Страница 20 из 50
Ни на Игоря. Ни на Натку.
А земля – вот она. Тр-рямс! – и в мелкие осколки. Бартер! Неплатежи! Долги! Демократия! Гуманитарная помощь!
Не было времени. Не было воздуха. Не было денег. Новая реальность прожевала его и нашла невкусным. Горло не дерет, наглостью не страдает, в психических отклонениях не замечен. Нет, чтоб как Кумочкин с топором.
Лаголев засопел и сердито шевельнулся. Все, привязался маньяк. Засел в голове. Где бы найти толкового экзорциста?
– Спи! – прикрикнула вдруг Натка.
Лаголев замер. Кому это она? Игорю или ему? Сын наконец утопал в свою комнату и там затих. Сквозь вязкую ночную тишину проклюнулось тиканье часов. Ток-ток-ток. То громче, то тише. Ток-ток.
– Я и так сплю, – негромко сказал Лаголев.
Он перевернулся на живот и действительно уснул. Правда, ему показалось, что он лишь на мгновение сомкнул глаза. Шторка, отделяющая его от реальности, опустилась и тут же приподнялась.
– Лаголев, ты храпишь, как свинья.
Лаголев почувствовал, как в районе ребер подопнули подушку кресла.
– Что?
Он перевернулся на спину и сразу же зажмурился от света, текущего из окна.
– Вставай, Лаголев, – произнесла Натка, белой ночной рубашкой маяча где-то за поворотом головы, – тебя ждут великие дела.
– Уже утро? – сообразил Лаголев.
– Господи, глаза-то разуй.
Натка скрипнула дверцей шкафа и спряталась за ней. Лаголев приподнялся.
– Нет, серьезно? Сколько?
– Половина восьмого.
– Да, что-то я…
– Что-то ты! Это уж точно!
Натка стянула ночнушку через голову и повесила на дверце.
Со своего места Лаголеву переодевание видно не было, но в зеркале поставленного к стене трюмо отражались Наткины голая спина и ноги. И синие трусики. Когда Натка, зацепив пальцами, спустила их вниз, Лаголев почувствовал, как внизу живота у него, преодолевая тяжесть одеяла, выпрямляется...
– Игорь! – крикнула Натка. – Игорь, ты встал?
Словно пойманный врасплох, Лаголев нырнул вниз. Нет, это, конечно, не к нему относилось, слава богу, а к сыну, но достаточно было Натке оглянуться… Скрючившись, он прижал одеяло к животу.
– Лаголев!
– Что? – выглянул он из своей позы, как сурок из норы.
– Ты что там, самоудовлетворяешься? – спросила Натка, возникая перед ним через секунду.
Она успела надеть свободную блузку и чисто домашние серые штаны в мелкую светлую полоску. Лицо выглядело со сна злым, как-то ужалось что ли, усохло. Нижнюю челюсть обтянуло, как у мумии.
– Нет, ты это… глупости-то оставь, – сказал Лаголев, изображая обиду. – Я, если захочу, то сделаю это в одиночестве.
– Давай, делай, инструмент в руку, – сказала жена, выходя в коридор с полотенцем. – У тебя есть десять минут. Потом у тебя свидание.
– Совсем, да? – повернул голову Лаголев.
– Тогда заправляйся и приготовь завтрак, – уже из ванной ответила Натка.
«Яволь! – чуть не сказал Лаголев. – Яволь, гестапо-фюрер Наталья Владимировна!».
– И Игоря разбуди, – добавила жена и закрыла дверь, отсекая возможность оспорить внезапную обязанность.
– Ага, всегда готов, – пробормотал Лаголев.
Как так? Он считал, что во сне человек проходит перезагрузку. Обновляются клетки, вымывается негатив, укрепляется иммунитет, подсознание ковыряет жизненные проблемы, чтобы утром ты встал посвежевший, светлый, с желанием жить и творить добро. Но Натка разбивала это построение в пух и прах. Заснула злой, проснулась еще злее. О, господи, не слететь бы в самом деле с катушек.
Лаголев скинул одеяло и несколько секунд тоскливо смотрел на свои ноги с отросшими ногтями. Глухое раздражение росло в груди. На мгновение его чуть не вынесло в коридор. Мысленно с ноги он уже выбивал дверь ванной, заскакивал и с оттяжкой бил полотенцем по голой спине, голой заднице жены. Как ты, зараза, с мужем разговариваешь! Но очнулся стоящим у кресла со скрученной простыней в руках. Воин-простыненосец! А дальше, дальше что? Шлепнешь, а дальше?
Этого он не знал.
Лаголев сокрушенно вздохнул. Он на грани, на грани. И если Натка этого не видит, она – дура. Уйти только некуда. Натянув тренировочные штаны, майку и рубашку, Лаголев сходил в туалет. За стенкой зло шипела вода. Просто шипела, не меняла тональность, не прерывалась вмешательством человеческой руки. Возможно, Натка сидела на бортике ванны и беззвучно ревела о том, какой Лаголев урод.
Только что он может сделать-то? Напасть на Кярима Ахметовича с ножом? Договорились же, что завтра...
«Нат», – чуть не сказал Лаголев через стенку, но вода вдруг ударила сильнее, застучала о капроновую шторку, и порыв рассосался. Ладно.
На кухне он достал из нутра газовой плиты сковородку, сполоснул ее, поставил на конфорку. Почесал лоб, соображая. Завтрак так завтрак. Четыре яйца и помидоры. Демократично и вкусно. Можно добавить пару ломтиков колбасы, если Игорь не сожрал ее всю. И если у них есть помидоры.
Рутинные действия Лаголева чуть успокоили. Он наливал масло, выкладывал нарезанные кружками помидоры, бил яйца. Натка любила, когда желток не растекался, и ему удалось сделать это в двух случаях из четырех.
Пригасив огонь и накрыв яичницу крышкой, Лаголев направился к сыну.
– Игорь.
Комната, служившая отпрыску личным пространством, оказалась не заперта. Висели плакаты. В щель между шторами сочилось утро. Имелась хоть какая-то видимость порядка, хотя белье комками лежало на стульях. Игорь уснул на кровати, не раздеваясь, едва до середины бедер стянув джинсы. Лаголев подумал, что спать так, должно быть, жутко неудобно.
– Игорь.
Он включил свет. Пол был в разводах. Джойстик свисал со стола на шнуре, будто странная, короткокрылая бабочка траурно-черного цвета. Рюкзак на столе. И там же – пятиэтажная постройка из учебников. Лаголев шагнул в комнату.
– Игорь, вставай.
Сын со стоном повернулся.
– Бли-и-ин!
– Давай-давай, – поторопил Лаголев. – А то мать передумает.
– И чего? – спросил сын, протирая глаз тыльной стороной ладони.
– Ничего. Кроссовок не получишь.
– Получу.
Сын выгнул спину. Лаголев поневоле отметил его эрекцию, натянувшую плавки. Вырос, сынуля. Молодой самец. С кроссовками ранг его, как самца, взлетит на невиданную высоту. Ну, как он сам думает. Натка, конечно, научила, что в человеке главное. Кроссовки. Куртка. Джинсы. Шмотки.
– Ты это, – сказал Лаголев, – матери только свою эрекцию не демонстрируй.
– Папа, блин!
Сын резво, Лаголев и моргнуть не успел, завернулся в одеяло.
– Игорь.
– Тебя что, кто-то звал? – заверещало чадо. – Это частная территория! Я же к вам в спальню не лезу!
– Завтрак почти готов, – сказал Лаголев.
Сын что-то пробубнил. Из-под одеяла слышно не было. То ли «нафиг ваш завтрак». То ли «имел я ваш завтрак». Ничего умного, в общем.
Скорым шагом Лаголев устремился на кухню и поспел вовремя – яичница достигла нужной кондиции и плевалась в стеклянную крышку маслом и томатными семечками. Он выключил газ и, вооружившись деревянной лопаткой, принялся делить блюдо на три части. Помидорную часть – себе, с колбасой – сыну, с живыми желтками – Натке. Та как раз в банном халате выбралась из ванной. Где-то Лаголев читал, что вода тоже смывает негатив, но жена и после душа вовсе не выглядела подобревшей. Он чувствовал ее взвинченность и раздражение. Тряхнув мокрыми волосами, Натка взяла с полки фен.
– Что, не сжег завтрак? – на миг заглянула она в кухню.
Вроде и со смешком сказала, но желая задеть, убедиться, что косорукий муж такой же косорукий, как и был.
– Нет, – сказал Лаголев.
Но фен уже заработал, завыл, и ответ его пропал втуне. Значит, с грустью подумал Лаголев, это был риторический вопрос. Он нарезал хлеб, поставил кипятиться чайник, из шкафчиков достал сахар и кружки. Игореву кружку, правда, пришлось изымать из раковины. Лаголев по-быстрому прошелся по ней губкой. Чистая? Чистая. Сполоснул.
Украдкой он поглядывал на Натку, которая остервенело вздымала волосы расческой и водила раструбом фена у корней. В один из моментов проскочил в туалет сын. Был он в майке и джинсах.