Опасное искушение

Большую часть своей жизни я провел в роли мордоворота Брайанта Морелли, человека, которого посылали делать грязную работу, на которую ни у кого из моих братьев или сестер не хватало духу. Когда-то, давным-давно, я противился насилию, которому подвергал меня мой отец, но поплатился за это и усвоил урок. Всякий раз, когда я думал о том, чтобы послать его к черту, мне достаточно было взглянуть в зеркало на шрам, рассекающий левую половину моего лица, чтобы вспомнить, что случается с теми, кто осмеливается бросить вызов великому и ужасному патриарху Морелли.

У меня кровь стыла в жилах, когда я вспоминал о том, как на протяжении многих лет он коварно настраивал против меня мою собственную семью. Мой взгляд невольно остановился на стоящей на книжной полке фотографии в рамке, на которой был изображен я с моим младшим братом Картером. На ней мы еще дети одиннадцати и девяти лет, стоим, обхватив друг друга руками и закатываясь от смеха после борьбы в грязи после дождя, превратившего мамин розовый сад в болото. Картер тогда порезался колючим стеблем, и на фотографии у него слегка кровоточит под левым глазом. Спустя годы у него все еще остался бледный шрам.

Это был последний раз, когда брат меня обнимал.

Последний раз, когда со мной играл кто-то из моих братьев и сестер.

Потому что две недели спустя, в мой двенадцатый день рождения, Брайант превратил меня в монстра.

— Тирнан, — ворвался в мои тревожные мысли грубый голос Хенрика. — Мы в своей жизни натворили много дерьмовых вещей, но играть с детьми?.. Оно того не стоит.

Прищурившись, я взглянул на него, на всех троих моих друзей и сотрудников.

— Не поймите меня неправильно, парни. Я в первую очередь ваш босс и только во вторую ваш друг. Вы можете со мной не соглашаться, но вам меня не переубедить. Мое мнение — это только мое.

«Так ли это?» — вскинув руки, возразил Эзра. — «Или твоего отца? Твоей матери?»

— Все, что я делаю, я делаю для своей семьи, — выдавил я.

— Зачем? — серьезно спросил Уолкотт, сидя рядом с Хенриком в стоящих перед столом кожаных креслах. — Они тебя не заслуживают, Ти.

Мрачный смех заскрежетал по горлу, словно когти, вырываясь изо рта.

Они не понимали, и я не мог их в этом винить.

Хенрика в тринадцать лет выгнали из фамильного дома за то, что он был геем. Уолкотт потерял всех своих друзей и поклонников после несчастного случая, в результате которого восемьдесят пять процентов его тела уродовали шрамы. Эзра рос на улице, пока Брайант не нашел его и не завербовал ко мне в пару для выполнения грязной работы. Нам тогда было всего по семнадцать лет, столько же, сколько и милой нежной Бьянке, плачущей в одиночестве наверху.

У этих людей не было семьи, не говоря уже о такой семье, как моя.

Мы были не просто кровными родственниками, не просто людьми, объединенными одной фамилией.

Мы были чертовым институтом.

Морелли против всего проклятого мира.

Они не знали, каково это, когда тебя боятся и ненавидят братья и сестры, которые в иных случаях объединялись против жестокости наших родителей и были тупыми, как гребаные воры.

— Не говори, что мы этого не понимаем, — категорично сказал Хенрик. — Мы знаем, каково это, когда тебя сторонятся. Ты впустил нас в свою жизнь, потому что мы это понимаем. Но ты должен преодолеть эту потребность самоутвердиться. Ты заработал свой первый миллион восемь лет назад, черт возьми. Тебе не нужны их деньги.

— Тебе не нужна их любовь, — продолжил Уолкотт. — У тебя теперь есть семья.

— Этого недостаточно, — сказал я, и слова прозвучали как удар молнии, наэлектризовав воздух в комнате. — Вы знаете, чего Брайант меня лишил? Во-первых, моя семья, любимые мною братья и сестры, вдруг стали смотреть на меня как на врага. А потом, как будто этого было мало, он забрал у меня Грейс только потому, что она дальняя кузина Константин…

Я глубоко втянул воздух, опаливший мне горло, словно призрачный ожог вожделенного мною виски.

— Он навсегда забрал семью, которая могла бы у нас с ней быть.

Хенрик немного помолчал, затем расправил плечи и сказал:

— Это не он убил ее, Ти.

— Это практически все равно, что он! — слова вырвались из груди, на языке разлился вкус крови, и я понял, что прокусил щеку. — Он от меня ее спрятал. Подавленная и одинокая… она не видела другого выхода.

Только она не была одна.

Не совсем.

До отчета о результатах вскрытия никто, кроме Эзры, меня и Грейс, не знал о ее беременности, но я всегда думал, не выяснил ли это каким-то образом Брайант.

Я понял, что встал и со всей силы швырнул свой бокал с дорогой водой, только когда он разбился о дверь и со звоном полетел на пол. Моя грудь вздымалась, гнев вибрировал конечностях, как необузданный ток.

Насилие.

Это я.

Мой смысл жизни.

В том, чтобы запугивать. Заставлять людей подчиняться власти моего отца.

Он отнял у меня все, что я когда-либо любил, поэтому я забыл, как это работает. Чтобы я мог быть его чудовищным орудием, его головорезом и его бессердечным слугой.

И долгие годы я это и делал, потому что это все, что у меня было.

С тех пор, как Картер тогда обнял меня за плечи, я не знал нежных прикосновений братьев и сестер. Не знал любви с тех пор, как Брайант вырвал ее у меня еще до того, как я стал мужчиной.

И, несмотря на годы ожесточения сердца, особой отточки моего ума, я все еще не мог избавиться от глупого человеческого желания заставить моих братьев и сестер снова меня полюбить.

Таким образом, во мне в тандеме существовали эти две, казалось бы, противоположные потребности.

Покончить с Брайантом и вернуть уважение моих сестер и братьев.

И ключом к этому была Бьянка.

Уничтожив годами терроризирующих нас Константинов и Брайанта, я докажу свою верность братьям и сестрам, а также обеспечу свою личную вендетту за то, что они разрушили мою жизнь.

Мне плевать, что она молода.

К семнадцати годам я убил двух человек и перенес бесчисленные побои.

Возраст — это цифра, связанная с течением времени, а не с созреванием человеческого сердца.

А Бьянка оправилась от стольких ударов, что может считаться старой душой.

Она была честной добычей.

Даже если это не так, она была моей игрой. Моим счастливым билетом к свободе и уважению.

Я не позволю никому — ни моим друзьям, ни Бьянке с ее влажными, голубыми бархатными глазами, ни Брэндо с его забавным детским хладнокровием — встать на пути моей миссии.

Кроме того, они были отпрысками человека, который пытался разрушить мою семью и развязал между нами вражду. Именно из-за него я попал в кабалу к отцу. Из-за него я родился в войне, которая будет бушевать до самой смерти Брайанта и даже позже.

Использовать Бьянку Бельканте, чтобы уничтожить семью Константин, это единственный способ вернуть мир в мою семью.

Вернуть мне покой.

И после долгих лет борьбы это было единственным, чего я хотел.

Объятий Картера.

Поцелуев Евы, Софии, Дафны и Лизбетты.

Уважения Люциана и Лео.

Гармонии моей матери, которую прошлое и ее муж довели до пьянства и наркотиков.

Свободы от больных, адских игр Брайанта.

Я посмотрел на лежащий на столе разбитый медальон, бесцеремонно вскрытый одним ударом молотка. Среди треснувших кусочков серебра лежала записка.

Два слова.

La Paloma.

Голубка, по-испански.

Я ожидал большего от основателя Константинов, известного своей загадочностью и хитростью, тем, что он играл в игры лучше, чем кто-либо другой.

Какого черта он оставил своей дочери медальон с таким прозаическим словом?

— Узнайте все, что можно, о связи Лейна Константина с голубями, — приказал я своим людям.

— А медальон? — спросил Уолкотт, набравшись смелости. — Может, мне стоит его отремонтировать?

— Ни в коем случае, — огрызнулся я, когда мой разум заполнил образ прекрасного, бледного и трагического от слез лица Бьянки, и всколыхнул в моей груди что-то скрытое, что-то давно умершее, пытающееся воскреснуть. — Вообще-то, оставь его в таком виде, ладно? Я подарю его ей на восемнадцатый день рождения.