаждаться, пока у них не кончились деньги, но, как только средства истощились, их тотчас с презрением вытолкали через черный выход и оставили там на Позор, Сожаления и Отчаяние. И тот, у кого еще недавно было столько прислужников, прихлебателей и последователей, молодых и жаждущих, кто бывал столь пышно разодет и так разборчив в еде, кого привечали с наивозможным радушием и почтительностью, ныне предстал неожиданно лишенным всего, бледным, нагим, старым, больным и всеми оставленным, проклинающим свою участь и готовым наложить на себя руки; теперь его общество состояло из одного лишь Раскаяния, Печали, Горя, Насмешек, Нищеты и Презрения; отныне они были его неразлучными спутниками до конца его дней[1859]. Подобно расточительному наследнику[1860]{1452}, услаждавшемуся поначалу прекрасной музыкой, веселым обществом и утонченными красавицами и пришедшему в итоге к печальной расплате, и все те, кто устремляется к подобным суетным усладам, приходят к такому же финалу. Tristes voluptatum exitus, et quisquis voluptatum suarum reminisci volet, intelliget[1861] [Удовольствия неизбежно завершаются горестным финалом, и в этом может убедиться каждый, кто пожелает вспомнить свои собственные удовольствия]; и конец их так же горек, как желчь и полынь; их следствие — душевные муки и даже безумие. Обычные подводные скалы, к которым устремляются и разбиваются о них такие люди, — это карты, игральные кости, соколиная охота и травля со сворой гончих (insanum venandi studium [безумная страсть к охоте], как некто называет ее), таковы insanae substructiones, безумные основы их существования, главные развлечения, забавы и пр., когда к ним прибегают несвоевременно, предаются им неблагоразумно и не считаясь со своими материальными возможностями. Некоторые люди поглощены сооружением безумных фантастических построек — галерей, аркад, террас, оранжерей, разбивкой парков и садов, рытьем ручьев и прудов, насаждением рощ и тому подобных услаждающих мест и inutiles domos [бесполезных сооружений], как называет их Ксенофонт[1862]; ведь сколь бы ни были они восхитительны сами по себе и привлекательны для любого зрителя как украшение и сколь бы ни подобали некоторым знатным людям, для других они совершенно бесполезны, а для самих владельцев — сущее разорение. Форест приводит в своих «Наблюдениях»{1453} в качестве примера одного человека, истратившего на осуществление такого рода проекта, от которого ему не было потом решительно никакого прока, все свое состояние, а сам вследствие этого впал в меланхолию. Другие же, я говорю, разоряются вследствие безумного увлечения соколиной охотой и псовой травлей[1863]; это, конечно, прекрасная забава, вполне приличествующая какому-нибудь вельможе, но уж никак не любому человеку низкого происхождения и положения в обществе, и, в то время как они не прочь содержать собственных сокольничьих, псарню и конюшню, все их достояние, говорит Салмут{1454}, «разбегается вместе с их гончими и улетучивается вместе с их соколами»[1864]. Они так долго преследуют зверей, пока в конце концов и сами не доходят до животного состояния, осуждает их Агриппа[1865]; уподобляясь Актеону[1866], которого загрызли до смерти собственные псы, эти охотники пожирают самих себя и растрачивают доставшееся им отцовское наследство на эти праздные и бесполезные забавы, оставляя тем временем в небрежении более необходимые занятия, лишь бы следовать своим склонностям. Безумными сверх всякой меры бывают также подчас и наши вельможи, наслаждающиеся и бредящие этими забавами, «когда они изгоняют бедных землепашцев с их возделанных участков[1867], — как возмущается Сарисбюриенсис (Polycrat., lib. I, cap. 4 [Поликрат, кн. I, гл. 4])[1868], — разрушают дома фермеров и сметают целые города, дабы высвободить место для парков и рощ, доводят людей до голодной смерти, чтобы кормить на этом месте скот, и в то же время наказывают человека, осмеливающегося воспрепятствовать их забаве, куда более сурово, нежели обычного головореза или известного злодея»[1869]. Но знатных людей еще можно в каких-то отношениях извинить, что же до людей сортом пониже, то у них нет никаких отговорок, на основании которых их нельзя было бы признать безумцами. Флорентинец Поджо{1455} рассказывает по этому поводу забавную историю, в которой осуждается глупость и сумасбродные занятия такого рода особ. В доме одного лекаря из Милана, повествует он, лечившего психически больных, был колодец с водой, в котором он окунал своих пациентов, одних по колено, других — по пояс, а третьих — по самый подбородок, pro modo insaniae, в зависимости от тяжести их заболевания. Один из них, лечение которого было вполне успешным, стоя как-то в дверях и увидя кавалера, проезжавшего мимо с соколом, ловко восседающим на его кулаке, и в сопровождении бежавшего за лошадью спаниеля, осведомился у него, для какой цели служат все эти приготовления, и услышал в ответ — для того чтобы убивать пернатую дичь; пациент пожелал тогда узнать еще, сколько могли бы стоить его собственные домашние птицы, которых он убил в течение года, и услышал в ответ, что примерно пять или десять крон, но он не удовольствовался этим и стал доведываться, во что обходятся этому человеку его собаки, лошадь и соколы, и услышал в ответ — четыреста крон, и тогда пациент велел ему убираться, если только ему дороги его жизнь и благополучие, «потому что если вернется наш господин и обнаружит тебя здесь, он поместит тебя в колодец по самый подбородок», — вот таким образом осуждаются безумие и глупость тщеславных людей, расходующих себя на подобные праздные забавы, пренебрегая своими обязанностями и необходимыми занятиями. В своем жизнеописании Джовьо[1870] чрезвычайно неодобрительно отзывается о Льве Десятом из-за его неумеренной страсти к соколиной и псовой охоте[1871], доходишей до такой степени, рассказывает он, что тот иногда целыми неделями и месяцами кряду жил близ Остии, оставляя в небрежении просителей и неподписанными буллы и прошения в угоду своему пристрастию и ценой немалых потерь для многих частных лиц. «И если он случайно наталкивался во время этой своей забавы на какое-нибудь препятствие или его охота была не столь удачной, он испытывал такое нетерпение, что весьма часто, бывало, осыпал бранью и оскорбительными ядовитыми насмешками многих достойных людей, и при этом у него был такой недовольный вид, он был так сердит и раздражен, так горевал и досадовал, что даже невозможно этому поверить»[1872]. Однако, с другой стороны, если охота удалась и он был доволен, тогда с incredibili munificentia, невероятной щедростью и тароватостью он вознаграждал всех соучастников своей охоты и, будучи в таком состоянии духа, никогда ни в чем не отказывал любому просителю. Сказать по правде, такой нрав весьма обычен среди всякого рода азартных игроков, как замечает Галатео{1456}; если они выигрывают, то среди смертных не сыскать людей более общительных и веселых, но уж если проигрывают, пусть даже сущий пустяк — каких-нибудь две-три партии за один присест, или если ставка при игре в карты всего-то два пенса, они все равно становятся такими раздражительными и вспыльчивыми, что разговаривать с ними просто невозможно; они то и дело впадают в неистовство, божба, проклятья и неподобающие выражения делают их речь по временам мало отличающейся от речей безумца[1873]. Вообще же, что касается игроков и самой игры, если это принимает чрезмерный характер, то независимо от того, выигрывают ли они в данное время или проигрывают, их выигрыши отнюдь не являются, как считает мудрый Сенека, munera fortunae, sed insidiae, дарами фортуны, но скорее ее кознями, приводящими обычно к катастрофе — нищенству[1874]; Ut pestis vitam, sic adimit alea pecuniam[1875], точно так же, как чума уносит жизнь, так азартные игры лишают имущества, а посему omnes nudi, inopes et egeni[1876]{1457} [все игроки нагие, без пенни за душой и постоянно в нужде];

1842

Epist. 2, lib. 2. [Послание 2, кн. II.] Suspirat in convivio, bibat licet gemmis et toro molliore marcidum corpus condiderit, vigilat in pluma. <Послание к Донату. — КБ.>

1843

Angustatur ex abundantia, contristatur ex opulentia, infaelix praesentibus bonis, infaelicior in futuris. <Проповедь I «Против богатства алчных» («In divites avaros»).>

1844

Illorum cogitatio nunquam cessat qui pecunias supplere diligunt. — Guianer. Tract. 15, cap. 17. [Заботам тех, кто жаждет умножить свое богатство, несть конца. — Гвианери. <Practica…> Трактат 15, гл. 17. <Речь у Гвианери идет о другом — о героической любви — и это относится к данному контексту лишь в том смысле, что там идет речь о всякого рода навязчивых идеях, одержимости. — КБ.>

1845

Hor. 3 Od. 24. Quo plus sunt potae, plus sitiuntur aquae. [Гораций, Оды, III, 24. Деньги бесчестные / Что ни день, то растут и все ж / Для несытных страстей их недостаточно <63–65, пер. Г. Церетели>; от водянки больных жажда сильнее томит <Овидий. Фасты, I, 216, пер. Ф. Петровского>.]

1846

Hor. lib. 2, Sat. 6. O si angulus ille Proximus accedat, qui nunc deformat agellum. [Гораций. <Сатиры> II, 6. О, хоть бы этот еще уголок мне прибавить к владенью! <9, пер. М. Дмитриева.>]

1847

Lib. 3 de lib. arbit. [Кн. III о свободе воли] Immoritur studiis, et amore senescit habendi. [Чуть не умрет от работы, от алчности старясь до срока. <Гораций. Послания, I, 7, 85, пер. Н. Гинцбурга.>]

1848

Avarus vir inferno est similis, etc. <Августин. Книга о благотворных примерах («Liber de salutaribus documentaris»)>; modum non habet, hoc egentior quo plura habet.

1849

Erasm. Adag. Chil. 3, cent. 7, prov. 2. Nulli fidentes omnium formidant opes, ideo pavidum malum vocat Euripides; metuunt tempestates ob frumentum, amicos ne rogent, inimicos ne laedant, fures ne rapiant, bellum timent, pacem timent, summos, medios, infimos. <В своей книге Эразм расширяет эту пословицу, приводя цитаты на эту тему из Аристофана, Лукиана и Еврипида.>

1850

Холл. Характеры.

1851

A Gellius, lib. 3, cap. 1. [А. Геллий, кн. III, гл. 1.] Interdum eo sceleris perveniunt ob lucrum, ut vitam propriam commutent. <У Авла Геллия в этой главе «Аттических ночей» идет речь о скупости, но приведенная Бертоном фраза не является цитатой оттуда. — КБ.>

1852

Lib. 7, cap. 6. [Кн. VII, гл. 6.]

1853

Omnes perpetuo morbo agitantur, suspicatur omnes timidus sibique ob aurum insidiari putat, nunquam quiescens. — Plin. Prooem. Lib. 14. [Всех терзает постоянная тревога; робкий подозревает всех и каждого; ему сдается, что он в осаде из-за своего золота, а посему он не ведает покоя. — Плиний. <Плиний Старший действительно рассуждает о корыстолюбии, но приведенная фраза — не цитата из сочиения Плиния.>]

1854

Cap. 18. [Гл. 18.] In lecto jacens interrogat uxorem an arcam probe clausit, an capsula, etc. E lecto surgens nudus et absque calceis, accensa lucerna omnia obiens et lustrans, et vix somno indulgens.

1855

Curis extenuatus, vigilans et secum supputans. [Изнуренные заботами, бессонницей, подсчитыванием своих барышей. <Лукиан. Петух.>]

1856

Cave quenquam alienum in aedes intromiseris. Ignem extingui volo, ne causae quidquam sit quod te quisquam quaeritet. Si bona fortuna veniat ne intromiseris. Occlude sis fores ambobus pessulis. Discrucior animi quia domo abeundum est mihi. Nimis hercule invitus abeo, nec quid agam scio. [Позаботься о том, чтобы какой-либо незнакомец не проник в дом. Я хочу погасить огонь, чтобы ни у кого не было предлога навестить нас. Даже если явится сама удача, все равно не отворяй дверь. Запри ее на обе задвижки. Для меня на улицу выйти — сущая мука. Богом клянусь, до чего же неохотно я выхожу из дома, уж не знаю, что и делать. <Это частью цитата, а частью парафраз фрагмента из «Кубышки» Плавта (II, 85 и далее).>]

1857

Ploras aquam profundere, etc. Periit, dum fumus de Tigillo exit foras. <Плавт. Кубышка.>

1858

Juv. Sat. 14. [Ювенал. Сатиры, XIV <136–137, пер. Д. Недовича и Ф. Петровского>.]

1859

Ventricosus, nudus, pallidus, laeva pudorem occultans, dextra seipsum strangulans, occurrit autem exeunti Paenitentia, his miserum conficiens, etc.

1860

Luke XV. [Лк. 15.]

1861

Boethius. [Боэций. <Утешение с помощью философии, 3.>]

1862

In Oeconom. Quid si nunc ostendam eos qui magna vi argenti domus inutiles aedificant, inquit Socrates [В «Домострое». Что, если я покажу тебе тех, кто строит бесполезные сооружения, пускаясь в непомерные расходы? — сказал Сократ.]

1863

Sarisburiensis. Polycrat<icus>, lib. I, cap. 14. Venatores omnes adhuc institutionem redolent centaurorum. Raro invenitur quisquam eorum modestus et gravis, raro continens, et ut credo sobrius nunquam. [Сарисбюриенсис. Поликрат. Кн I, гл. 14. Охотники попахивают повадками кентавров. Среди них редко отыщешь скромного и рассудительного, редко сыщешь воздержного и, полагаю, никогда — здравомыслящего.]

1864

Pancirol. Tit. 23. [<Салмут.> Панкироли. Титул 23. <Комментарий к книге итальянского юриста Гвидо Панкироли (1523–1599) «Raccolta breve» (Франкфурт, 1617). — КБ.>] Avolant opes cum accipitre.

1865

Insignis venatorum stultitia, et supervacanea cura eorum, qui dum nimium venationi insistunt, ipsi abjecta omni humanitate in feras degenerant, ut Actaeon, etc. [Исключительная тупость охотников и бессмысленность занятий тех, кто, сосредоточившись без всякой меры на охоте, сам отбрасывает всякую человечность, превращаясь, подобно Актеону, в животных. <Агриппа.> De vanit. scient, гл. 77.>]

1866

Sabin. In Ovid. Metamor. [Сабин. Интерпретации «Метаморфоз» Овидия <«Ovidii interpretatio», 1555>.]

1867

Agrippa de vanit. scient. Insanum venandi studium, dum a novalibus arcentur agricolae, subtrahuntur praedia rusticis, agri colonis praecluduntur silvae et prata pastoribus et augeantur pascua feris… Majestatis reus agricola si gustarit. [Негодяя, если у него имеется вкус, обвинят в измене.]

1868

A novalibus suis arcentur agricolae, dum ferae habeant vagandi libertatem: istis, ut pascua augeantur, praedia subtrahuntur, etc. — Sarisburiensis. [Сарисбюриенсис.]

1869

Feris quam hominibus aequiores. — Camden de Guil. [Более благосклонны к животным, нежели к людям. — Кэмден. Британия <в разделе Хэмпшир, где он описывает, как Вильгельм Завоеватель велел расчистить возделанную землю, чтобы насадить лес>.] Conq. qui 36 ecclesias matrices depopulatus est ad Forestam Novam (Mat. Paris). <Мэтью Парис пишет, как жившие на церковных землях были выселены ради насаждения нового леса («Historia Major»).>

1870

Tom. 2 de vitis illustrium, lib. 4, de vit. Leon. 10. [<Джовьо.> Vitae illustrium virorum, том 2, кн. IV, глава о жизни Льва X.]

1871

Venationibus adeo perdite studebat et aucupiis.

1872

Aut infeliciter venatus tam impatiens inde, ut summos saepe viros acerbissimis contumeliis oneraret, et incredibile est quali vultus animique habitu dolorem iracundiamque praeferret, etc.

1873

Unicuique autem hoc a natura insitum est, ut doleat sicubi erraverit aut deceptus sit. [Это от природы заложено в каждом из нас — огорчаться, если мы сбились с пути или были обмануты. <Однако эта цитата не из сочинения делла Казы «Галатеус, или Изящное и вежественное поведение» («Galateo, seu de morum honestate et elegantia», Ханау, 1603). — КБ.>]

1874

Juven. Sat. I Nec enim loculis comitantibus itur Ad casum tabulae posita sed luditur arca. [Ювенал. Сатиры, I. Ведь нынче к костям не подходят, / Взяв кошелек, но сундук на доску поставив, играют. <89–90, пер. Д. Недовича и Ф. Петровского.>] Lemnius, Instit. cap. 44. [Лемний. Наставления, гл. 44.] Mendaciorum quidem. Et perjuriorum, et paupertatis mater est alea, nullam habens patrimonii reverentiam quum illud effuderit sensim in furta delabitur et rapinas. — Saris. [Коробка с игральными костями — вот матерь обмана, лжесвидетельства и нищеты; тут уж нет никакого почтения к наследственному добру, стоит лишь однажды начать его расточать и постепенно докатишься до воровства и грабежа. — Сарисбюриенсис. <Поликрат. Кн. I, гл. 5.>]

1875

Damhoderius. [Демодерий.]

1876

Dan. Souter. [Дэниел Сутер.]