Страница 13 из 35
[8] Что, однако, будет глазурью на всем помянутом, так это случай с Тонино из Буффалоры,[199] который, возвращаясь из Рима и проходя равеннской сосновой рощей,[200] набил полную котомку мух и комаров — крупных, каких плодит эта роща, — а также приличный мешок слепней, и принес их на родину; по прибытии он тотчас дал знать родственникам и друзьям, чтобы пришли с ним повидаться, затем-де, что хочет подарить им некие прекрасные чужеземные вещицы, которые принес из Рима; они же, хотя хорошо знали его как простофилю, за всем тем не считали его настолько полоумным, каким вскоре нашли: ибо, заведя их всех в укромную комнатку, он выпустил наружу полчище мух, комаров и слепней, которые влетали в глаза и в нос каждому и вместе с этой сумятицей дали всем столь великую причину посмеяться, что люди впрямь едва не умерли со смеху от новизны этой проделки.
[9] Итак, помешанные этого выводка именуются придурковатыми и ветрогонами, а в Больнице у них эмблемою выставлена Самосская овца,[201] яко их покровительница; посему мы просим ее помощи и благосклонства следующей молитвой.
Молитва к Самосской овце
за помешанных придурковатых и ветрогонов
[1] Если почесть, которую воздавали тебе древние самосцы, о досточтимая Овца, сама по себе такова, что намного превышает ту, которую дельфийцы воздавали неприятелю твоему волку, а также превосходит ту, что воздавалась у римлян гусю, а у египтян — козлу, и если преславное твое почитание — одно из самых торжественных, которые какой-либо народ когда-либо с благоговеньем совершал, ради этой почести и ради такого поклоненья я ныне прошу тебя, окажи этим скотам внимание, какое ты, будучи, как и они, овцою, найдешь подобающим, тем более что, если не снизойдешь к их нуждам, лишишься их поклонения, ибо они, легко отложившись от овцы, отдадут себя в добычу богу Валуху.[202] [2] Если же ты им поможешь, мы принесем овечий сыр из Гуальдо[203] или из Римини к святому твоему образу, что даст случай всему свету возносить тебе хвалы, и совокупно воскликнем: «Да здравствует овца, а с нею и бараны!»
Рассуждение X
О помешанных безрасчетных и шалых
[1] Есть выводок помешанных, что в народе зовутся безрасчетными и шалыми; они узнаются по тому, что делают все не ко времени, говорят невпопад, поступают неподобающим образом, не произносят ни слова серьезно, но во всяком слове, жесте, речи, знаке, поступке столь нелепы, что всякий справедливо назовет их шалыми и несмысленными. [2] Поэтому Марк Туллий во второй книге «Оратора», описывая природу и свойство одного такого, говорит:
Кто не видит, чего требуют обстоятельства, или говорит слишком много, или хвастается, или не берет в расчет ни достоинства, ни удобства тех, с кем общается, кто, коротко говоря, в каком-нибудь отношении не знает уместности и меры, того называют нелепым.[204]
[3] Я полагаю, к ним можно причислить древнего Амфистида,[205] упомянутого Целием: он был столь безрасчетным и несмысленным, что не знал, рожден ли он отцом и матерью, как это обыкновенно случается, или нет. [4] Врача Акесия тоже можно отнести к безрасчетным безумцам, ибо у него было обыкновение, леча кого-нибудь, всегда применять средства, прямо противоположные тому, что обычно предписывают. [5] По этой причине у Павла Мануция явилось присловье: Акесий лечил.[206] [6] Среди новейших великим безрасчетным дуралеем почитался Франческино из Монтекукуло,[207] который, действуя в согласии с названием своей родины,[208] придя в суд защищать своего клиента, привел свидетельства и доводы, отменно неблагоприятные для этого несчастного.
[7] Некий Ортензио из Сарни[209] был порицаем за сего рода сумасшествие судьею в какой-то тяжбе, поскольку трактовал дело на отличной цицероновской латыни, но в остальном его речь была такой путаной и неуместной, что судья был вынужден сказать, чтобы вдругорядь захватил с собою вирши Олимпио из Сассоферрато[210] и принес ему, затем что он, судья, охотнее согласился бы читать эти вздоры, чем его доводы в духе Попа Арлотто.[211]
[8] Величайшим среди безрасчетных и ошалелых показал себя тот бакалейщик из Кастеллины,[212] который, вместо того чтобы отпустить служанке крахмального порошку, продал ей толченого кристаллического мышьяка, едва не уморившего ее госпожу по его глупости. [9] Вовсе безрасчетным показал себя некий Лироне,[213] кухонный малый, которому было сказано снять пену с кипящего горшка, он же, не зная, что делать, вылил весь бульон, оставив мясо пересыхать, покуда повар не собрался подать его на стол. [10] Не менее бестолков был Бастиано из Монселиче,[214] который, состоя в услужении у некоего неаполитанского синьора, велевшего ему подать на стол несколько лимонов и апельсинов, пошел в сад, надрал самых красивых растений, какие там были, и принес все их в пучке своему хозяину, к великому ущербу и немалому стыду. [11] Подобный же пример явил один бестолковый бергамец, которому было велено хозяином пойти на чердак и накидать оттуда дров для очага, он же пошел туда с топориком и принялся колотить по каким-то балкам, державшим кровлю, пока наконец хозяин, заметив, что тот замешкался, не прогнал его вниз, хорошенько отделав палкой. [12] Не будет неуместен и еще один пример, Луккино из Фузолары,[215] который, состоя на службе у торговца мальвазией, когда хозяин велел ему развлечь одного порядочного человека, своего друга, и откупорить для него все бочки, решив, что должен их раскурочить, взял один из тех топоров, которыми орудуют дровосеки, и с его помощью разнес больше четырех бочонков, прежде чем его хозяин уразумел свою ошибку и его безрассудство. [13] Но последний пример дорогого стоит: Бартоло из Калепьо,[216] под Бергамо, состоял на службе в Венеции у весьма богатого бакалейщика; однажды, когда его хозяин делал свечи, горшок кипел, воск плавился, он спросил, что это такое кипит в горшке; хозяин отвечал ему без улыбки, что это сахар и мед для марципанов; а этот сумасбродный лакомка, дождавшись, чтобы хозяин отошел, схватил одну банку из тех, что были в лавке, и прежде чем воск остыл и пока он еще был теплым, выпил банку до дна, и его язык, зубы и кишки сплелись так, что он едва не околел; когда же он потом сказывал об этом деле хозяину, тот в свою очередь едва не лопнул со смеху, видя, как оплошал этот сумасброд.
[14] Вот каковы безумцы безрасчетные и шалые, которым в Больнице принадлежит палата, где вывешена эмблемою богиня Бубона,[217] подлинно приязненная всем таковым. [15] Посему они препоручаются ей в следующей молитве.
Молитва к богине Бубоне
за помешанных безрасчетных и шалых
[1] Эти гусаки Романьи, эти валухи Апулии, эти ослы Марки[218] бесконечно вверяются тебе, блаженнейшая богиня Бубона, подруга великого Пана, госпожа отар, пастырь стад, верная хранительница овчарен, и заклинают тебя ради любви Пасифаина быка,[219] ослицы эфесца Аристона, козы пастуха Кратида, кобылы, столь любезной Флавию, чтобы ты изволила благотворить и сему стаду, мало отличному от помянутых животных. [2] И если приведется тебе их защитить, как они добиваются, они намерены посвятить тебе запеченного быка и пропеть прекрасный гимн, в каждом стихе заключающий имя Бубоны и быка вместе. [3] Итак, яви благосклонность этим быкам, если желаешь, чтобы эта жертва совершилась в твою честь и славу.
199
Ср. ниже: XXIV. 14. Видимо, Буффалора вошла в присловье, как Беббе (VIII. 6).
200
Знаменитая равеннская Пинета, место действия боккаччиевской новеллы о Настаджо дельи Онести (Восс. Decam. V. 8).
201
О почитании овцы у самосцев: Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 18; там же о почитании волка у дельфийцев и пр.). В Sinagoga, disc. IX (Garzoni 1993, 473), рассказана история о самосце Мандрабуле, который принес в жертву Юноне золотую овцу, на следующий год — серебряную, на третий — медную. Ср. пословицу «дело идет на Мандрабулов лад», то есть день ото дня хуже (Adagia 1575, 104). «Так происходит и с этими помешанными», замечает Керки (Garzoni 1993, 287).
202
Валух (castrone) — холощеный баран. О нем как символе глупости см.: VIII. 2; X Мол. 1; слово castronaria, «чушь, глупость», применяется в I. 22 к философским суждениям Протагора.
203
Место близ Феррары.
204
Cic. De or. II. 4. 17
205
Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De stultitia ac iis qui parum sapientes iudicati sunt (Textor 1566, 1182).
206
Adagia 1575, 649 (применяется к обстоятельствам, которые делаются тем хуже, чем больше стараются их выправить). Акесий упоминается также в Piazza, disc. XVII (Garzoni 1605, 159).
207
Монтекукколо, близ Паулло, в Тоскано-Эмилианских Апеннинах.
208
Монтекукуло — «Гора кукушек» (cuculi), то есть глупцов. Ср.: III. 10; IX. 7, 8.
209
Ортензио из Сарни упоминается также в Piazza, disc. CIX (Piazza 1605, 777), а также в Рассужд. 34: «Ортензио из Бергамо или из Сарни». Сарни не идентифицируется; очевидно, близ Бергамо.
210
Олимпио из Сассоферрато — Бальдассаре Олимпо дельи Алессандри (ок. 1486—ок. 1540), минорит; странствовал по городам Венето с проповедями и пением стихов на религиозную и любовную тему; сочинял баллады, мадригалы, сонеты. Известность получил преимущественно благодаря стихам в народном духе, на которые Гарцони и намекает.
211
Поп Арлотто (Piovano Arlotto), неоднократно упоминаемый в разных книгах Гарцони (см., напр., XXII. 5), — Арлотто Майнарди (1396—1484), приходский священник церкви Сан-Кресси в Мачоли, близ Пратолино, славный своими колоритными рассказами и смелыми выходками. После его смерти был опубликован томик «I Motti e facezie del Piovano Arlotto», яркая картина флорентийской сельской жизни во времена Лоренцо Великолепного.
212
Распространенный топоним; возможно, речь о Кастеллине в Тоскано-Эмилианских Апеннинах.
213
Лироне упоминается несколько раз в Piazza как кухонная прислуга (ср.: Piazza 1605, 556, 900).
214
Близ Падуи, у подножия Эвганских холмов.
215
Место не идентифицируется.
216
Под Миланом, близ Адды.
217
Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De deis diversis (Textor 1566, 10): «Бубона — богиня быков и крупного скота».
218
Ср.: XXVI. 1.
219
Эти парафилии заимствованы в Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De animalium et aliarum rerum amatoribus (Textor 1566, 1327), где не Флавий, а Фульвий. Ср. ниже: XVIII. 24—26.