Страница 116 из 122
КВАРТА
Я знал, что так будет. Я не знал, почему ты приходишь ко мне. Ты не хотела об этом говорить. Ты четко дала это понять. И я не рискнул настаивать. Боялся спугнуть нечаянное счастье. Тебя.
Я чувствовал: каждый наш вечер может оказаться последним. И только вчера, нет, не вчера, этой ночью я позволил себе подумать: ты — останешься. У нас есть будущее. Общее будущее, большее, чем еще один неповторимый вечер. Их было шесть. Я помнил каждый до мельчайших подробностей. Но я не знал о тебе ничего, кроме твоего так не подходившего тебе имени и самой распространенной в Советском Союзе фамилии — Кузнецова. Ты приходила ко мне из огромного мира и возвращалась в мир. И больше того: я даже не был уверен, что ты живешь в России. Когда мы с тобой встретились на том посольском приеме, ты была не только прекрасна, но и абсолютно органична в этом… заграничье.
И вот теперь я сидел на постели, еще пахнущей тобой постели, и в руках у меня была твоя записка. На аккуратном желтом стикере, прилепленном к полной бутылке второсортного бренди.
Мне хотелось порвать записку. В мелкие-мелкие клочки. Но я этого не сделал. Ведь это была записка от тебя. Она и твой запах на смятой постели. Больше у меня ничего не было. Ничего.
Это жестоко, я понимаю. Но так — лучше. У нас нет будущего. Такой человек не может быть отцом моего ребенка. Стать — смог. Быть — нет. Как вспомню эту ванную… Бр-р-р! А я теперь обязана в первую очередь думать о нем, о моем ребенке. Спасибо тебе, Господи! Ты вновь даришь меня не по заслугам! Надеюсь, о нем ты тоже не забудешь. Я прошу тебя, Господи! Он такой славный. Еще немного — и я бы…
Но довольно. Сделанное — сделано. Прощай, мой северный Лев. Я знаю: ты будешь меня искать… Но не найдешь. Я об этом позаботилась. От любви не умирают. Во всяком случае, такие, как ты. Я — ушла. Меня — нет. Прощайте.
Если бы я мог умереть, я бы умер. Прямо сейчас. Уткнувшись носом в скомканные простыни. Но умереть я не мог и вместо этого напился. Самым маргинальным образом. Сначала выхлебал бренди. Потом занял у соседки-старушки денежку (своей-то не осталось) и купил на всё дешевой водки. Две бутылки. Когда очнулся — через сутки, — жутко болела голова.
…А «лечение» не удалось.
Еще повезло (или, наоборот, не повезло), что купленная в ларьке водка оказалась хоть и паленой, но не ядовитой.
Но лиха беда начало. Занимать деньги у старушки было совестно. Да она и не дала бы, потому залез в куртку и поплелся на улицу.
Погода была чудесная. Солнце, морозец. Редкость для моего любимого города. Даже я, в своем помраченном состоянии, заценил. Но это лишь разбередило душу. Лучше бы — смог и мрак. Чем хуже, тем лучше.
Цели я достиг, и — везение висельника — приятель мой школьный когда-то, а ныне процветающий врач гинеколог оказался дома. Потому что — суббота.
И деньги у него, конечно, нашлись, и дал он их мне без вопросов: во-первых, одноклассник, во-вторых — что ему пара купюр. Он и раньше мне занимал. Кажется, с удовольствием. Демонстрировал превосходство и преуспеяние над когда-то более успешным — мной.
Я вернулся домой. С бутылками и кругляшом ржаного хлеба, купленным в последний момент и явно под влиянием не здравого смысла (какой там!), а организма.
Снова напился. Видел сны о тебе. На следующий день трезвел тяжело, больно, и, трезвея, чувствовал: совершаю какую-то грандиозную ошибку… Но тоска оказалась сильнее, и я снова пил, пил… Один. Друзей, таких друзей, у меня не было. Только приятели. А приятели… Деньги у них занимать можно, дружбу — нет.
Водка кончилась внезапно. Много пустых бутылок — и ни одной полной. Я удивился. Внове. Никогда раньше не уходил в запой. Ни в компании, ни в одиночку.
Голова трещала… Но от этого было даже как-то легче. И в целом боль тоже притупилась.
Выбрался из комнаты, побрел в ванную. По пути наткнулся на соседку… Ожидал осуждающего взгляда, но поймал сочувственный.
— Я это… Деньги верну, — пробормотал я, протискиваясь мимо.
Ржавая ванна снизу, ржавая вода сверху. Холодная, потому что нагреватель не справляется. Холодная. То, что нужно.
Из ванной вышел другой человек. Не брошенный любовник, не пьяное чмо — человек. Кандидат физико-математических наук. Осмысленный. Собранный в пучок. Вместо большущей дыры в груди — нечувствительная заморозка. Сейчас соберусь, приберусь и поеду в институт. Каяться. И денег выпрашивать, потому что с разбитым сердцем жить можно долго, а без денег — никак. А мне еще долги отдавать.
В комнате срач. Жуткий, вонючий бомжатник. Прочь. В мешки, в ведро, на помойку. Одним движением смел со столика ворох бумажных тарелок в подкисшей дряни, уже тронувшейся плесенью, засранную скатерть туда ж…
Ох ты, мамочка моя дорогая! Что же я, дебил, идиот, хлюпик запойный наделал!
Я глядел на скатерть, дрянную, подмокшую, загаженную хуже, чем половичок перед дверью… Лёва, Лёва, растудыть твою порванную натрое душу! Что же ты наделал, Лёва! И женщину единственную, неповторимую, любимую нестерпимо потерял, хряпа капустная, и открытие свое, озарение чудное, плод любви вашей, славу свою нобелевскую, переворот мировоззренческий, эпохальный — просрал, пропил, залил дешевой водкой и бессмысленными слезами. Черт! Черт! Черт!
Стою пнем, держу в руках загаженное, плачу горько… И так мне скверно, что я даже не могу понять, какая из потерь страшее.
В институт я не поехал. Расстелил на полу изгвазданную скатерку, высушил феном. Ни хрена не осталось, ни хрена. Карандашом писал. Где мокро, где грязно — ничего не прочитать. Осталось что-то с самого краешка — без начала, без конца. А сверх того — ничего не помню. Формула моя заветная — начисто. Расчеты — жалкими кусочками. Что смог — перенес в тетрадку. Кусочек какой-то мелкий, частный случай, преобразования гармоник, условно применимое, что-то вроде римановского пространства, мелкие области, выдранный с мясом кусок, непонятно откуда, непонятно куда, зато здесь, в узеньком…