Остров

– Вам что, денег дать? – растерялся он.

Женщина хватанула воздух ртом.

– Ты!

Она обернулась к подошедшим спортивному парню и девушке, беря их в свидетели. Лицо ее сделалось пунцовым. Рука махнула сумочкой.

– Я тебе не проститутка!

В ее гневном возгласе Лаголеву почудились нотки легкого сожаления. Мол, двадцать лет назад – да, возможно, определенно, она могла бы претендовать. Она бы – ух! «Метрополь», валюта, интересные интуристы…

Она бы и сейчас не прочь, но возраст, возраст.

Сумочка прилетела Лаголеву в плечо, больно стукнув то ли пряжкой, то ли замком. Хорошо не в голову, честное слово.

– Вы – больная?

– Я?

После этих слов будущее Лаголева, возможно, стало туманным.

Но ему повезло – как чудо подоспел грязно-желтый автобус и раскрыл створки. Женщина на долю секунды замерла, соображая, что для нее важнее – тщедушный насильник Лаголев или место в салоне. Лаголев, конечно, проиграл – куда уж ему! – и автобус вобрал женщину в себя, втянул вглубь, как в пищевод, растворяя среди пассажиров ее темно-синий пиджак и серые брюки, запечатал выход парнем с девушкой.

Хлоп! Поехали.

Лаголев, разумеется, садиться не стал. Хотя и опаздывал. Заныло, задергало изнутри: сволочи. С ума посходили. Я вам кто? Почему на меня-то все? И ведь ни одна тварь слова против этой дуры не сказала.

Защемило под лопаткой, ввинтилось ржавым шурупом. Довели, суки.

Пытаясь успокоиться, Лаголев с силой втянул воздух через нос. Тише. Все хорошо, все хорошо. Ты адекватен, это все вокруг переломанное и кривое.

Не помогло.

Он стоял, вобрав голову в плечи и минуту или две жил болью, грызущей левую сторону. Что влево отдает? Сердце? Может, микроинфаркт? Межреберная невралгия? Бог знает. Но раньше проявлялось к вечеру, а сейчас и трех нет. Симптом. И никто, никто не подошел, не спросил, все ли у него в порядке. Времена, нравы. Все правильно.

Лаголев скрипнул зубами.

Боль постепенно утихла. Он решил слегка «расходить» ее и медленно двинулся к следующей остановке. Отразился в витрине какого-то помпезного, облицованного мрамором бутика. Метров двадцать манекены в элегантных костюмах и галстуках за стеклом сопровождали его фигуру, одетую в ветровку и в джинсы, вытертые на коленях до белизны. В пустых глазах пластиковых идиотов чудилось брезгливое недоумение: что это тут ковыляет мимо? Как это недоразумение еще допустили до нашего фасада? Кыш, кыш, убожество!

Ладно. Он и сам не будет задерживаться.

Лаголев пересек улицу и нырнул под дощатый навес. За забором реконструировали дом, в щели виднелись груды кирпича и леса, составленные из металлических труб. На лесах сидели, попыхивая сигаретками, угрюмые рабочие.

Сколько им, интересно, платят? Наверняка больше, чем ему платит Руслан. Может, попробовать устроиться?

Автобус обогнал его, когда оставалось пройти дом со скоропостижно скончавшейся пельменной на первом этаже и свернуть за угол. Лаголев сначала побежал следом, наливаясь злостью и отчаянием, потом понял, что не успеет.

Будь все проклято.

Выдыхая, он упер руки в колени. Мимо, ойкнув, проскочила какая-то девчонка, обмахнув штанину юбочными складками. Молодость. Тоже на автобус? Ну-ну. Но что-то он да, встал враскоряку…

Лаголев распрямился. Ладно. Бог с ними со всеми. Со старухами. С дурами. С равнодушными идиотами. Бог им всем все припомнит. Жалко, уже потом, не в нынешней жизни. Ничего.

Ему пришлось отсчитать двенадцать рублей смуглому водителю маршрутки, который будто караулил его неудачу с автобусом.

– Ай, маладца! – сказал железнозубый водитель, когда Лаголев разобрался с мелочью. – Прахади, дарагой!

Лаголев забрался на сиденье и уставился в окно, за которым пятнами поплыл мимо город. И жизнь вся так, в расфокусе, пятнами.

Маршрутка подскакивала на трамвайных рельсах, и в Лаголеве, перемешиваясь, подскакивали внутренности и мысли. Он едва не проворонил свою остановку и, уже переехав, попросил высадить его на углу. Все, подумал, выскакивая наружу, Кярим теперь живьем съест. Ай, Саша, Саша, необязательный ты, да.

И возразить будет нечего.

Подбегая к широким ступеням, Лаголев невольно поднял глаза на жестяной, идущий волной козырек и буквы, дугой изгибающиеся выше.

«Сельскохозяйственный рынок «Победа».

В тамбуре, внутренние двери которого отсутствовали, как класс, Лаголев испытал привычное секундное замешательство. Запахи, шорох шагов, звон тележек, развозящих овощи и фрукты, шумное многоголосье с гортанными выкриками, людские суета и хаотичное, прерывистое – от прилавка к прилавку – движение его, человека, испытывающего дискомфорт от всего вышеперечисленного, заставляли каждый раз собираться с духом, чтобы преодолеть и окунуться.

Не любишь? Люби!

– Чего стоишь?

Его подтолкнули сзади, и он, опомнившись, поспешил в дальний конец рынка, на бегу освобождаясь от куртки. Стол номер тридцать четыре. Пирамидки розовых помидоров. Рядок зеленых пупырчатых огурцов. Желтые попки абрикосов.

– Здравствуйте, Кярим Ахметович.

Между фермами потолочных перекрытий перепархивали воробьи.

– Ай, Саша, опоздал ты.

Кярим Ахметович был плотный, носатый азербайджанец. Его широкое, в малозаметных оспинках, плохо выбритое лицо гримасой выразило неудовольствие. Вскинув руку, он посмотрел на часы.

– На десять минут опоздал, да?

– Автобус, – выдохнул Лаголев.

– Что – автобус, Саша? Ты – автобус? Я – автобус? Может быть, жизнь – автобус?

Наклонившись, владелец места под номером тридцать четыре вытащил с полки из-под стола мятый белый халат.

– Уехал автобус.

– А ты остался, да? – Кярим Ахметович кинул халат Лаголеву. – Гульнар уже полчаса как ушла, я за тебя стою. Одевайся.

Лаголев, покаянно сгибаясь, просунул руки в рукава.

Мимо прошла пожилая женщина в очках и кудряшках, качая на ценники головой. Натура Кярима Ахметовича взяла верх над желанием усовестить нерадивого работника.

– Цена не нравится, да? – взмыл он над пирамидкой помидоров. – Скидку даю! Хорошую скидку, девушка! Купи помидор, сочный, вкусный, как ты!

Женщина махнула на него рукой.

– Какая я вам девушка? Бабушка я уже.

– Ай, как хочешь!

Кярим Ахметович, растеряв энтузиазм, тяжело опустился на бетон с полки, на которую забрался ногой в сандалете.

– Что за люди? – пожаловался он Лаголеву. – Ты к ним с хорошим словом, а они у тебя не то, что купить ничего не могут, остановиться не хотят.

– Время такое, наверное, – сказал Лаголев.

– Ай, Саша! – эмоционально заметил Кярим Ахметович. – Тебе ли говорить о времени? Ты опоздал, подвел меня!

– Но…

– Все, стой, продавай. Ценник видишь? Вот. Одна помидорка лишний – не страшно. По товару Левончика проси, он подвезет, что надо. Все есть, черешни нет. Я, если что, у шашлычной на заднем дворе.

– Их там две.

Кярим Ахметович, удаляясь, пожал плечами.

– Мне и там, и там рады.

– Я понял.

Напоследок Кярим Ахметович указал пальцем в небо. То ли Бог следит за тобой, Саша. То ли, «видишь, какую умную мысль сказал».

Лаголев застегнул халат на две пуговицы. Он еще пах женскими духами Гульнар. Что продаем? Все продаем.

Обойдя стол, Лаголев проверил ценники, поздоровался с Рахматуллой, стоящим за местом номер тридцать два, затем устроил небольшую ревизию электронным весам и запасам на полках под прилавком.

Люди шли мимо. Впрочем, какие же это люди? Это потенциальные покупатели, обладатели кошельков и бумажников. Звериный оскал измененной реальности – вместо людей видеть денежные знаки, которыми они могут с тобой поделиться.

Как всегда пришлось сделать над собой усилие, чтобы выпихнуть из горла первые слова:

– А кому помидоры? Красные!

Показалось, эхо зазвенело под фермами, устроив перекличку с воробьями. Но дальше пошло легче.

– Покупайте огурцы, редис, зелень!

Ничего-ничего, думал Лаголев, хочешь жить, умей вертеться. И так все орут, слева орут, справа орут, над головой орут. Чем я хуже?