Возмездие

Микаэла просит мужчину из кейтеринговой компании пополнить блюда с канапе и рулетами, выстав ляет на стол новые бутылки вина. Она улыбается гостье, которая хвалит дом и обстановку. Несколько женщин стоят в кружок, обсуждая район и детский садик. Моя сестра рассказывает, что мечтает вернуться на работу, когда настанет черед Алекса сидеть в отпуске по уходу за ребенком. Она особенно прекрасна, когда смеется.

Меня никто не замечает. Я невидимка.

— Мне никогда еще не доводилось бывать на таком замечательном детском празднике, — говорит осветленная блондинка, присоединяясь к остальным. — Какой ужас — начинаешь завидовать пятилетнему ребенку!

Женщины смеются, и Микаэла вместе с ними, но вид у нее затравленный. Вероятно, она восприняла эти слова как шпильку — и вполне возможно, что именно так они и были задуманы.

Блондинка продолжает нахваливать Микаэлу за то, что все так великолепно, и теперь я узнаю ее. Имени не помню, но она была из тех, кто охотно называл себя моей подругой. Истинная причина того, что она тянулась ко мне, конечно, заключалась в известности моей мамы.

— Наверное, мне следует представиться, — произносит блондинка. — Меня зовут Йенни, я «бонусная» мама Вильмы.

Прежде чем Микаэла успевает ответить, она добавляет:

— Я училась в одном классе с Линдой.

Женщины тут же напрягаются, как хищники, почувствовавшие запах крови.

Йенни кладет ладонь на руку Микаэлы и склоняется к ней.

— Как там было, в тюрьме? — спрашивает она. — Я читала в газете, что ты навещала ее. Там было ужасно? Она сидела, закованная в цепи, или как все это бывает?

— Ты слишком много смотришь телевизор, — отвечает Микаэла, убирая руку.

— Должно быть, тебе тяжело пришлось, Микаэла, — продолжает Йенни и поворачивается к другим. — Мы все были так шокированы, когда ее осудили за убийство. Никто из тех, кто знал ее лично, не мог в это поверить.

Микаэла приосанивается.

— Наверное, всем уже пора перестать удивляться, — произносит она строгим тоном. — Она совершила то, что совершила. Но если бы Линда получила ту помощь, в которой нуждалась, ничего бы этого не произошло.

Боковым зрением я улавливаю движение, поворачиваю голову и вижу в дверях Алекса. Глаза у него почернели, губы сжаты. Он в ярости. Микаэла встречается с ним взглядом, между ними происходит беззвучный обмен репликами, которые я не могу истолковать. Он возвращается в сад, а она с самым беззаботным видом меняет тему разговора. Возможно, она в состоянии обмануть других, но не меня. Я вижу, что она выведена из равновесия.

Повернувшись, я иду по коридору и заглядываю в их спальню. Кровать большая и роскошная, застеленная сшитым на заказ графитово-серым покрывалом с воланом по низу, сверху красиво уложены подходящие по цвету подушки. На столике рядом с постелью стоит свадебная фотография в серебряной рамке. Микаэла прекрасна, как сказочная принцесса — в платье без рукавов с вышивкой на лифе и гладкой юбкой, которая красиво облегает ее ноги. Рядом Алекс, гордый и красивый. Глядя в глаза друг другу, они клянутся в вечной верности. Словно кому-то из них известно, что это такое. Словно она вообще существует.

Обида извивается во мне, как разозленная ядовитая змея, а голос внутри постоянно спрашивает, что я здесь делаю и неужели нахожу удовольствие в том, чтобы истязать себя подобным образом.

Я здесь и рискую всем ради сестры, но когда она в последний раз что-то делала для меня? Ни тогда, когда болела мама, ни тогда, когда меня задержала полиция. И даже тогда, когда я сказала, что у меня есть доказательства против мужчины, задурившего ей голову, — после того, как я отсидела столько лет, будучи невинно осужденной. Возможно, она сама прекрасно осознает, что он совершил, и предпочитает это игнорировать. В противном случае придется признать, что она слепа и глуха.

Я больше не испытываю тревоги, мне без разницы, живет она в постоянной опасности или нет. Насколько я могу видеть, ее жизни в данный момент ничто не угрожает. А я-то на полном серьезе думала, что приду ее спасать.

Выйдя из спальни, я иду по коридору и, когда вступаю в прихожую, вижу сестру. Ее взгляд проскальзывает по мне, словно я незнакомка, потом возврата-ется и снова обращается на меня. Остановившись, я смотрю ей в глаза, разрываясь между желаниями — признаться и кинуться бежать. Когда она хмурит брови, словно пытаясь вспомнить, где меня видела, я иду дальше и выхожу через дверь в сад. Микаэла за мной не идет.

Очередной забег в утренних сумерках, я бегу все быстрее и быстрее и, хотя в горле пересохло, выдавливаю из себя еще больше, до полного изнеможения.

После душа стою перед зеркалом, раз за разом произнося свое имя женщине, которая смотрит на меня оттуда. Словно бы, повторив его достаточное количество раз, я смогу тем самым вызвать к жизни свое новое «я».

Выйдя в кухню, я вспоминаю Микаэлу и желтые цветы. Мне так хотелось увидеть ее реакцию, когда она все поймет, обнять ее и увидеть слезы в ее глазах. Хочу, чтобы она знала: я жива.

Но все получилось совсем не так, как я предполагала, и я не поняла выражения ее лица, когда Йенни заговорила обо мне. Ответ Микаэлы разозлил меня. Единственное, чего я от нее требую, — принять, что Линда Андерссон ни в чем не виновата, по каким-то причинам это вдруг становится важнее всего остального. Почему она так цепляется за всю эту ложь обо мне? Чтобы не видеть, как все обстоит на самом деле?

В четверть девятого я наливаю кофе и, взяв с собой чашку, иду к окну посмотреть на море. Думаю о Роберте. Я выяснила, что у него две дочери подросткового возраста, и живет он в коттедже на другой стороне городка. Уверена, что он тоже обо мне вспоминал.

Я играю с мыслью пригласить его на свидание. Мы могли бы прогуляться вдоль порта, держась за руки, болтая обо всем на свете. Проблема только в том, что ничего такого, о чем так естественно говорят между собой два человека, я не могу сказать. О работе, семье и планах на будущее. И о том, что мне скоро пора возвращаться в Берлин. Не могу рассказать о своем происхождении, поскольку у меня его нет.

Совет мамы — быть загадочной, чтобы удержать интерес — здесь нелеп и не к месту, я выглядела бы странной. Единственный способ рассказать о том, чем я занималась в последние годы, — изложить правду, не рассказывая все. Это лучший способ солгать.

Все остальные лгут, все остальные представляют вымышленные образы себя — почему бы и мне не попробовать сделать то же самое? Они берут от жизни все, выбирая то, что им по вкусу, и творят, что хотят. Почему и я не могу? После стольких лет в изоляции за тюремной стеной я имею право на компенсацию. Право на роман, право на секс. Имею право делать, что хочу. Я должна почувствовать, что живу и мне нравятся мужчины, которые не видят угрозу в женщине, берущей инициативу в свои руки. Роберт как раз такой.

Так ты говорила и о Симоне. И об Алексе. Ты уверена, что можешь полагаться на свой здравый смысл?

Чтобы отвлечься от этих мыслей, я беру с комода в прихожей ключи от машины и выхожу из дома. Несколько часов спустя я сворачиваю на гравиевую дорожку, ведущую к нашей даче на Фэрингсё. Она петляет под сводом веток. Между листьями просачивается теплый мягкий свет, воздух прозрачнее, чем где бы то ни было, и все запахи отчетливее. Здесь мы обычно жили с мая по сентябрь. Упаковывали чемоданы и перебирались сюда, и каждое утро один из маминых ассистентов отвозил меня в школу, а во второй половине дня забирал. Потом наступали летние каникулы, и мы проводили еще несколько недель в турне.

Сколько раз я проезжала по этой дороге в мечтах! Припарковав машину, я прохожу последний участок пути пешком.

Солнце стоит высоко над полями, воздух холодный и свежий. Листья в кронах деревьев начали желтеть.

Когда я в последний раз была здесь с мамой, тоже стояла отличная погода. Мы попили кофе на веранде, поскольку ее кресло-каталка не проходил в двери. Когда это было? Стояла такая слякоть, что мы не смогли спуститься к мосткам. Несколько недель спустя мамы не стало.