Остров

– Что…

Сухость в горле спасла, дала опомниться. Он даже ущипнул себя пальцами правой за левую. А так бы – гав-гав-гав! И в сумасшедший дом. Хотя вот же, в сумасшедшие дома сейчас тоже не всяких определяют. Нет финансирования на большое количество сумасшедших. Ишь чего, пожить захотели за казенный счет и прикидываются! Докажи, что буйный. Докажи, что общественно опасный.

Не буйный и не опасный – домой, домой, пусть родные с тобой, болезным, мучаются, а не государство.

– Что-то подсказать? – в конце концов, кашлянув, спросил Лаголев старушку.

– Не вижу, сколько у вас редис стоит, – сказала та.

– Семьдесят.

– Господи! А я думала, там единичка.

– Не сезон пока для редиски.

– Не, я уж не куплю.

Старушка махнула рукой и пошаркала дальше в своем замшелом пальто. Старенькая, такая же вызывающая жалость как та, что выманила у него десятку. Лаголев сжал челюсти. Ну, нет. Он не подает больше. Хватит. Кто бы ему помог. А? Нет желающих? Половину дня уже криком исходит.

– Овощи! Фрукты!

Торговля вяло, но шла. Будний день. Рынок закрывался в семь, но уже к половине седьмого едва десяток покупателей бродил между столами. До Лаголева они не добирались, останавливаясь у первых от входа столов. Не всемогущ Кярим Ахметович, не смог выбить себе место получше.

Впрочем, на полторы тысячи Лаголев точно наторговал. Встрепенувшись, он достал коробку и проверил выручку. Одна тысяча шестьсот двадцать рублей. Совсем не плохо. У него и по семьсот рублей за смену бывало. Еще бы двести, и, считай, у него на руках зарплата за два месяца, что Кярим Ахметович должен.

Вокруг разбирали лотки, кто-то сметал мусор, кто-то торопился с пластиковыми мешками к контейнерам, громыхали тележки, увозя скоропортящиеся овощи и фрукты к рефрижераторам, выстроившимся на заднем дворе. Столы накрывали пленками. Оставляя за собой влажный след, по проходам поехала юркая поливомоечная машина.

Под сводом расчирикались воробьи.

– Эй!

Левончик затормозил с пустой тележкой у стола.

– А Кярим Ахметович? – спросил Лаголев.

– Там, – неопределенно мотнул головой Левончик. – Нектарин продал?

– Продал.

– Я же тебе говорил!

Вместе они загрузили тележку ящиками и лотками, коробку с яблоками спрятали под стол.

– Деньги, – протянул руку Левончик.

– А Кярим Ахметович?

– Я ему передам. Он просил.

– Но…

Лаголев механически опустил купюры в чужую ладонь.

– Ты уберись пока здесь, – сказал Левончик.

Он спрятал выручку в карман халата и в два приема развернул тележку. Колеса загромыхали по бетону.

– Но он придет? – крикнул Лаголев в худую спину.

– Конечно, придет! – отозвался Левончик. – Он шашлык кушает!

Лаголев, вздохнув, вооружился щеткой. Минут десять выскребал сор, листья, стрелки вялого лука из-под оставшихся лотков, из зазоров, подобрал половинку раздавленного абрикоса и выбросил в урну.

Под потолком зажгли лампы. Рынок пустел. Исчез Рахматулла, пропала дородная женщина, торговавшая с ним по соседству фермерским картофелем. Люди выходили в двери.

Лаголев снял халат и, сложив, убрал его под стол. Все. Он покрутил головой, выглядывая Кярима Ахметовича.

– Зак-ириваемся, уважаемый, – сообщил ему парень в тюбетейке.

– Да, я знаю, – кивнул Лаголев, – я жду.

– Все уже, ворот зак-ириваем, – сказал парень.

– Что? – не понял Лаголев.

Собеседник показал руками – свел вместе, сцепил пальцы.

– Зак-ириваемся. Рынок.

– Но я…

– Нет-нет-нет, – закачал головой парень. – Стой. Сейчас. Нодир! – крикнул он, как, наверное, кричат в горах или в степи. – Нодир, иди!

И добавил что-то на незнакомом Лаголеву языке, отзвуки которого заметались под сводом.

Из каморки при входе выглянул человек в черной форме охранника с кружкой в руке и что-то недовольно спросил.

Лаголев снова не разобрал. Тарабарщина.

– Нодир, – парень указал на Лаголева. – Он!

Нодир спрятал кружку в каморке и вразвалочку, чуть косолапя, пошел между столами. Выглядел он старшим братом парня в тюбетейке, такой же смуглый и скуластый, такой же плосколицый, с тем же узким разрезом глаз.

– Домой иди! – крикнул он Лаголеву еще за метр.

– Я не могу, – сказал Лаголев. – Я жду хозяина.

– Нет хозяина, – оглянувшись, сказал Нодир.

– Он придет.

Охранник нахмурился и обменялся с парнем в тюбетейке короткими фразами. В руке его появилась снятая с пояса дубинка.

– Туда иди! – показал он дубинкой на двери. – Там жди. Здесь нельзя.

– Зак-иривается.

– Мне деньги должны, – упавшим голосом произнес Лаголев.

Нодир пристукнул каблуком.

– Там ищи!

Конец дубинки, покачиваясь, все так же смотрел на двери.

– Спасибо, – сказал Лаголев и пошел прочь.

Хотя зачем «спасибо»? Кому «спасибо»? – вертелось у него в голове. «Спасибо», что дубинкой не ударили?

Нодир проводил его до выхода, даже похлопал по плечу. Вечер дохнул холодом. Створки закрылись у Лаголева за спиной. Он встал на широких ступенях, глядя на асфальт, на каркас автобусной остановки, освещенный уличным фонарем, на пятна луж.

В кустах, застряв, шелестел обрывок плаката.

Все это подмечалось как-то исподволь, ненужными, лезущими в глаза деталями, растрепанным фоном для внутренней, звенящей пустоты. Подумалось: как так? Я же рассчитывал. Я, в конце концов, человек. Так это оставлять нельзя.

Осознавая, насколько близок он к безобразной истерике, Лаголев пошел в обход рынка к заднему двору. Ребро ладони так и пробовало на прочность прутья ограды. Рукой, рукой, ногой. Пум, пум, бам!

– Это же моя зарплата, – вслух зашептал Лаголев, не замечая рыдающих ноток в голосе. – Я на него два месяца… Не было в тот раз, я понимаю, деньги в товаре, товар в дороге, можно войти в положение. Но сейчас?

Он мотнул головой и зашагал быстрее. Мутная, темная волна поднималась в душе. Горечь сжимала пальцы. Теперь уже костяшками в железо – пум. Больно. Но все равно, вызовом, – пум! Еще бы топор!

Ворота, через которые заезжали на задний двор грузовики, были не заперты, только сдвинуты вместе. Лаголев протиснулся между створками и мимо прицепов и фургонов направился к палатке с мангалом, лавками и белым столом. Человек пять там гортанно переговаривались, смеялись. Мангал сыпал искрами. Запах шашлыка набивался в ноздри.

– Здравствуйте, – подошел Лаголев.

Сразу стало тихо. Блики огня пятнали носатые, настороженные лица.

– Э, ты кто? – спросил кто-то.

– Мне Кярима Ахметовича, – сказал Лаголев.

– Кого?

– Кярима Ахметовича.

Сидящие переглянулись.

– Нет такого.

– Он мне денег должен.

– Не знаем, – качнулась кудлатая голова. – Хочешь шашлык?

К Лаголеву просунулась рука с одноразовой бумажной тарелкой. На тарелке дымился только что снятый с шампура кусок мяса.

– Вкусный.

Внутри у Лаголева все затряслось от злости. Сволочи! Выгораживают своего! Всегда и всюду, несмотря на вину. А если тот вор, убийца? На миг подумалось: выбить тарелку, полезть в драку, вымещая отчаяние в порыв. Изобьют? Скорее всего. Но так даже лучше. Тело придет в равновесие с душой. Больная душа, больное тело.

Не решился.

– Мне бы Кярима Ахметовича, – повторил Лаголев.

– Э! – встала с лавки фигура, взмахнула рукой. – Иди отсюда! Нет здесь его!

– А где он?

– Не было здесь!

Лаголев сник. Что делать дальше, он не представлял. Кто-то так и держал перед ним тарелку с шашлыком.

– Спасибо, – сказал Лаголев.

Он взял тарелку и пошел обратно к воротам. За спиной снова заговорили о своем. Мясо пахло. Лаголев вспомнил, что не ел с утра. Яичницу из двух яиц серьезным завтраком не назовешь. Тем более, без хлеба. Сын-то хлеб с маслом по ночам в одно горло наворачивает. Растет.

Рот вдруг оказался полон слюны. Лаголев жадно запихнул шашлык в рот, и всю дорогу до дома жевал его, размалывая зубами на волоконца. Кярима Ахметовича можно достать и завтра, решил он. Нет, послезавтра. Завтра – выходной. Досадно, что он Натке зарплату анонсировал. Хотели по такому случаю по магазинам прошвырнуться, те же кроссовки оболтусу купить. Теперь-то, конечно, вряд ли.