Страница 120 из 122
Чуткая. Оборвала смех, глаза тревожно расширились: что?
— Не бери в голову. Это по работе. Никак не нащупаю нужный вектор…
Сразу успокоилась. Вспомнила, что я — гений. А у гениев — во-от такие тараканища в башке живут.
— Если вам, Лев Борисович, что-нибудь понадобится… Я всегда, всё…
Действительно, всё. Очень трогательно. Но до такой подлости я, надеюсь, никогда не огрубею.
Эх, господин Вагнер! Зачем вы ткнули меня в сердце своим креативным ножиком?
Как я к нему отношусь? С восхищением. С трепетом. Люблю ли я его? Не знаю. Я люблю то, что он создал. А создал он в том числе и меня. Если бы не он, я бы не пошла на матмех.
Я помню тот день.
«Профессор Гнедич приветствует финалистов городской олимпиады по математике».
Среди финалистов я оказалась случайно. В нашей школе я знала математику лучше всех. Но становиться математиком не собиралась. Мне многое давалось легко. Например, художественная гимнастика. Но это же не повод стать профессиональной спортсменкой.
С самого детства я знала, что — особенная. Лучше других. Мне об этом говорили. А родители еще и добавляли, что, раз я лучше, значит, с меня и спрос больше. Я не возражала. Старалась. А потом оказалось, что я еще и красивая. И что это не плюс, а минус, потому что к тебе постоянно лезут всякие придурки в школе, а на улице пристают небритые чучмеки. Мои подружки старались одеваться поярче, привлекать внимание, а я — наоборот…
И тогда, на олимпиаде, я впервые пожалела, что выглядела скромницей. Коричневый глухой свитер, волосы — в пучок, никакого макияжа… Он меня не заметил. Он на меня даже не посмотрел. По-моему, он вообще не смотрел на нас, школьников. Он смотрел куда-то… туда. В бесконечность.
Но как он говорил! Я тогда понятия не имела, ЧТО ОН СДЕЛАЛ. Но он говорил так, что хотелось всё бросить и немедленно окунуться в науку. У него было такое одухотворенное лицо! А я как раз прочитала Сапковского и потому подумала: «Вот мое предназначение». Этот человек и его наука.
Семь лет спустя я закончила кафедру высшей геометрии матмеха СПбГУ. К этому времени я уже знала, что он — гений. Несколько раз видела. Издали. Но я ничуть не удивилась, когда он взял меня на работу. Ведь я по-прежнему, несмотря на всю колоссальную разницу между шестнадцатилетней девочкой и выпускницей матмеха, верила в Предназначение.
И все равно чуть в обморок не упала, когда увидела на его столе себя…
«Дальняя родственница», — сказал он.
Я не поверила. Что родственница. Но если это не я, то, значит, где-то в мире есть женщина, как две капли воды похожая на меня.
«Поэтому вы взяли меня на работу?»
«Да», — сказал он. И опять солгал, потому что на работу меня взяли по резюме. А там такое фото, на котором я похожа на монашку средних лет. Специально так сфотографировалась. Чтобы отнеслись всерьез. Ничего общего ни с этой смеющейся на портрете, ни со мной теперешней.
«Мне нужна была трудолюбивая молодая девушка-математик со знанием английского и любовью к командировкам», — сказал он, и вот это было правдой. А когда он добавил: «То, что ты оказалась еще и красавицей, это чистое везение», я готова была броситься ему на шею… Но он не дал повода. И тогда, и потом. Очень корректно. Ни намека на то, что я ему нравлюсь как женщина. А я? Нравится ли он мне как мужчина? Или я люблю не его, а его гений? Стоило бы с этим разобраться… И вот сегодня я — разобралась. И что теперь делать? Он — гений. И я ему — безразлична.
На следующий день я позвонил Вагнеру. Потребовал в качестве обязательного условия согласовывать со мной все, что будет наработано.
Немец удивился. А как иначе? Предложил прислать мне то, что уже сделано, и через три часа курьер доставил мне короткий ролик, продемонстрированный вчера.
Закольцевав его, я три часа пялился на экран, отменив две встречи, наплевав на тезисы к завтрашнему докладу…
Очень надеялся, что память проснется…
Ничего, кроме головной боли и рези в глазах. Ничего.
Л. — гений. Но гений он — в математике. А в жизни он — такой же, как тысячи других мужчин, которые оглядываются на меня на улице. Отличие одно: он — мое Предназначение. Сможет ли он меня полюбить, как я — его? Не знаю. Я не жду чуда. Чудо случилось восемь лет назад. Все остальное — обычная цепочка причинно-следственных связей.
Я знаю, что нравлюсь ему. Больше, чем просто нравлюсь. Я вижу, какое у него лицо, когда он смотрит на меня, думая, что я не вижу. Ни у кого другого нет такого взгляда. Я уже видела похожий: у мужа маминой сестры дяди Димы. Дядя Дима пил, а потом у него случилось что-то с сердцем, и он подшился. Не пьет даже на семейных праздниках. Мой гений смотрит на меня так, как дядя Дима — на водку. Если бы я точно не знала, что у Л. есть женщины, то решила бы, что у него какие-нибудь мужские проблемы. Но даже если проблемы есть — мне всё равно. И к бабам, которые вьются вокруг него и с которыми он иногда спит, я не ревную. Почти не ревную…
Придет день, когда Л. станет моим. Только моим. Навсегда.
И вот еще что я заметила: когда Л. рядом, мой ум будто окрыляется. Непонятное становится понятным. Правильные решения возникают сами собой. Задача, с которой я мучилась почти месяц, решилась изящно и очевидно, стоило ему взглянуть на мою работу. Л. даже ничего не сказал. Поглядел на страничку через мое плечо, хмыкнул… И я увидела решение. Гениальность заразна.
«Умница! — похвалил Л., когда я показала результат. — Увидишь, где мы это напечатаем».
Он сказал «мы», и я подумала, что это будет наша статья. Тем более что он не только мой научный руководитель, но и решение я нашла благодаря ему. И еще мне очень хотелось, чтобы наши фамилии стояли рядом. «Л. Гнедич и М. Бойкова».
В декабре он положил на мой стол свежий номер «Американский математического журнала», того самого, раскрытый на нужной странице… Его там не было. Только я. «Mary Boikova. Quasilinear hyperbolic systems…»
Л. ждал, что я обрадуюсь. А я заплакала. Л. подумал: от счастья. Ах, если бы он меня обнял! Но он похлопал меня по плечу и ушел к себе.
Ничего. Я терпелива. Я дождусь. И когда он снова возьмет меня за руку, больше он меня не отпустит.